Господи! Уж и детишкам... гостинец взять... пожалели. Хватают тут... Крохоборы... Рады из-за копейки человека в тюрьму упечь. О-о-о!
Она рыдала самым неутешным образом. Даже Лена и Женя стали смотреть на нее с жалостью.
— Что-то там много у вас всего... для гостинца, — неуверенно проговорил Женя.
— Да нет же у вас детей, тетя Настя! — почти извиняющимся тоном сказала Лена. — Сами же всегда говорите: одна, как былинка в поле.
— А это не твое дело! — вдруг взорвалась с ненавистью тетя Настя. — Заткнись!
Подполковник снял телефонную трубку.
— Евгения Андреевна, здравствуйте, Хлебников. Тут у одной гражданки надо личный обыск произвести. Возьмите там понятых кого-нибудь и заходите.
...И вот на столе — гора яиц, фляжка, пачки сахара, целлофановые мешочки с маслом. Тетя Настя хмуро стоит у стола, ни на кого не глядя. Ее даже сразу не узнаешь: она «похудела» чуть ли не вдвое.
Пожилая женщина с погонами капитана милиции бесстрастно докладывала:
— Вот опись обнаруженных на гражданке Восковой продуктов, товарищ подполковник: яиц — 70 штук, коньяк — 500 граммов, масла — два килограмма, сахару — два килограмма. В опись включены специальные пояса- бандажи для переноса похищенного — 4 штуки и одна фляжка, в которой содержится коньяк.
— Спасибо, Евгения Андреевна, — ошеломленно выговорил подполковник. — Вы свободны.
— Да-а! — протянул Саша Антонов. — Вот это снаряжение!
Подполковник покачал головой, повернулся к застывшим у дверей ребятам, вздохнул.
— Истинно говорят: век живи — век учись. Должен вам признаться, такое и в моей практике впервые. Гостинцы, значит? И так день за днем?
— А это еще доказать надо! — зло вскинулась тетя Настя, но Хлебников смотрел на Лену и Женю, готовых, кажется, провалиться со стыда.
— Да не краснейте вы за нее, ребята! — вдруг весело сказал он. — Не стоит она того!
— Она же нас всех... всех, — кусая губы, дрожащим голосом проговорила девушка. — В глазах всех... ворами ославит.
— Ну нет! — убежденно сказал Хлебников. — Люди ведь тоже не дураки, правого от виновного отличают. И потом вы же сами сказали: типичный антипод. Я, пожалуй, согласен — антипод и есть.
Тетя Настя сейчас же вцепилась в него глазами.
— Требую занести эти слова в протокол! — хрипло произнесла она. — Вам тоже не все дозволено!
Записка
— Считаю нелишним обратить ваше внимание, товарищи судьи, что никто из обвиняемых, за исключением Чубарова, не воевал — ни в партизанском отряде, ни в каком-либо другом воинском формировании. Вряд ли может претендовать на фронтовое прошлое Орбелиани, призванный в самом конце войны и направленный в интендантство корпуса в качестве... портного.
Из выступления в судебном заседании государственного обвинителя
В вестибюле управления внутренних дел с утра хозяйничали киношники. Группа кинорежиссера Гнедых приступила к съемкам документального фильма с условным названием «Поединок» — по материалам дела Чубарова. Проходившие сотрудники милиции с некоторым испугом лавировали между странного вида фонарями, чем-то похожими-на орехи в своих гнездах, прожекторами, которые то и дело вспыхивали, заливая вестибюль режущим глаза светом. Вот один из операторов приник к массивной стационарной камере, другой тихо и важно расхаживал с ручным «конвасом», выискивая наиболее выигрышные кадры. Тут же священнодействовал с магнитофоном звукооператор — то записывал какие-то звуки, то снова и снова перематывал пленку, заставляя ее говорить голосом Буратино.
Сам Аркадий Семенович стоял, притулившись к стене, и разговаривал с приданным киногруппе гидом — Геннадием Фоминым.
— Честно говоря, совсем не так воображал себе режиссера на съемках, — смеясь, говорил Геннадий. — Думал: носится весь в мыле, всеми командует, каждый кадр проверяет... Что значит — книжные представления.
— Ничего не книжные, — возразил Гнедых. — Правильные представления. Порой набегаешься, как стайер на Олимпийских Играх.
— Непонятно. Чего же вы тогда?..
— Не интересуюсь съемками? А мы, между прочим, еще не снимаем, Геночка, так, вид делаем.
— То есть? Зачем?
— Да как тебе объяснить... Чисто профессиональный прием. Мы сейчас стараемся шуметь как можно громче. Ну чтоб привыкли к нам, перестали обращать внимание. Нам ведь тут всего минуту и надо, а то и того меньше. Так, обстановку дать в управлении, для правды жизни. Вон видишь, как все подтягиваются, когда камеру видят. Начинают позировать, играть. А вот так пострекочет часа два, всем и надоест, перестанут даже замечать. А мы потихонечку свои кадрики и поймаем. Уже без особого шума. Понял?
— Да-да... — Геннадий удивленно покрутил головой. — Ради одной минутки? Нелегкий у вас хлеб, однако.
Режиссер усмехнулся.
— А ты как думал? Сплошные розы-мимозы? Стой-ка.
Он вдруг насторожился, как кот, завидевший мышь.
