Лучших слов, чтоб выставить меня из дома и не придумать. Я пулей бегу со двора, разрываясь между желанием промыть уши с мылом и поплакать от обиды за маму где-нибудь за углом. К счастью высоченные каблуки сразу же увязают в грязи, сильно затрудняя перемещение. Приходится трижды смотреть, куда наступить, чтобы не вымазаться как свинья. И чем дальше свет из окон, тем больше вероятность ошибиться.
У самой калитки я замедляюсь, с любопытством глядя на дорогу. Там в ослепляющем свете фар отрешённо курит взрослая копия Тимура, в то время как взъерошенный отпрыск яро жестикулирует, явно пытаясь стоять на своём.
Из долетающих до меня обрывков монолога можно предположить, что речь идёт о Марине. А если быть точной – Беда пытается убедить его в своей непричастности к взбрыкам сестры, дабы отстоять право продолжать с ней видеться. Бред какой-то. Ежу понятно, что у девочки переходный возраст, да и он быстрее себе язык откусит, чем плохому научит.
Но Беданов старший, щелчком отбросив окурок сыну под ноги, в непреклонном молчании идёт к водительской дверце.
– Отец! – столько отчаянья, неуверенности и ранимости в этом крике, что мужчина на миг застывает. Замирает моё сердце, затихает собачий вой на соседней улице, слышно только как ветер треплет полы мужского полупальто. Не дождавшись большей реакции, Тимур делает робкий шаг ему навстречу. Впервые вижу его таким беззащитным. – Отец, – повторяет он совсем тихо, – Скажи, наконец, что я такого сделал?
– Родился.
Сухой ответ гонит мороз по коже. Я недоверчиво прижимаю холодные пальцы к губам, глядя, как внедорожник срывается с места, окатывая нездорово хохочущего Беду брызгами воды.
– Тим, – тихо зову, выходя за калитку.
В темноте не различить лица, только силуэт.
– Стой, где стоишь, – резко оборвав леденящее веселье, командует он. – Посередине лужа.
Действительно – мы стоим по разные стороны одной дороги и между нами столько же грязи, сколько претензий. Все наши отношения в одном кадре.
Ловко проскочив по камням, Тимур встаёт рядом со мной, приваливается плечом к забору после чего, порывшись в кармане, что-то достаёт. Сигареты. Следом появляется зажигалка. Слышится щелчок. Резким всполохом света вырывается пламя, выхватывая из мрака бездонные затравленные глаза – там столько эмоций, что их невозможно разделить по одной, только ухнуть с головой и захлебнуться в этой боли.
– Тим, – повторяю, касаясь пальцами рукава его серой толстовки. – Пошли в дом. К чёрту развлечения. Просто посидим в твоей комнате…
Сигарета ломается в дрогнувших пальцах.
– Значит ты давно здесь, – бесцветным тоном констатирует он и совершенно неожиданно выворачивает мне руку за спину. – Какого чёрта нам там вместе делать? – свободной рукой освещает моё лицо горящей зажигалкой, пугая пустотой своего взгляда. – От секса ты отказываешься, а что тогда? Устроим на пару плач Ярославны?
– Почему бы и нет? – шиплю в ухмыляющиеся губы, едва удерживая желание влепить ему пощёчину.
– Потому что себя жалеют только ничтожества. Так что пошевеливайся, покажу тебе, как у нас веселятся. Ты ведь привыкла получать всё, что хочешь? «Вегас» к твоим услугам! И давай договоримся на будущее – больше не пытайся лечить мне мозги. Ты со мной или как?
Меня передёргивает от предупреждающей грубости его голоса, и всё же сжав в правом кулаке жёсткую ткань толстовки, мстительно толкаю Тимура на забор. Не удержав равновесия, он тянет меня за собой. Дежавю прям, только в этот раз пусть не ждёт поцелуев.
Жалобно скрипят старые рейки под весом двух навалившихся тел, ещё чуть-чуть и рухнут вместе с нами. Тимур снова смеется, когда я при столкновении ударяюсь лбом об его подбородок, правда затем помогает подняться, дёрнув на себя как мешок опилок. Видимо, именно ими набита моя голова, раз вопреки желанию послать его куда он того заслуживает я звонко заявляю:
– Ты не ничтожество, Беданов. Ты – скотина. Так что чёрта с два я стану тебя жалеть. Веди!!
Он сквозь зубы цедит тихое, но такое привычное «холера» и, не отпуская моей руки, тянет за собой в темноту.
Черныш
Если к вечеринке я готовилась, сгорая от предвкушения, то за Тимуром пошла по большому счёту назло. А спустя четверть часа виляний жуткими подворотнями приходится признать, что идти продолжаю исключительно из безысходности. Глядя на его прямую спину, порой хочется плюнуть аккурат между лопаток и вызвать себе такси, но если я уйду, то брошу дорогого мне человека приручать своих демонов в одиночестве. Я так не могу.
Угораздило же привязаться к такому паршивцу!
Тимуру по большому счёту всё равно. По всей видимости он того и добивается – хочет наглядно доказать, что каждый рано или поздно делает выбор в свою пользу и поступает исключительно в угоду своим интересам – так как привык делать он сам. Представляю, что бы началось, озвучь я мысль о своём возвращении. Да меня бы расплющило под лавиной сарказма и самодовольства! Обойдётся. Лучше пусть дальше молчит, у нас оно ладится лучше всего.
