– Домой? Может, к Митричу?
– Давай, – сразу согласился Монах. – По пивку холодненькому и по парочке «фирмовых Митрича», чего-то я проголодался.
– Я не ем на ночь, – поджав губы, заметил Добродеев.
– А я ем. Пиво тоже не будешь?
От ответа на этот вопрос Добродеев предпочел воздержаться.
– А насчет милой немолодой дамы, – вспомнил Монах. – Правда или «художественный свист»? Есть дама-то на примете?
– Пока нету, – признался Добродеев. – Поспрошаю по знакомым.
– Аферист! – с осуждением сказал Монах.
Позже, когда друзья уже сидели за «своим» столиком в гостеприимном заведении Митрича, а сам Митрич уже спешил к ним с дребезжащей тележкой, полной аппетитно пахнущей снеди, Добродеев, глядя на мрачного Монаха, спросил:
– Неужели все так хреново, Христофорыч? С ногой, с Непалом, а? Другим рассказываешь, как жизнь продолжается, а сам…
– Жизнь всегда продолжается, Лео. Просто я немножко подыграл профессору, хотел помочь ему забыть про свое горе. А вы и повелись, бросились меня утешать… Любо-дорого послушать! Природа «хомо сапиенса» удивительно иррациональная штука, Лео. Нам нужно, чтобы ближнему было хреново, потому что тогда нам хочется его пожалеть. А когда мы его жалеем, то самоутверждаемся, забывая о собственных проблемах. Как-то так.
– Фигня! Не хочу я, чтобы тебе было плохо.
– Подсознательно хочешь. Вот скажи, какие чувства ты испытывал, когда бросился спасать меня? Ах, сам соберу твой рюкзак да выпихну тебя в пампасы, а жизнь продолжается! Признайся, ведь были мыслишки о том, как же ты прекраснодушен и добр, да какой ты хороший друг? А на самом дне души – самую чуточку, самую малость, чувство собственного превосходства: под машину-то попал толстый неповоротливый олух, а не ты, такой добрый и энергичный?
– Ну, это ты загнул, – почти обиделся Добродеев. – А чистота помыслов? Кроме того, я и сам однажды попал под машину.
Монах рассмеялся:
– Никуда ты не попадал, не свисти.
– Откуда знаешь?
– Чувствую. Не попадал ведь? А чистота помыслов… Есть такие, не от мира сего, чистые душой и помыслами, без суетных расчетов… Их мало, а называются они блаженными. Над ними чаще смеются, а того гляди, и камнями побьют.
– Не побьют, у нас любят блаженных.
– В корне неверно, Лео. Одна видимость. За что их любить? Они пробуждают чувство вины, а потому раздражают. Их сила… назовем это силой, хотя я не уверен, что это сила, может, наоборот, слабость. Как посмотреть. Так вот, их условно сила в том, что они неспособны на зло, а значит, и на серьезный поступок. Любой серьезный поступок задевает чьи-то интересы, а блаженные чужими интересами и чужим благом поступиться не могут. Лучше будут самоотверженно ухаживать за прокаженным, смиренно убирать грязь, подставлять другую щеку, терпеть и страдать… Можешь сказать, зачем они нужны? Они бесполезны, Лео. Согласен?
– А куда ж их девать?
– О! – вскричал Монах, поднимая указательный палец. – Это все, что ты можешь мне ответить? Ты прав, девать их некуда: раз уж такие негодящие уродились, пусть коптят себе потихоньку небо.
Добродеев собирался было ответить, но тут Митрич наконец докатил до них свою тележку. Один из завсегдатаев, местный философ, называл ее дребезжащей колесницей Джаггернаута. Правое переднее колесо тележки страшно скрипело и виляло, и никакая смазка не помогала.
– Как вы, ребята? Олежка, как нога? Болит еще? – озабоченно спросил Митрич – они были его любимыми клиентами и даже друзьями – и принялся разгружать тележку: «фирмовые Митрича» с колбасой и маринованным огурчиком, литровые кружки пива, соленые орешки.
– Почти не болит, – сказал Монах. – Уже бегаю. А что у тебя?
– Все нормально, ребята.
– Митрич, как, по-твоему, зачем нужны блаженные? – поинтересовался Монах. – С точки зрения прогресса, они ни на что не годные слабаки – ни в космос полететь, ни вакцину против рака придумать, ни дом построить, могут только терпеть и плакать.
– Ну как вам сказать, ребята… – задумался Митрич. – Я не очень в таких делах понимаю, тут больше философ нужен. Не всякий может выдумать вакцину, правда? Большинство обычные люди. Злые, добрые, обманщики, завистники… А блаженные – они как трава или цветок – ни зла, ни обмана от них не бывает… как лампада теплится – чуть света, чуть тепла, а на душе благостно… вот и блаженные жалеют всех, даже злых… Наверное, такая их планида: посмотришь на такого, и стыдно становится, что хáпаешь, суетишься, подличаешь, не с теми знаешься… Не знаю, ребята, честное слово, не знаю.
При общем молчании Митрич закончил расставлять тарелки и, поправив на плече полотенце, завершил любимый всеми ритуал:
– Приятного аппетита, ребята.
– Митрич, я потрясен! – опомнился Монах. – Никто не сказал бы лучше!
– Да ладно тебе! Философия… тоже еще… А вот в городе убийство страшное, не слышали? Леша?
– Убийство? Где?
