Стихи и в самом деле оказались занятными. То короткие и хлесткие, как афоризм, то философски спокойные и отвлеченные, как сама абстрактная истина. Они, правда, мало действовали на сердце, но зато уму задавали работы: Оля увлеклась. Уже начало темнеть, и Оля механическим движением включила торшер. Мягкий свет его падал на страницы книги, создавая какую-то особо подходящую для восприятия поэзии обстановку.
Внезапно за спиной девушки раздался возглас:
— Ба! Какой сюрприз! Оленька?
Она испуганно обернулась. В дверях стоял улыбающийся кинорежиссер Гнедых в халате Георгия Георгиевича, его же домашних тапочках. Заметив удивленный взгляд девушки, он смущенно развел руками.
— Прошу извинить мой вид. Никак не ожидал гостью.
— А вы что же, на правах хозяина здесь? — улыбнулась Оля.
— Что вы, что вы! — замахал руками Гнедых. — Оказался временно бесприютным — и был обласкан Георгием Георгиевичем. Но мы, киношники, народ кочевой: где переспал, там и дом. Вы разрешите немножко посидеть с вами?
Оля неопределенно пожала плечами, и Аркадий Семенович предпочел принять это за согласие. Он уселся в кресло напротив и закурил сигарету.
— Что почитываем? — весело спросил он, заглядывая снизу на обложку книги. — А-а, Поль Элюар. Знаем, знаем, читывали...
«Золотом звездная ночь пронеслась над Багдадом, не о ней я пою. Лютиком светится месяц над ангельским садом, не о нем я пою». Красиво, а?
— Это не Элюар, — закрывая книгу, поправила Оля. — Это Юлиан Тувим.
— Что вы говорите! — притворно ужаснулся Аркадий Семенович. — Как же это я дал маху! А впрочем, что Мах? Мах — тоже хороший человек. Я про философа, разумеется.
Увидев, что Олю передернуло от подобного «каламбура», поспешно перевел разговор.
— Завидую я Георгию Георгиевичу, Оленька. А сам он такой весь, как бы сказать, импозантный, и фортуна к нему всегда лицом, и женщины вниманием не обделяют. Даже удивительно, с таким счастьем — и на свободе... — он громко захохотал.
Оля усмехнулась.
— Узнаю школу Георгия Георгиевича. Тоже завели катехизис — Ильфа и Петрова?
— Ах да, это же оттуда. Жаль... Я бы непрочь присвоить.
— Зачем же присваивать? Пользуйтесь на здоровье.
— Нет, не говорите, — с живостью возразил Аркадий Семенович. — Терпеть не могу коллективного пользования. Это меня оскорбляет. Признаюсь как на духу: иной раз в библиотеке копаюсь, нападу на хорошую книжку — и такая тоска возьмет. Почему эта книжка не у меня дома, на полке? Не хочу, чтоб к ней прикасались чужие руки — и все тут.
Он проговорил это значительно, глядя ей прямо в глаза.
— Брр... — Оля тряхнула плечом, — какое-то крайнее выражение собственничества.
— Ну и что? — спокойно отпарировал Гнедых. — Этим нас не запугаешь. А по-моему, общедоступная книга — все равно что общедоступная женщина...
— Вы опять пошлите, Гнедых, — заметила Оля. — Никак не можете без этого?
Режиссер откинулся на спинку кресла, с наслаждением выпустил струйку дыма, прикрыл глаза.
— Ох, беда с этими непорочными девами, спасу нет! Только и думай над тем, какие подобрать выражения. Послушайте, Оля, вы же умная девушка. Ну зачем вы обращаете внимание на форму, а не на содержание?
— А ваша пошлость по содержанию, — невозмутимо сказала Оля, — форма же только соответственная.
Аркадий Семенович покачал головой.
— Не знаю, я, может быть, излишне циничен, но, по крайней мере, не витаю в облаках, а обеими ногами стою на земле. И с этой наиболее прочной позиции заявляю... Впрочем, поскольку это придумал я сам, а не какой-нибудь там Ильф-Петров, то заявляю торжественно: судьба женщины точь-в-точь напоминает судьбу книги. Одни попадают в руки настоящего ценителя и становятся украшением его дома и предметом вожделения его знакомых, храня от всех, кроме хозяина, разумеется, свою тайну, одетую в роскошный наряд переплета, другие... Другие попадают в библиотечный абонемент и, соответственно, идут по рукам... А как выглядит библиотечная книга, интересная, конечно, это известно.
Оля презрительно скривила губы.
— Знаете, о чем я подумала, Аркадий Семенович? — медленно сказала она. — У вас ужасная манера развивать высказанную мыслишку до бесконечности. Я давно уже поняла, а вы все продолжаете... Берегитесь! Это вернейший признак ограниченности.
— А вот в этом вы глубоко заблуждаетесь, Оля, — вдруг серьезно возразил Гнедых. — Вы делаете сразу две ошибки. Во-первых, насчет моей ограниченности. Но это дело десятое. А главное — вы меня отнюдь не поняли, я уверен.
— То есть? — удивленно спросила девушка.
— Оленька! Да спуститесь с небес на землю. Вы же понимаете: в наше время женщине, если она хочет чего-то добиться в жизни, без сильного покровителя не обойтись, поверьте мне. Я, конечно, не имею в виду женщин, мечтающих просто выскочить замуж и выращивать благополучно-нудную семью.
— Ах, вот оно что! — с тихой злостью выговорила Оля. — И вы предлагаете в «покровители»... уж не себя ли?
