— С собой.
— Дай-ка ее сюда. Хочу еще раз расстояние смерить.
— Так я же мерил.
— Давай, говорят! — И Афанасьев впервые за все время знакомства с Лисянским почувствовал в его голосе нотки беспрекословного приказа. Отдал рулетку,
— Тяни, — коротко распорядился тот.
Афанасьев прошел с концом рулетки по половику до кровати, обернулся к Лисянскому, но тот поправил его:
— Ты стань туда, где стояла хозяйка!
Ефим подался на шаг влево, и Лисянский тотчас же остановил его:
— Ладно. На каких-то три сантиметра разница. Это — ерунда!
Через минуту он снова появился в доме. Сразу спросил Червякову:
— Муж в это время находился в комнате вместе с вами?
— Здесь был.
— А что он делал?
Анна пожала плечами, затрудняясь объяснить. Сказала, наконец, неуверенно:
— Чего ж ему делать-то? Сидел, да и все.
Лисянский видел в комнате только два стула, стоявшие по бокам небольшого столика у окна, направо от кровати.
— Где сидел? Здесь или тут? — он показал на стулья по очереди.
— Не помню, — ответила она.
Ефим видел, что сейчас она разговаривает с Лисянским так же, как когда-то с ним в больнице: со смятением и страхом. Видимо, память вернула ее в тот вечер, когда она чуть не лишилась сознания от испуга и не хотела отпускать мужа даже за помощью в больницу.
— А вы постарайтесь вспомнить, — настаивал Лисянский.
— Тут и сидел на котором-то, — только и смогла уточнить она. — Чего же ему по комнате болтаться без дела.
— Жаль, что не помните…
Когда отошли от дома Червяковых на приличное расстояние, Евгений Константинович увидел около одного дома скамейку и предложил:
— Давай посидим немного, Ефим.
Ефим повиновался. Евгений Константинович снял шляпу, вытер платком лоб. Ефим уже давно видел, что его мучают какие-то свои мысли, но спрашивать об этом в доме Червякова не решался. Только смотрел на него с любопытством.
— Чего смотришь? — спросил Евгений Константинович сам.
— Да так… Вижу, думаете что-то.
— Думаю, Ефим, думаю… О сказочках с разбитым корытом думаю… Пошли-ка теперь в поселковый Совет.
Лисянский позвонил оттуда в управление и попросил, чтобы в Красногвардейск срочно выехал судмедэксперт.
В ту же ночь вместе с Ефимом Афанасьевым они встретили на вокзале Острянскую, одного из старейших и опытнейших судмедэкспертов управления.
Лисянский попытался было сразу заговорить о деле, но Острянская оборвала его:
— Нет уж, дружок, это ты молодой да шустрый, можешь в два часа ночи о деле говорить.
А я в это время привыкла спать. Так что потерпи до утра, Скажи мне лучше, где моя постель…
11
Наутро Евгений Константинович выложил перед Острянской наскоро нарисованный им собственный план, В нем не было никишинской четкости, а лишь крупно было обозначено окно, из которого стреляли, дверь в другую комнату и кровать, которую разбирала тогда Анна Червякова. Но самыми крупными пятнами в плане были сама Анна и пятно крови на половике в том месте, куда она упала, раненная.
— Мне нужно от вас только одно, — говорил Лисянский судмедэксперту, — определите с предельной точностью направление раневого канала в ноге этой женщины. Это единственное, что мне нужно знать.
— Это не так уж сложно, дружочек, я полагаю.
— Я понимаю. Но я хочу еще, чтобы ваше заключение сразу обрело силу объективного документа. Думаю, что в амбулаторных условиях это можно сделать в присутствии еще нескольких врачей. Скажите, лечащие врачи, например хирург и терапевт, могут служить в данном случае достаточными авторитетами в комиссии, которую возглавите вы?
— Безусловно. Это даже лучше.
— Отлично! Тогда — немедленно за дело.
После полудня Анну Червякову на машине «Скорой помощи» привезли в местную больницу, и врачи внимательно осмотрели ее ногу. Ни хирург, ни терапевт больницы не знали истинной цели этого обследования. Их задача была сужена до минимума: определить входное н выходное отверстия раны, теперь уже окончательно залеченной, указав, насколько возможно, раневой канал. В целях большей объективности заключения комиссии Острянская намеренно предоставляла им возможность высказаться первыми.
Лисянский, получив заключение судебно-медицинской экспертизы, помрачнел. Когда под вечер собрались к Червякову, коротко поинтересовался у Афанасьева:
— Рулетку не забыл?
— С собой.
— А ниток толстых взял?
— Взял.
— С машиной точно на заводе договорился?
— Твердо обещали.
…Червяковы встретили Лисянского и Афанасьева вежливо, хотя и без особой приветливости.
— Извините, — начал Евгений Константинович, — служба обязывает… Как видите, товарищ Червяков, два года мы не прекращали следствия по вашему делу, Из-за досадной ошибки затянули. А вот сейчас решили все это завершить… Но прежде еще несколько вопросов к вам и вашей супруге.
— Пожалуйста, наше дело отвечать.
— Итак, вы говорили, что в тот вечер находились в комнате вместе со своей женой, которая собиралась спать. В ранее состоявшемся между нами разговоре она сказала, что разбирала в этот момент постель.
