— Вот, глядите, что я здесь обнаружил. — Он вынул из ящика фотографию и передал ее Валерии Павловне.
На снимке с отштампованной золотой маркой екатеринодарского фотографа Манштейна были запечатлены на рисованном фоне гор три офицера. Слева, картинно положив руку на эфес сабли, стоял корнет Бахарев.
— Вот этого, который сидит в кресле, — сказал Филатов, — я отлично знаю. Штабс-капитан Трегубов, корниловец, участник «ледяного похода».
— А он, я имею в виду корнета, знает о существовании нашей организации?
— Думаю, что догадывается, — ответил есаул, — но у него на этот счет свои убеждения. Он давно разочаровался во всяких организациях и действует на свой страх и риск.
— Но ведь помогает же ему кто-нибудь? — удивленно спросила Валерия Павловна.
— Ну, это люди другого плана — черный рынок, контрабандисты, коммерсанты. Отсюда и деньги, которых у нашего корнета больше, кажется, чем у наших общих знакомых.
Последние слова произвели на Валерию Павловну особое впечатление. Она задумалась.
— Во всяком случае, — сказала она наконец, — пока Бахарев ничего не должен знать о существовании нашего штаба. Я посоветуюсь. Постарайтесь узнать получше о его связях с епископом Филиппом.
— Я знаю, что на днях он получил от него письмо, — сказала Анна Семеновна, — но он носит его все время с собой.
В дверь постучали. Вернулся Бахарев. Улыбаясь, он поставил на стол бутылку вина.
— Настоящее Абрау-Дюрсо, — сказал он с торжеством, — за подлинность ручаюсь. Этот грек, конечно, порядочная шельма, но за деньги представит хоть слона.
Визит Валерии Павловны продолжался еще часа два, она собралась уходить только поздно вечером. Корнет счел своим долгом проводить ее. Она милостиво согласилась.
Выходя из ворот, Бахарев снова заметил фигуру, маячившую на противоположной стороне. Улицы были уже почти пусты, поэтому второй провожатый шел на приличном отдалении, ловко меняясь со своим напарником. В их работе чувствовалась профессиональная сноровка.
— Боже мой! — говорила, несколько разомлев от старого вина, Валерия Павловна. — Когда же все это кончится, этот мрак, тревога? Это не может продолжаться вечно.
— Правда восторжествует, — сказал Бахарев.
— Вы уверены в этом?
— Я за это борюсь.
Они вышли на Садовую улицу, и Валерия Павловна, поблагодарив своего кавалера, рассталась с ним.
Две тени сопроводили Бориса обратно на Торговую. Он шел спокойно и вдруг поймал себя на мысли о том, что впервые доволен слежкой за собой. Все идет как надо. Не следует только торопиться. Надо стоять твердо: не они мне нужны, а я им.
НАСЛЕДСТВО БЕДНОЙ МАТУШКИ
После визита Валерии Павловны на Торговую улицу три дня было относительное затишье. По совету Бахарева Анна Семеновна навестила свою старую квартиру. Дворничиха, увидев ее, всплеснула руками:
— Барышня! Да где же вы пропадали! А вас тут спрашивали…
Пробормотав что-то невнятное насчет тети, Галкина собрала свои вещи, не забыла и заветный флакон с эфиром. Вскоре она вернулась обратно к своим покровителям и доложила, что ее кто-то разыскивал.
Бахарев устроил военный совет. На нем было решено, что Филатов с Анной пока останутся жить здесь, на Торговой.
— А у меня, господа, — сказал Борис, — есть еще одна квартира. Сказать по чести, мне тяжело идти туда. Это квартира моей покойной матушки, здесь, недалеко, на Таганрогском проспекте.
— Там кто-нибудь живет сейчас? — осведомился Филатов.
— Воспитанница моей матушки, Вера.
— А это не опасно? Ваше появление после стольких лет…
— Видите ли, — вздохнув, сказал Бахарев, — кроме этой женщины, Веры Никифоровны, меня там никто не знает. Дело в том, — тут он замялся, — что с моим рождением связаны некоторые обстоятельства… словом, я родился и вырос вне дома. Так было нужно… В общем, решено! — добавил он категорически. — Я перехожу туда, Вера меня приютит, так будет удобнее.
Когда после этого разговора Бахарев на минуту вышел из комнаты, Анна Семеновна с горящими глазами зашептала Филатову:
— Я же говорила! Мне теперь все ясно! Он — сын епископа Филиппа.
— Какой же может быть сын у монаха?
— Незаконный, конечно.
— Может быть, — согласился Филатов, — во всяком случае, я уверен, что он порядочный человек и его можно привлечь к серьезной работе в нашей организации.
Корнет Бахарев нравился Филатову с каждым днем все больше. Во-первых, он за свои деньги приобрел для есаула новые документы на имя Василия Маркова. Документы были куплены у того же грека на базаре, у которого Бахарев доставал вино. Торговать бумаги они ходили вместе. Филатов, выходя из дома, тщательно осмотрел свой пистолет и сунул его в карман.