— Именно, — спокойно потягивая сигарету, подтвердил Гнедых.
— Дала бы я вам пощечину... — проникновенно сказала Оля. — Да уж больно это смешно.
— Не вижу ничего смешного. — Гнедых обидчиво вздернул плечи.
— Аркадий Семенович! — голос Оли звучал почти умоляюще. — Вы же уверяли, что не витаете в облаках. Ну, рассудите трезво: чем меня можете привлечь вы? И помимо всего прочего — какой из вас «сильный покровитель»? Вы же... шут гороховый, вот вы кто! — последние слова Оля произнесла с беспощадностью.
— Благодарю за откровенность. — Гнедых насмешливо улыбнулся. — Только я ее, конечно, предвидел. И вот вам мой ответ: завтра я слегка шевельну пальцем — и вы, юная, перспективная актриса, или в момент ока станете примой, или покинете театр «по собственному желанию».
— Даже так? — Девушка еле сдержала улыбку. — А вы не предвидите более близкой перспективы: как вы через пять-десять минут будете объясняться с Георгием Георгиевичем? Я ведь ему не безразлична...
Аркадий Семенович презрительно фыркнул.
— Господи! Вот уж мне до лампочки — как там он к вам относится... Важно, что вы не безразличны мне...
— Не понимаю, — сказала она. — Человек, перед которым вы так раболепствуете... И стоит ему на минутку выйти — готовы вывернуться наизнанку.
— Полно вам, Оленька, — укоризненно сказал Гнедых. — Вы же актриса... У вас что, не бывает: лакея играет мэтр, а короля — щенок?
— На сцене...
— Мир — театр, люди — актеры. Старик Шекспир умел обронить словцо, — мгновенно подхватил Гнедых. И вдруг без всякого перехода спросил:
— А если я вам скажу, что он ушел по моей просьбе?
— Ложь! — Оля гневно поднялась с кресла.
За соседней стеной, стиснув до синевы руки, лежал на диване Георгий Гeopгиевич. Он слышал доносящиеся через стену голоса, лицо его изображало бессильную муку.
— Вы не обратили внимания на такую деталь: я ведь вас не спрашивал, где хозяин и скоро ли будет. Вам это ни о чем не говорит?
Оля смотрела на него со страхом.
— Ну вот, видите. А вы говорите: шут гороховый. Человеку свойственно ошибаться.
Оля покачала головой:
— Нет! Вы просто подлый и наглый клеветник! Так и знайте: я не поверила ни одному вашему слову. Прощайте! — она решительно направилась к выходу.
Гнедых, вскочив с кресла, преградил ей путь.
— Э, нет! Никуда вы не уйдете... Что же вы думаете, наш разговор был милой светской болтовней?
— Это что, ловушка? — тихо спросила Оля. И с угрозой в голосе предупредила: — Я сейчас закричу.
За стеной Георгий Георгиевич глухо застонал, перевернулся лицом вниз, закрыв руками уши...
— Напрасно, — Аркадий Семенович усмехнулся. — У него же квартира старой постройки, стены толстые.
— Господи! Что же это такое... — растерянно прошептала Оля.
— Честное слово, я хотел добром, — сказал Гнедых. — Но так или иначе, а я без тебя не могу!
Оля вдруг стремительно рванулась к двери, но Гнедых еще стремительнее перехватил ее, точным и уверенным движением заломив руки за спину.
— Тихо, детка! — насмешливо процедил он. — Не таких скручивали. — Одной рукой сжав запястья девушки, другою он дернул выключатель торшера. Комната погрузилась в темноту.
Увидев, как погасло окно в квартире Орбелиани, Геннадий вскочил со своего каменного сидения, постоял, посмотрел секунду, другую и, круто повернувшись, тяжело зашагал прочь.
А в комнате продолжалась борьба. Слышен был глухой звук ударов, хриплый голос Гнедых:
— Ты кусаться?! На тебе, на!
Внезапно девушка вырвалась из его рук, подбежала к столику и, нащупав тяжелую металлическую пепельницу, с размаху швырнула ее в окно.
Услышав звон разбитого стекла, мгновенно обернулся Геннадий. И тут он ясно услышал голос Оли:
— На помощь! Помогите!
Как сумасшедший рванулся Геннадий Фомин в подъезд. Перепрыгивая ступени, он взлетел на третий этаж и с силой ударил кулаками в обитую кожей дверь.
— Открывайте! Немедленно открывайте! — исступленно кричал он.
...Грохотанье в дверь услышали и в комнате. Гнедых, зло и молча оттаскивавший девушку от окна, выпустил ее, и Оля тотчас выскочила за дверь, в освещенную прихожую. И тут лицом к лицу столкнулась с выходящим из боковой комнатушки Орбелиани. Это произвело на нее такое впечатление, что она замерла на месте, с ужасом глядя на Георгия Георгиевича.
— Вы? Здесь? — еле выговорила она.
Тот гневно вскинул голову.
— Что вы, Оля! Я только зашел. Прошел прямо сюда... надо было. Не успел вот плащ снять. А тут шум, грохот какой-то. Да кто там барабанит? — уже овладев собой, крикнул он в дверь.
— Открывайте! — послышался властный голос Геннадия. — Иначе дверь вышибу!
— По какому праву вы ломитесь в мой дом? — нахмурившись, закричал Орбелиани. — Это хулиганство!
Оля, прижавшись спиной к двери, стояла молча.