— Точно так.
— Когда раздался выстрел, вы не заметили, что ваша жена ранена?
— Сгоряча не приметил. Сначала бросился со своим ружьем вдогонку, а когда вернулся…
— Она сидела на полу вот на этом месте? — закончил его мысль своим вопросом Евгений Константинович.
— Точно так.
Лисянский как-то по-особому вздохнул, прошелся при общем молчании по комнате и остановился возле примолкшей Анны Червяковой.
— Покажите мне еще раз, где и как вы стояли возле кровати.
Анна послушно исполнила просьбу.
— А где вы сидели в это время, Червяков?
— Здесь, — показал он в сторону стульев, стоявших у столика.
— Вы говорили, что были на фронте? — вдруг присел на один из этих стульев Лисянский, словно приготовился к другому разговору. — Даже сами оказали жене первую помощь, если судить по вашим заявлениям в начале следствия.
— Точно так, — подтвердил Червяков.
— Тогда помогите мне произвести некоторые новые обмеры ваших комнат для уточнения кое-каких обстоятельств.
— Если смогу…
— Сможете… Товарищ Афанасьев вам поможет. Откройте окно.
С этими словами Евгений Константинович вышел из дома и через минуту появился в окне со стороны огорода.
— Прошу встать вашу жену в последний раз на то место, где ее настигла пуля! — почти приказал он. — А теперь давай мне, товарищ Афанасьев… Да не рулетку, а нитки!
Клубок домашних суровых ниток, припасенный Афанасьевым, размотали, и Лисянский попросил покрепче натянуть конец. Потом стал распоряжаться:
— Скажем, я стреляю от этого косяка… Натягивай, Ефим!
— Не получается, Евгений Константинович, косяк мешает. Вы отойдите к другому косяку.
— Пожалуйста… Натягивай, натягивай! — подбадривал Лисянский.
— Все равно сантиметров десять не хватает. Опять дверной косяк мешает. Задевает его нитка…
На этот раз Лисянский запрыгнул в дом через окно,
— И не получится! Правду я говорю, Червяков?
— Я в вашем деле не понимаю, вы уж сами разбирайтесь…
— Ты же фронтовик. Соображать должен! — сдержанно упрекнул его Евгений Константинович. — Скажи, в тот вечер у тебя гостей в доме не было?
— Никого не было.
— Странно… Теперь идемте сюда, — пригласил Лисянский всех в ту комнату, где все еще стояла Анна Червякова. — Объясните мне, Червяков, как пуля, которая ногу вашей жены могла прострелить, не иначе как пробив косяк двери, еще и в подушку угодила.
Червяков только пожал плечами.
— Давай попробуем и в этом разобраться… У меня вот в кармане бумажечка есть, которую сегодня медицинская комиссия выдала после обследования твоей жены. В ней сказано, что пуля пробила ногу вот в каком направлении… — И следователь, встав рядом с Червяковой, показал, как прошла пуля. — Видишь?
— Ну, вижу…
— А теперь, — он показал ему место на столике, — положи сюда револьвер, из которого ты чуть не убил свою жену!..
Прокопий Червяков еще не успел раскрыть рта, как Анна заголосила на весь дом.
— Вызывай машину, Ефим, — устало сказал Евгений Константинович Лисянский. — А вы, Червяков, успокойте свою супругу.
12
В Зайковском отделении милиции Червяков рассказал, что револьвер привез, демобилизовавшись после войны.
— По молодости и по глупости притащил за собой. А потом женился, сдавать в милицию побоялся и выбрасывать было жалко. В то время, когда всему случиться, попался он мне на глаза. Решил почистить. За тем самым столиком и сидел… Но, видно, один патрон в барабане оставил. Выстрелил…
Боясь ответственности, убедившись, что ранение у жены легкое, Червяков сделал ложное заявление о нападении на свой дом. А чтобы направить следствие по ложному пути, выбросил на огород завалявшийся случайно патрон от «ТТ» с испорченным капсюлем. Возможно, следствие не заблудилось бы так надолго, если бы происшествие не совпало с отъездом Ширяева и Гилева, пользовавшихся в Красногвардейске славой хулиганов и пьяниц.
После трагического выстрела Червяков в ту же ночь по пути в больницу выбросил револьвер в пруд.
Всех тяжелее эту историю переносил Ефим Афанасьев. В Зайково, куда Червякова взяли под арест, Евгений Константинович был свидетелем их последнего разговора.
— Подлецом ты оказался, Прокопий, — говорил Ефим не столько со строгостью, сколько с сожалением. — И вовсе не оттого, что чуть свою жену не порешил, а из-за того, что трусостью своей мелкой и недоверием к закону столько людей из-за себя в грязную канитель затянул, чуть доброе имя у поселка не отнял, Принес бы это старье ко мне, помог бы я тебе, как человеку сознательному, правильное заявление написать, тем бы и кончилось. А ты свой грех хотел прикрыть, чьим-то именем, а сам чистеньким остаться… И просчитался, так тебе и надо. Теперь срок получишь сразу за все: и за незаконное оружие, и за увечье, которое нанес жене, и за обман органов. Все тебе подытожат. Я, конечно, соберу в Красногвардейске собрание, расскажу людям, какой ты оказал