— А потом невзначай еще несколько раз встречала. Он конюхом в Кабаньем работал. Догонит на дороге, остановится, подвезет до деревни, либо — к ферме… А когда нужда случалась в Кабанье ехать, так лошадь предлагал. Людей избегал, а ко мне привык…
Василию Тихоновичу казалось, что она никак не решается сказать ему то главное, что он знал, поэтому и рассказ ее как-то сам собой уходил в сторону. Она тоже, видимо, чувствовала это и впервые за весь вечер смешалась. А потом решилась вдруг:
— Однажды заехал ко мне сам, увидел, что двери в избе настежь. Мальчишка где-то на улице бегал: летом-то темнеет поздно. Я только что ужин изготовила. Ну, пригласила его… Не знаю, как потом все и получилось… С того вечера и стал ко мне приезжать…
Она вздохнула облегченно и стала по-прежнему спокойной.
— Не хотела видеться с ним, — признавалась она. — Каждый раз, проводив, думала, что вдругорядь не пущу. И казнила себя всячески: и что люди видят, и что человек он женатый, и что войну подло пережил… А как приезжал — опять уступала…
— И как же вы расстались? — решился спросить Саломахин.
— Расстались, — сказала она. — Еще задолго до того, как он воротился обратно, в Молдавию. Чего греха таить, привыкла я к нему. Казалось, у меня он совсем другим был. Как бы все дальше пошло, гадать не буду, только мальчишка мой вырос и никак не мог принять его… Деревня — два десятка домов, все на виду, куда деваться? У всех дети, они все слышат. Видно, через них идо моего дошло, что старшие говорили. Пришел такой день, когда сын спросил меня:
— А где наш папа? Убит?
— Убит, — говорю, — на войне.
— А этот твой, — спрашивает, — предатель?
— Никакой, он не предатель, — отвечаю.
— Ну, изменник…
— Мал ты еще рассуждать об этом, — пристрожила тогда сына. А. сама подумала: «Ладно ли делаю?»
Анна подвинула к себе остывший чай, отпила глоток, — А парня моего с той поры как подменили. В школу уйдет — и с концом, только к вечеру явится. Поест не поест, сразу в постель. Не прошло и недели, приходит учительница: оказывается, Генка-то и в школу перестал ходить. Вдвоем с ней едва уговорили его вернуться в класс. Я тогда Афанасью-то и сказала, чтобы не приезжал он больше ко мне. Обещал… А слова не сдержал. Нет-нет да и зайдет: не могу, говорит…
— А сын?
— Сын, сын. — Она опять замолчала, пока не решилась: — Дождался весны и сбежал совсем, Через милицию едва нашли месяца через два. — И, словно торопясь переступить неприятное для себя, заторопилась: — И Мельник больше у меня в доме не бывал. Упросила отстать… Правда, не упускал еще случая встретить меня где-нибудь на стороне, все уговаривал уехать с ним куда-нибудь, хоть еще дальше в Сибирь. Говорил, что пройдет все это у парня. Ну а я решила: хватит, Анна, греха на твою душу. Да и самой уж четвертый десяток шел, сын до попреков дорос…
— Так и уехал Мельник со старой семьей?
— А куда ж ему деваться: ведь и у него дети. А я отказала без всякой надежды… Перед отъездом своим приезжал проститься. Плакал даже… Вот так и знавала я Афанасия Мельника, — закончила она.
Саломахин подождал некоторое время, надеясь, что Анна сообщит ему и другое. Наконец сказал сам:
— Анна Никифоровна, а ведь после того Мельник приезжал сюда.
— Когда?
Он увидел в ее глазах изумление.
— Четыре года назад.
— А… — протянула она. — Про то я знаю. Он ведь и меня не миновал. — Она едва приметно усмехнулась. — Вспомнил старое, заехал. А я и ночевать ему не дозволила. Проводила обратно. Постарел…
— Куда же он поехал от вас?
— Говорил, в Свердловск. Собирался в Нижнем Тагиле да в Асбесте побывать. Хотел либо железа, либо шифера на дом купить. Еще спрашивал у меня, где легче достать. Но я в этом не понимаю.
— А в Шадринске он останавливался?
— Должно быть, — ответила она просто. — Шкурки каракулевые на продажу привозил. На вырученные деньги и хотел кровлю-то купить. Давала я ему тогда шадринский адрес женщины из нашей деревни, она еще в войну туда за мужем уехала да тоже овдовела.
— Я могу узнать ее адрес?
— Пожалуйста, если надо.
— Надо, Анна Никифоровна.
Василий Тихонович с трудом скрывал волнение, которое все больше охватывало его.
Записав в блокнот шадринский адрес, он спросил ее наконец:
— Фамилия мне ваша напоминает знакомую… Скажите, у вас нет родных в Свердловске?
— Нет. Сын под Свердловском живет. Правда, бывать у него не приходилось, не приглашает сильно-то… Видно, все с той поры. Тогда ведь, когда привезли его из Ташкента-то, он дома недолго пожил, года два или три. Как дотянул до семилетки, так и уехал в фэзеушники. Работал по разным городам, пока не женился, да и осел, где запнулся о семью… Меня признает, конечно, но неласковый вырос…
— Адрес его вы знаете, конечно?
— Сейчас посмотрю. — Она прошла в чистую горницу, вынесла оттуда коробку и, отыскав в ней старый конверт, подала его Саломахину.