Спустя ещё минут десять появляется боль в боку, а картинка не меняется. Беда ступает семимильными шагами, бодро и легко, я за ним еле поспеваю, хотя перебираю ногами на пределе своих возможностей, давно перестав сторониться луж. Больше нет необходимости осторожничать и так ясно, что обуви хана.
Понятия не имею, куда мы в таком виде можем заявиться, разве что в свинарник, да мне, признаться, уже фиолетово. Главное перевести дыхание.
– Скоро уже? – обессилено обнимаю фонарный столб, принимая своё поражение. Я больше не в силах поспевать за хмурым неразговорчивым парнем.
– Всё, выдохлась, детка? – оборачивается Тимур, даже не пытаясь скрыть болезненную улыбку. – Клянусь, ты взвоешь от обиды, когда узнаешь, как мало оставалось потерпеть, чтобы утереть мне нос.
– Не заливай, – вздыхаю, с сомнением оглядываясь по сторонам. Мы должно быть на самой окраине города. – Здесь ничего нет, кроме пары сотен ржавых гаражей, какой там «Вегас»!
– Перестань мыслить стереотипами, может, тогда прозреешь. Кстати, на машине сюда добираться от силы минут пять. Да и в одиночку я бы срезал за столько же.
– А ты самый настоящий садист, Беданов. И жмот. Сложно было вызвать такси? Я ещё удивлялась, какая дура могла тебя бросить.
Я умышленно придерживаюсь его версии событий, чтобы ненароком не спровоцировать новую волну агрессии а ля «на кой ты копалась в моём прошлом?», да и Ирку выдавать неохота.
– Почему дура? В наших отношениях дураком был только я, – Тимур достаёт сигареты, закуривает и пинает в сторону горлышко от разбитой бутылки носком своих кед. – Но в одном ты права, мы расстались из-за моих пустых карманов.
– Изначально она считала тебя обеспеченным? – тихо задаю вопрос, боясь спугнуть этот неожиданный порыв откровенности.
– Нет. Мы знакомы давно, подружились в первый же день моего переезда. Мне было двенадцать, я думал, что ненавижу отца, дико злился на мать, за то, что она даже не попыталась забрать у него сестру. Обиделся на друзей, которые так просто вычеркнули меня из своей жизни. Примерно тогда впервые пришло озарение, что люди не стоят того, чтобы к ним привязываться.
– Но ты всё равно привязался.
Обычно Тимур выглядит самоуверенным, временами даже заносчивым, но сейчас в тусклом свете фонаря в нём чудится надлом. Поникшие плечи, опущенные кончики рта, апатичный голос – едва ли это игра теней.
Он так долго молчит, что я прощаюсь с надеждой услышать продолжение, тем неожиданней прикосновение тёплых пальцев к моему запястью.
– Оно само как-то вышло. Пошли, – щебень снова шуршит под нашими ногами, теперь уже неспешно, успокаивающе. – Сначала это была жалость. Её мамаша связалась с каким-то уголовником. Парочка сутками квасила, частенько забывая, что ребёнка периодически нужно кормить. Зато рёбра пересчитывали регулярно.
– А как же органы опеки?
– Я предлагал обратиться, но мелкая упёрлась, мать, говорит, не судят. Честно, сам не знаю, как поступил бы, окажись в подобной ситуации. Скорее всего, тоже не смог бы. Со временем мы стали неразлучны, она показала мне местные заброшки, познакомила с компанией трейсеров, так я загорелся паркуром. Пока я набивал свои первые шишки, она сидела рядом и травилась никотином. Какая к чёрту любовь? Если бы не длинная чёрная коса, из-за которой пацанку прозвали Черныш, мы бы запросто могли сойти за двух шкетов. Это потом уже, в девятом классе на каком-то школьном концерте, я решил, что моему другану не пристало подпирать стену, и пригласил её на танец. Она радовалась как ребёнок, которому впервые принесли эскимо, а я сжимал трясущимися пальцами девичью талию, со скоростью сапсана осознавая, что втрескался. Не сказать, чтобы Черныш не отвечала мне взаимностью, скорее долгое время не воспринимала всерьёз. А потом ей понадобились деньги. Много денег. Я был настолько влюблён, что засунув свою гордость подальше, решил попросить у отца, а получив отказ, втайне от неё вышел на Армана.
Тимур делает глубокую затяжку и снова замолкает, думая о чём-то своём. Наверняка не догадываясь, какую боль причиняет усилившейся хваткой и душевным надломом, с которой говорит о бывшей девушке.
– Так ты достал деньги или нет?
– Почти. Но как оказалось, я в неё верил больше, чем она в меня.
– Почему ты так говоришь?
– Знаешь, когда девушка, которую ты добивался годами, ночью сама влезает к тебе окно, и вы становитесь друг у друга первыми, кажется что это навсегда. Джек-пот, чтоб его! А когда следующей ночью ты подбегаешь с букетом к её дому и видишь любовь всей своей жизни обслуживающей какого-то укуренного мажора прямо в его навороченной тачке – тут уже не до сомнений.
– Господи… – моё сердце болезненно сжимается от сочувствия, но жалость его снова обидит. Поэтому заканчиваю мысль первым пришедшим на ум вопросом: – Зачем ей это нужно было?
– Он пообещал всю сумму. Сразу и налом. Ту самую, которая почти целиком была у меня на руках, но я держал её в тайне, чтоб в случае чего моя девочка ни в чём себя не винила. Хотел, как наберу наплести про выигрыш в лотерею. – Тимур щелчком отправляет окурок в лужу и усмехается. – Чем глубже привязанность, тем больнее терять. Всё рушится за секунды и тебе от боли просто рв