Две симпатичные девушки в милицейской форме, прежде чем пройти наверх по лестнице, крутнулись перед зеркалом. Одна даже мгновенно припудрила носик. Режиссер поднял палец — и оператор склонился к своей камере...
— Вот такие сценки и создают достоверность. Девушка есть девушка, — засмеялся Аркадий Семенович. — Ну, что у вас там нового, Гена? Для нас ничего интересного?
— Все то же. Практически топчемся на месте. Да, вот чего... Правда, это к нашему делу не относится. Приехали бы вчера — кучу спекулянтов хрусталем сняли...
— А-а, Геночка, всего не снимешь. У вас тут столько интересного, что в два счета распылишься. Будем гнуть свою линию, без лирических отступлений. Желаю шедевр создать — и все тут! — нарочито коверкая слова, заявил Гнедых. — Когда допрос Чубарова?
— Не знаю, — признался Геннадий. — Наверное, на той неделе, не раньше. Не с чем его пока вызывать. А сам он ничего не прибавит, можете мне поверить.
— Ну, на нет суда нет. Нам еще по экспозиции дел по горло. Только держите нас в курсе, как что появится.
— О чем разговор... Мы же теперь почти официально к вам прикреплены.
— Ну, а я что говорил? — Аркадий Семенович дружески подмигнул Геннадию. — Нашлась управа и на вашего твердолобого...
— Зря вы это... Уверяю вас, скоро сами оцените Хлебникова.
— Ну, дай ему бог здоровья! — снова усмехнулся кинорежиссер. — В конце концов, без него у меня фильма не будет.
А наверху, в своем кабинете, подполковник Хлебников читал вслух бумагу, время от времени поглядывая на вытянувшегося перед ним Сашу Антонова.
— «...Исходя из вышеуказанных мотивов, прошу отстранить меня от дела Чубарова, как не оправдавшего доверия. Готов понести любое наказание...» Красиво пишешь, Саша, почерк у тебя хороший, ну и слог, конечно... Особенно вот: «исходя из вышеуказанных...» Очень убедительно, по-деловому.
Саша опустил голову.
— Я понимаю, Иван Николаевич. Другого я и не заслуживаю. В общем... отстраняйте! — Он отчаянно махнул рукой.
— Так, так, — пробормотал подполковник, еще раз пробегая глазами бумагу. — Словом, и состав преступления определен, и приговор себе вынесен, и психологическая подоплека имеется. И все в оптимальных размерах. Нет, я серьезно говорю — хороший рапорт, юридически грамотный, обоснованный, неплохо вас в школе милиции учили. А по существу,— он жестко и серьезно поглядел на Сашу, от его добродушного тона не осталось и следа, — ерунда редкая!
Он швырнул бумагу на стол, встал.
— Ты для чего это написал? Смысл твоего рапорта? Ну-ка, ответь: ты действительно хочешь, чтобы тебя отстранили?
— Я считаю, что этого заслуживаю, — поджав губы, хмуро проговорил Саша.
— Может, и заслуживаешь, но это другой вопрос.
Я спрашиваю: сам-то ты хочешь, чтоб тебя отстранили?
Саша, отведя глаза, молчал.
— Или все-таки надеешься, что высокий ум начальства, учтя твое благородство и признание вины, разберется в твоих психологических переживаниях и даст твоему рапорту определенный ход? — Он указал на корзину с мусором.
Саша по-прежнему молчал.
— Так на кой же пес ты мешаешь этому «высокому уму» разобраться? И вместо того, чтоб честно изложить суть дела, доказываешь на двух страницах вот этой ерундистики, — он похлопал ладонью по бумаге, — что тебя надо именно отстранить. Если ты сам так считаешь, почему я должен думать иначе? Вот поверю тебе и подпишу твой рапорт, чтоб впредь не лицемерил...
Он достал ручку, явно собираясь наложить резолюцию.
— Товарищ подполковник! — невольно вырвалось у Саши, напряженно следящего за его действиями.
— Слушаю... — подняв голову, официальным тоном произнес Хлебников.
— Разрешите забрать рапорт...
— То есть? — холодно спросил подполковник. — Это что — игрушка, что ли? Это официальный документ...
— Товарищ подполковник! Честное слово, я действительно считаю, что заслуживаю отстранения... Отстраняйте! Но не по моей личной просьбе.
— Ага, дошло, значит, — уже мягче проговорил Хлебников. — Самая скверная, Саша привычка — швыряться рапортами и заявлениями. Как правило, это или, грубо говоря, шантаж, или признание своей несостоятельности. В обоих случаях можно подписывать не раздумывая.
Он еще раз внимательно поглядел на вконец сконфуженного Сашу, усмехнулся:
— Но, поскольку в данном случае преобладает третья причина — недостаточно развитое еще чувство ответственности, — Хлебников сунул бумагу в ящик стола и закончил мысль: — отложим на неопределенное время. Слушай, Саша, — вдруг уже другим тоном сказал он. — Это очень заманчиво — ходить в новичках. Но ты не находишь, что этому состоянию нельзя давать затягиваться? Инфантильность хороша в меру.
— Так точно, товарищ подполковник.
— Ну а если так точно, объясни мне, пожалуйста, по- человечески, без «исходя из вышеизложенного», чем тебе не угодила Таня Чубарова?
— Вы опять смеетесь, Иван Николаевич! Она же все время обманывала меня, а я как идиот... Разве не ясно?