Василий Тихонович прочел обратный адрес. Он мгновенно понял, почему ему с самого начала не давала покоя фамилия этой женщины. И скорее не спрашивая, а размышляя, сказал:
— Значит, Геннадий Печеркин из Соколовки ваш сын…
— Мой. Двое ребятишек у него сейчас.
— Он встречался с Мельником, когда тот заезжал к вам в последний раз?
— Нет. Я ведь говорила, что он еще мальчишкой невзлюбил его. Геннадий уже семь лет живет отдельно от меня…
— Не встречался, значит?
— Нет, — она оживилась даже. — Сознаюсь перед вами: в ту осень, когда Афанасий явился сюда, я шибко перепугалась, потому что мои именины должны были наступить и Геннадий с женой обещался в гости приехать.
— И приезжал?
— Приезжал. Ребятишек, правда, с собой не привезли. У сватьи в Березовске оставили. А сами гостили целую неделю.
— А в Свердловске они могли с Мельником встретиться?
— Что вы! Геннадий если бы и увидел его, то не остановился бы. Не любит он его.
— Вы говорили сыну, что приезжал Мельник?
— Бог с вами! Ни полслова! Он бы мне не простил этого.
— Когда у вас день рождения-то?
— Двенадцатого ноября.
— А Мельник приезжал?
— Перед праздником близко.
— А сын, насколько я понимаю, очевидно, уехал числа двадцатого?
— Раньше — поправила она. — Приехали они сразу после праздников, дня за два до именин. А уехали на третий или четвертый день после. Выходит, числа пятнадцатого-шестнадцатого.
Василий Тихонович знал, что на шадринском рынке Афанасий Мельник задерживался пятого ноября.
— Вы уверены, что ваш Геннадий не встречался с Мельником?
— Если бы он хоть узнал о его приезде, то все равно выговорил бы мне, — ответила она убежденно. — Не сдержался бы, припомнил старое. Ненавидит он его… Да и откуда ему было знать?
Откровенность Анны Печеркиной не вызывала у Саломахина сомнений. Но где-то в душе он уже решил, что между ее сыном и Мельником была какая-то связь,
Прояснить все мог только Шадринск.
21
Из Шадринска Саломахин связался по телефону с Суетиным. Моисеенко из Молдавии еще не вернулся,
— В дороге, — сообщил Суетин. — Ждем завтра.
Подробно рассказав о встрече с Анной Печеркиной, Саломахин предупредил:
— Задержусь еще дня на два. Позвоню потом.
…После десяти утра Василий Тихонович постучался в квартиру Клавдии Коляскиной — той самой знакомой Анны Печеркиной, к которой четыре года назад должен был заехать Афанасий Мельник.
Дверь долго не открывалась. Наконец, неприветливо осведомившись, кто пришел, в двери показалась заспанная с неприбранными волосами женщина. Не взглянув на Саломахина, повернула обратно, бросив через плечо:
— Проходите.
Комната Коляскиной лучше всего говорила о хозяйке. На столе, придвинутом к окну, стояли две пустые бутылки из-под водки, валялся остаток буханки хлеба, в мелкой тарелке, засыпанные окурками, лежали кильки. Грязный пол и кое-как закинутая одеялом постель не первой свежести дополняли картину.
Хозяйка, пытаясь на ходу навести порядок, с неестественной веселостью объясняла:
— Подружка вчера зашла, решили вдовью тоску разогнать, согрешили с водкой.
Извиняйте… Жизнь такая, каждый день одни заботы, а радости никакой… По какому делу мною интересуетесь?
Василий Тихонович уже довольно долго стоял у двери, а хлопотливая хозяйка, изредка бросая на него любопытные взгляды, летала по комнате то с тряпкой, то с веником. Скоро стол оказался чистым, сор с пола исчез, кровать прибралась. Коляскина, одним движением повязав платок, опустилась на стул и показала Саломахину напротив.
— Что же стоите? Садитесь.
Саломахин сел. Хозяйка не вызывала у него симпатии. Но, прежде чем приступить к делу, поинтересовался:
— Не работаете сегодня?
— И вчера — тоже, — весело махнула она рукой. — Уволилась недавно, а новую работу еще не подыскала. И торопиться неохота. Кое-как перебиваюсь…
— Что ж так? Годы ваши как будто небольшие…
— А что толку-то? Хоть и небольшие, а жизнь все одно ушла, как вода сквозь сито.
Грустные слова Клавдия выпаливала с той же неестественной веселостыо, с которой встретила Саломахина.
Но он говорил с нею просто, дружелюбно, стремясь расположить ее к себе:
— Клавдия Поликарповна. Так, кажется?
— Поликарповна, Поликарповна, — подтвердила она с удовольствием.
— Вы не припомните? Несколько лет назад к вам заезжал один человек — Афанасий Мельник. Останавливался у вас.
Неестественная веселость Клавдии моментально сменилась глубокой задумчивостью.
— Когда, говорите, заезжал?
— Четыре года назад?
— Не припомню, — ответила тотчас и снова с бойкой откровенностью: — Чего скрывать, люди у меня разные бывают, и нередко. Одна живу — гостям мешать некому. А Мельника не припомню. Откуда он?
— Из Молдавии.
— Откудова?!
— Молдаванин. А заезжал от Анны Никифоровны Печеркиной. Негде ему было остановиться в Шадринске.
— А! — догадалась она. — Хромой, что ли?