– На Сиверской. Там мамочки моей подруга живет – Мария Августовна, бывший ответственный профсоюзный работник. Удивительная женщина! И всегда в курсе всех событий! Вот она позвонила и рассказала. А я еще удивлялся, Леш, что в твоих хрониках ничего нет. Какой-то неизвестный человек убит в доме по соседству, никто его не знает и никогда не видел, хозяйка дома его тоже не видела и не знает. Как он туда попал, тоже непонятно. Полиция ходила по домам, опрашивала всех, но ничего. Даже Мария Августовна ничего не видела. Говорит, старею, бдительность теряю. Одним словом, тайна, покрытая мраком. Мария Августовна теперь все время сидит на веранде на всякий случай. Мамочка звала ее на чай и пообщаться, а она – нет, ни с места, на случай, если еще кого убьют. Ей оперативник оставил свой телефон – доверие оказал, получается. Она теперь волонтер на круглосуточном посту. С биноклем. Наблюдает за всем. Очень активная, и так всю жизнь. Ну да ладно, кушайте, ребята, я побежал, – прервал сам себя Митрич и покатил к другим столикам свою дребезжащую «колесницу богов».
– Убийство?! В городе убийство, а ты ни сном ни духом? – Монах был потрясен. – Ты! Самопровозглашенная гордость и слава местной «желтой прессы»! Самая активная гиена из «Старой лошади»! И ты ничего не знаешь?!
– «Вечерней», – перебил Добродеев. – И вообще, я не понимаю…
– Не важно! – Монах прихлопнул ладонью по столу. – Старая, вечерняя, утренняя… Не суть. А суть в том, что ты, Лео, не в курсе. Слабину даешь, теряешь нюх. Неизвестного человека убили в чужом доме, хозяева ни сном ни духом, полиция в тупике, а мы не при делах! Не ожидал, Лео, не ожидал! Завтра же вытрясешь все из майора про ограбление профессора и убийство неизвестного! В городе черт знает что творится, а мы как слепые котята тычемся незнамо куда. Ей-богу, чувствуешь себя каким-то неполноценным, даже обидно!
– Да не было никакого убийства, Христофорыч! Успокойся. Пустой треп. Одна старуха позвонила другой, даже не смешно. Будь дело серьезное, я бы знал – у меня везде свои люди. Убийство! Ха! – Добродеев иронически фыркнул.
– Ты все-таки поинтересуйся у майора, Лео. Я очень уважаю старух за информированность, я бы не стал их недооценивать.
– Да не вопрос, спрошу, конечно. Только, сам понимаешь, особенно не рассчитывай, я бы знал, ты же меня знаешь. У меня…
– Знаю, знаю, все схвачено! – перебил Монах. – А вдруг повезет? Не вытрясешь ничего из майора, так выйдем на эту старушку… Как ее? Марию Августовну? Главное, зацепиться. Я уверен, славная старушка тебя прекрасно знает по твоим публикациям. Она мне уже нравится своей активной жизненной позицией. Ты у нас как отмычка, Лео, всюду влезешь. Оч-ч-ень интересно! Жизнь, кажется, налаживается. Похоже, поперла карта да в масть. Люблю тайны! – Монах радостно потер руки и схватил кружку. – Твое здоровье, Лео! – Припал к хмельному напитку и закрыл глаза от наслаждения…
Глава 10Информация к размышлению
Николай Федорович Рудин, проживавший по адресу – город Зареченск, улица Заводская, дом семь, квартира сорок один, оказался личностью авантюрной. Что называется «со всячинкой», но без определенных занятий и постоянной работы. Несколько раз привлекался за хулиганство: драки в общественных местах – в ресторане «Черный карлик» и в кафе «Прогулка». Также соседи по квартире неоднократно вызывали полицию и жаловались на шумные попойки. Отхватил условную судимость – два года за перепродажу краденых машин. Условную – потому что участие Николая в преступной группе доказано не было, связь с криминальными элементами носила эпизодический характер.
И кто знает, во что Николай вляпался на этот раз. И чего не поделил с убийцей.
Майор Мельник несколько часов изучал записную книжку Рудина, делал выписки, но ничего путного не нашел – ничто не дрогнуло, как бывает, когда натыкаешься на перспективный материал. Оставалось только сожалеть о бесследно исчезнувшем мобильном телефоне гражданина Рудина.
Илона Романенко заявила, что имя Николая Рудина слышит впервые. Имя Людмилы Жако также было ей неизвестно, равно как и о гламурном журнале «Арс мода» Илона не имела ни малейшего понятия. Никаких новых мыслей о том, что произошло в ее доме, у Илоны не появилось. Сплошные потемки. А тут еще автопортрет пропал, представляете?
– Какой автопортрет? – поинтересовался майор Мельник.
– Прабабушки Елены Успенской, – объяснила Илона. – Осталась одна рама, стоит за пианино.
– Когда же вы заметили пропажу, Илона Вениаминовна? – спросил майор Мельник.
– Ночью, когда вы уехали. Лежала, не могла уснуть, и вдруг как будто кольнуло! Вижу перед собой пустую стену, и он там лежит… напротив… ну, этот… жертва убийства. У меня перед глазами вся жизнь промелькнула, бегу в гостиную, думаю, что за глюки, а автопортрета действительно нет. Ну, не бегу, а на цыпочках крадусь. Вдруг, думаю, там опять кто-то есть. А потом встала, как прикипела, и не могу двинуться, смотрю, а его, автопортрета, и нет! Пусто. Даже потрогала стену…
– Вы уверены, что автопортрет пропал позавчера? Может, раньше?