— Ты тоже не засиживайся, сладкая, — подмигивает Лиховский. — Физрук у нас немного с приветом.
— Разберётся, — пренебрежительно бросает Беда, окидывая меня уничтожающим взглядом и очень тихо, одними губами добавляет: — Ты крупно влипла, бестолочь.
Дверь за троицей хлопает, но никто из них не заботится о том, чтобы приглушить голос, поэтому ещё какое-то время их разговор продолжает долетать до моих ушей.
— Что это, вообще, было?
— Ай, ничего выдающегося, — нарочито громко отвечает Беданов. — Пристала как банный лист. Отказов не понимает, вот и бесится.
Что?!
— Ну и зря ты нос воротишь. Я б её утешил. Ты точно не против?
— Мне начхать. Главное, защиту натянуть не забудь, а то потом «букет» можешь не унести.
— А с виду приличная, — вклинивается Стёпа. Вот он точно единственный среди них, у кого голова хоть сколько-то варит.
— Не смеши. Все эти их приличия и верность пустой звук.
— Ты псих Беда.
— Как скажешь.
Уже не в первый раз он уходит, хладнокровно оставив меня собирать осколки своей гордости. Меня душит необходимость дышать с ним одним воздухом и знобит от одной мысли, что придётся вновь смотреть в эти серые бесчувственные глаза.
Да я облажалась! Дважды. И оба раза он прямо или косвенно мне в том помог. Помог он, а стыдно почему-то мне одной.
Ну почему рядом с Бедановым я творю несвойственные себе глупости? Отчего так остро реагирую на его подначки? Сердце так и обрывается, стоит вспомнить, что ещё целых три пары на мне под юбкой не будет белья. Разве так меня воспитывали?! Позорище.
Шмыгнув в женскую раздевалку, наспех надеваю спортивный костюм, который Анжела с утра предусмотрительно надоумила меня прихватить. Вот спасибо ей от всего сердца! Неожиданно и действительно целесообразно. Ещё бы перцовый баллончик достать, чтобы держать Беду на безопасном расстоянии, если против этой беспринципной бестии вообще что-либо работает.
Господи, во что я опять вляпалась! Одна радость — хуже уже не будет. Некуда.
Некуда? Ну-ну…
Но это я начну понимать чуть позже.
Месть
Этот кошмарный день, кажется, никогда не закончится. Вместо того, чтобы налаживать отношения с сокурсниками, я уже пару минут нервно обвожу ногтем неровности на парте, старательно пряча от них глаза и радуюсь, что никто не спешит со мной заговаривать. А ведь это всего лишь начало третьей пары.
Каждая новая мысль, отравленная присутствием сероглазого беспредельщика, непременно сопровождается одним и тем же вопросом: «Какого чёрта?!» Обеспеченным мальчикам, рассекающим по городу на папиной новенькой Ауди нечего ловить на территории старых складов – это аксиома. Слишком велик риск подвергнуться принудительной ринопластике, настолько основательной, что потом родная мать не с первого раза признает.
Сколько себя помню, между молодёжью центра и складов ведётся негласная война – чистенькие детки законопослушных граждан презирают местный сброд, а воспитанные улицей молодые зверята, так или иначе, связанные с мелким криминалом, яро отвечают им взаимностью. Упаси боже, представителю одной из сторон быть встреченным на вражеской территории после захода солнца.
Так что он здесь забыл? Или машина, манеры, приличный внешний вид – обычная бутафория, чтобы притупить мою бдительность?
Похоже на то.
– О, Беда! Я тебя обыскался. Ты отливать домой, что ли, бегал? – смех Лиховского привлекает моё внимание к открытой двери в тот самый момент, когда в кабинет вваливается дружная троица.
Средняя температура в аудитории сразу же падает на несколько градусов.
– Скоро узнаешь, – загадочно отзывается Беданов, направляясь к своей парте, за которой почему-то сидит в гордом одиночестве, хотя парень явно не изгой.
Обняв себя за плечи, я воровато рассматриваю гибкое поджарое тело, пытаясь угадать, чем он промышляет – воровство, сбыт наркотиков, угоны?
А остальные студенты?
Господи, папа! Неужели сложно было влюбиться в какую-то скромную офисную мышку, живущую где-нибудь подальше от этой свалки? Не стоило так буквально воспринимать утверждение «с милым рай и в шалаше». Этот шалаш облюбовали такие клопы и кровопийцы, что неженкам вроде нас нипочём шкуры не сберечь.
– Долго будешь пялиться?
Я вздрагиваю, перехватив пронизывающий взгляд Беды, сопровождаемый такой же недоброй ухмылкой. В этот момент между нами удачно вырастает Лиховский и бесцеремонно закидывает свой рюкзак на занятую мной парту.
– Не обращай внимания, кое-кто не выспался, – он плюхается на соседний стул, одаряя меня лучезарной улыбкой. – Зато я с удовольствием составлю тебе компанию. Любуйся сколько влезет, а лучше давай вместо пар свалим куда-нибудь, где я смогу полностью утолить твоё любопытство. Что скажешь, погнали?
Кое-кто просто показал своё истинное лицо.
Намеренья же самого Лиховского я так же отлично расслышала у раздевалки. Впрочем, он особо и не пытается их скрывать, поэтому потакать этим грубоватым заигрываниям я не намерена. И даже собираюсь держаться от него подальше, чтоб наверняка избежать неприятностей. Пусть идёт на других распыляет свои феромоны. Хватит с меня Беды.
– Отвали.
Не тут-то было. Матвей резко привлекает меня к своей груди и основательно впечатывает лицом в жёлтый, сплошь покрытый катышками свитер.
– Замри и слушай! Слышишь, как меня колотит? Это рвётся к тебе моё сердце. Не смей разбивать его, жестокая девчонка.
Я бы растаяла от этих слов, если б они чуть меньше отдавали фальшью – процентов на восемьдесят-девяносто – но за оригинальность решаю отшить его помягче.
– Если ты продолжишь в том же духе, то мой брат будет вынужден разбить тебе голову, – замираю, потеряв надежду вырваться. Внезапно мысль о заступничестве Тимура перестаёт казаться такой уж неприятной. Надеюсь, слова Анжелы о том, что её сын не размазня, не были большим преувеличением.
– Голову говоришь? – скептически ухмыляется Лиховский, плотнее вжимая мой нос в жёсткую, пропахшую сигаретами ткань. Человек - бенгальский огонь, блин. Так и веет от него неприятностями, да и трещит похоже. – Ты ж вроде как не местная, ну-ка просвети, что у тебя там за брат такой бессмертный.
Кто б меня саму просветил! Хочется думать, что он хотя бы не тюфяк вроде Степашки. Но, то ли сердце Лиховского так оглушительно «рвётся», то ли откровенно издевательский смешок Беды затуманивает разум – поток моей буйной фантазии уже не остановить.
– Он, знаешь, какой сильный? Один против пятерых спокойно вышел, – глухо выдаю, ловя себя на мысли, что лишь бездарно, на уровне младшеклассника пересказываю отрывок из фильма, увиденного на прошлых выходных. Осознаю, стыжусь, но ничего не могу с собой поделать, ведь с таким нахрапистым обращением я сталкиваюсь впервые. – Те самоубийцы потом еле ноги унесли, а они всего лишь попытались отобрать у меня сумочку.
– У тебя, воробышек? Сумочку? Впятером? – похрюкивая от сдерживаемого веселья, уточняет Лихо. – Как репку, небось, тянули? Ох, стопудово здоровенные амбалы.
Ну да, глупость сморозила. Попробуй рассуждать здраво, с лицом, зажатым у чужой подмышки. Делать нечего, раз уж сочинять, так до конца.
– Именно! Теперь представь, что ждёт тебя, если ты меня немедленно не отпустишь.
Судя по звукам с соседнего ряда, Беданов в новом приступе смеха стукнулся головой о парту. Придурки. И я среди них не лучше выгляжу.
– Не хочу тебя расстраивать, но мне реально начхать. Теперь я твой защитник и пусть брательник попробует рыпнуться – мы его понтами огород удобрим, – отсмеявшись, говорит Матвей. – Не ссы, я обещаю красиво ухаживать: цветочки все дела. Ну что, по рукам?
Да ни в жизнь!
Я понятия не имею, чем бы всё закончилось, но на помощь мне приходит преподаватель менеджмента, который появляется в аудитории с опозданием в почти десять минут. Причём заходит почему-то не один, а в сопровождении делегации, состоящей из пышущей гневом деканши и красного как помидор физрука.
– На ваше счастье у меня нет времени на долгие разбирательства, поэтому спрошу коротко – чей это почерк? – Положив на первую парту перед рыженькой исписанный маркером тетрадный лист, Лукреция требовательно стучит по нему ногтем. – Астахова?
– Понятия не имею, – коротко мотает та головой. – Это явно инопланетные письмена. У нас даже Лиховский и тот разборчивее пишет.
– А что сразу Лихо? – возмущённо подаётся вперёд мой шибанутый ухажёр. – Ты текст зачитай для начала, сразу станет понятно, чьи каракули.
Приглаживая пальцами растрёпанные волосы, я невольно кошусь на хмыкнувшего Беду. Не нравится мне его подленький прищур, хоть убейте.
Астахова медлит, потом как-то странно закашливается, глядя на нервно теребящего свисток физрука. Невысокий и довольно плотный, тот смотрит себе под ноги и кажется, вот-вот провалится сквозь землю. Редкие, некогда каштановые волосы слиплись от выступившей испарины, подбородок дрожит, а лицо такое пунцовое, будто прежде чем завести в кабинет беднягу умыли в кипятке.
– Это кто-то из вас! Я точно знаю, больше некому, – мужчина окидывает забитым взглядом присутствующих и продолжает, обращаясь к Лукреции. – Раздевалку превратили в свинарник, я смолчал. Так они на голову залезли! Перед выходными кто туда баллончик краски пронёс и исписал всю несущую стену нехорошими словами на «Х» и на «П»?! Триста двенадцатая группа!
– Это ещё нужно доказать, – зевнул Беда, прикрывая рот кулаком.
– Беданов, самый умный? – гневно глядя в его безмятежно улыбающееся лицо, Лукреция забирает протянутый Ире листок и в одночасье переходит на «ты». – Тогда может, объяснишь нам, почему Иван Степанович обнаружил эту записку сразу после занятий с вашей группой? Да ещё привязанной к ножке козла женскими трусами? «Найди меня, я вся горю!». Что за заявления такие?! Подобного произвола стены нашего университета не видывали с самого своего основания! Какая пигалица позволяет себе разбрасываться здесь нижним бельём? Совсем стыд потеряли?