— Напрасные предосторожности, — спокойно сказал Бахарев. — Я вчера говорил с Костей, он знает, когда на базаре предполагается облава. Сегодня не будет. Этот Костя связан с контрабандистами, я уже не раз убедился в этом.
— Хорошие же у вас друзья, — с некоторой иронией заметил Филатов.
— Что поделаешь! — Бахарев улыбнулся. — По крайней мере, они надежны, пока им платишь. А вы вот, Иван Егорович, не очень спешите к своим друзьям..
Борис увидел, что попал в цель. Филатов помрачнел.
— Это серьезная организация, — сказал он. — Я всецело доверяю вам, Борис Александрович, но пока мне не хотелось бы касаться этой темы, я просто не имею права.
— Ну, не будем! — ликуя в душе, подхватил Бахарев. Это был первый случай, когда есаул прямо сказал слово «организация».
Грек Костя торговался с ними долго и упорно.
— Ты посмотри, какой документ! — говорил он. — Печать! Нет, скажи, ты видел такой печать? С такой документ иди Константинополь, иди обратно — честь будут отдавать!
Наконец сделка была завершена. Есаул принял документы и упрятал их в карман. На обратном пути они долгое время шли молча. Филатов о чем-то размышлял. Наконец, уже у самого дома, он остановился и, глядя себе под ноги, сказал:
— Вы меня простите, Борис Александрович, но я должен задать вам вопрос. Я, конечно, понимаю и ценю, я обязан вам жизнью, но все же честь офицера заставляет меня спросить вас: каким путем добыты те деньги, которые вы на меня тратите? Мне это небезразлично.
Борис помолчал. «Ах ты, сволочь, — подумал он. — Ломаешь благородного. Ну, погоди!» И тут же с вежливой и немного печальной улыбкой ответил:
— Я понимаю вас, Иван Егорович. Но ради бога, не считайте меня низким спекулянтом или того хуже (здесь последовал протестующий жест Филатова). Эти деньги — наследство моей бедной матушки. Я считаю, что она одобрила бы цели, на которые я их расходую.
— Не сомневайтесь, что я возвращу вам эти деньги, — сказал Филатов. — Мне бы только выбраться из города!
На следующий день Бахарев пригласил Галкину и Филатова к себе на другую квартиру, на Таганрогский проспект.
Анна Семеновна была потрясена видом нового жилища их знакомого. В полутемной передней их встретила молодая женщина в платке, повязанном по-монашески. Скромно опустив глаза, она поклонилась в пояс Борису.
— Это мои друзья, Вера Никифоровна, — сказал он.
— Добро пожаловать, — певучим голосом ответила женщина. — Проходите в «зало», Борис Александрович.
В переднем углу большой комнаты светился серебряный иконостас, который мог бы сделать честь дому крупного духовника. Борис подумал: «Пожалуй, все-таки перехватил Воронов. И откуда они такой уникум раздобыли?» Однако, посмотрев на очарованное лицо торопливо крестившейся Галкиной и серьезную физиономию есаула, осенявшего себя крестным знамением, решил: «Нет, ничего, в самый раз» — и, спохватившись, перекрестился сам.
— Подарок одного человека моей матушке, — сказал он значительно. — Большая редкость. Матушка очень любила эти иконы.
Борис дал время гостям осмотреться. Комната была обставлена добротной старинной мебелью. На стене, оклеенной темными тиснеными обоями, между двумя фотографиями, одна из которых изображала Бориса в мундире корнета, виднелся большой четырехугольник, где обои не потеряли еще своего первоначального цвета. Заметив, что Филатов обратил внимание на это пятно, Борис сказал:
— Здесь был портрет. Увы, пришлось пока снять его. Разные люди заходят. Но, по счастью, он сохранился.
Он вышел в соседнюю комнату и вынес оттуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа, арестованного полгода до этого руководителя контрреволюционной организации доно-кубанского духовенства.
— Моя матушка, — сказал Борис, — была очень дружна с его преосвященством. — Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.
— А вы? — спросила Анна Семеновна. — Что я? — спокойно спросил Борис.
— Вы были знакомые епископом?
— О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки… — Бахарев подержал портрет в руках, затем добавил: — Он сейчас далеко, вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию? Главное мое желание — это связаться каким-нибудь образом с ним. — Борис в упор посмотрел на Филатова.
Тот молчал, постукивая пальцами по столу.
— Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, — сказал Борис. Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника.
— Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, — сказал наконец Филатов. — Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.
В комнату вошла Вера, она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.
— Ей вполне можно доверять, — тихо сказал Борис. — Вполне преданный человек.
— А мне больше нечего сказать, — ответил есаул, — мне надо посоветоваться. Во всяком случае, думаю, что через месяц, два все изменится.
Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла: