– И все?
– И все. Ты же его знаешь. Хоть труп подтвердил.
– Значит, информация правильная. Хромую ногу и карму я ему припомню. Значит, тупик. Это хорошо.
– Тупик?
– Тупик, Лео. Майор в тупике, потому и хромая нога, понимаешь?
– Не очень, – сказал Добродеев после паузы, приглядываясь к Монаху.
– Он дразнит нас этой ногой, меня лично. Стеб такой. Хочет, чтобы мы ввязались. Сказать прямо: так, мол, и так, помогите, люди добрые, а то мы сами ни хрена, не может, потому как честь мундира, так он обиняками. Мол, да кто вы такие, чудаки с хромой ногой, а ну сидеть на пятой точке и не рыпаться! Берегите себя, понимаешь? С какого расшибена, спрашивается, майор вдруг проявил такую заботу, а? Да это же сигнал SOS! Спасите наши задницы!
– Ты думаешь?
– Уверен. Иначе послал бы тебя куда подальше. А тут забросил удочку: да, есть труп, но, сами понимаете, ноблесс оближ, ах, ни слова больше. Если до сих пор ничего не просочилось, даже ты пролетел, значит, дело серьезное. – Монах довольно потер руки. – Клуб толстых и красивых спешит на помощь родной полиции. Митрич, привет! – обратился он к подъехавшему с тележкой Митричу. – Как жизнь?
– Нормально. Как вы, ребята? Что-нибудь уже известно?
– В процессе, Митрич. Собираемся навестить знакомую твоей матушки, Марию Августовну, надо бы адресок подкинуть.
– Конечно! Держите меня в курсе. А я вам новый товар, пиво «Хугарден», очень даже. Правда, на любителя. Сейчас напишу адресок, я мигом!
– «Хугарден»? – Добродеев взял поллитровый стакан с надетым на край кружочком лимона, присмотрелся. – С лимоном? И мутное.
– За успех, Лео! – Монах тоже взял стакан.
Они чокнулись.
– А ничего пивко, – одобрил Добродеев через минуту, отрываясь от стакана. – Вкус странноватый, а так ничего. Легко идет.
– Хорошее пиво. – Монах промокнул салфеткой губы и потянулся за бутербродом. – Митрич молоток. Я тут придумал ему подарок от благодарных клиентов, как смотришь?
– А что?
– Нашу фотку с автографами. Что-нибудь оптимистичное и жизнеутверждающее – стихи, афоризм какой-нибудь или можно из Козьмы Пруткова. Что-нибудь вроде… – Монах хихикнул: – Пия душистый сок цветочка, пчела дает нам мед взамен, хотя твой лоб пустая бочка, но все же ты не Диоген! Застряло, надо же. Это студенты мне написали на день рождения, двухлитровую кружку подарили и ящик пива. Эх, хорошие ребятишки были! С головой. Гиганты мысли, демократы, идеалисты. Диспуты, бывало, устраивали в портовой пивнушке, там у нас точка была. Рабочий люд подтягивался, докеры, механики, каждый свои пять копеек всунет; когда градус полемики зашкаливал, схватывались врукопашную – ну там по сусалам кому съездишь, или, наоборот, сам огребешь, а как же! Молодость, адреналин играет… – Монах ностальгически вздохнул.
– А Жорик говорил, ты никогда не дрался.
– Жорик много чего говорит. Приходилось, Лео. Реноме зарабатываешь не только серыми клетками, – Монах постучал себя пальцем по лбу, – а и другими частями тела. Молодым волчатам только попадись на зубы. Приходилось, а как же! Хорошее было времечко.
– Не хочешь вернуться в бурсу?
– Два раза в одной речке не тонут. Эта страница моей жизни перевернута навсегда. Никогда не нужно возвращаться, Лео. А с текстом – ты у нас литератор, вот и займись. Пусть твой папарацци щелкнет. Так и вижу: большая черно-белая фотка, в руках кружки. Лепота! Толстый пижон в бабочке, демократ с бородой… можно еще добавить Митрича с полотенцем через плечо. Чувствуешь атмосферу?
Он махнул Митричу, наблюдавшему издали, показал на пустые стаканы. Тот кивнул…
…Мария Августовна приняла друзей на веранде своего маленького аккуратного домика. На столе стояли три большие пластиковые бутылки, наполненные мутноватой жидкостью, и стаканы.
– Мария Августовна, дорогой мой человек! – вскричал Добродеев, приникая к руке старой дамы. – Спасибо за приглашение, очень тронуты.
Монах с удовольствием рассматривал Марию Августовну, прикидывая, сколько ей: девяносто или все сто. Была она суха, тонка, с пронзительными голубыми глазами и радостной ухмылкой на загорелом лице, с выкрашенными в красный цвет волосами, а в волосах торчали три заколки в виде бабочек с разноцветными камешками. Одета же была в длинную полотняную юбку с кружевными прошвами и такую же свободную блузу, с десятком коралловых и бирюзовых бус на шее. Наш человек, подумал Монах.
– Восхищен! – Он оттеснил Добродеева и тоже припал к руке Марии Августовны. – Не ожидал, честное слово! Королева! – Напуская экзотики, Монах напирал на «о» – водилась за ним такая маленькая слабость.
– А то! – бухнула старуха басом. – Знай наших. Ты, значит, у нас Лео Глюк, а ты экстрасенс и путешественник? Олег Христофорович? Наслышана, как же, как же. Садитесь, мальчики. Угощу домашним яблочным винцом, старинный семейный рецепт. Как Лапик позвонил, я мигом слетала в погреб, думаю, надо же принять гостей…
– Лапик? – не понял Добродеев.
– Сынок моей подружки, в детстве Лапиком звали.
– Никак наш Митрич, – Монах ухмыльнулся и подмигнул Добродееву.
– Но, право, нам не хотелось бы беспокоить… – светским тоном сказал Добродеев.
– Да ладно тебе! Я рада, меня сейчас мало кто беспокоит. Посидим, поговорим. Я сейчас штрудель принесу к вину… Может, мяса хотите? Есть!
– Нет, нет, только пирог! – сказал Добродеев. – Помочь?
– Помоги! – Она повернулась к Монаху: – А ты пока открой вино. И гоняй пчел, житья от этой напасти нет.
– Слушаюсь! – гаркнул Монах, вскакивая. – Открою и буду гонять!
Друзья принесли в подарок старой даме коробку шоколадных трюфелей. Добродеев настаивал на торте, но Монах возразил, что в ее возрасте от торта может случиться несварение. Тогда Добродеев предложил шампанское или приличное вино, но Монах отмел и это предложение. «Запомни, Лео, – сказал веско, шампанское, торт и цветы приносят с далеко идущими намерениями, а нам просто поговорить. Может, чаю предложат, тогда конфеты в самый раз».
Мария Августовна обрадовалась:
– Люблю шоколад! Дорогущий, я такой не часто вижу. Удружили, мальчики, нечего сказать.
– Ну что вы, это такая мелочь! – расшаркался Добродеев. – А винцо очень даже! Вроде слабое, а забирает.
– А пирог вообще выше всяческих похвал! – подхватил Монах. – Фантастический пирог.
– Да ладно вам! – замахала руками Мария Августовна. – Леша… Ничего, что я так, по-свойски?
– Я польщен!
– Наливай! – скомандовала старая дама. Она раскраснелась – красные волосы стали слегка торчком, даже бабочки не помогали – и была, похоже, совершенно счастлива. – Люблю гостей! Майор вот тоже заходил, на убийство приехал, а Илонка чуть не голяком дожидалась на крыльце. Мне с веранды все видно. Майор тоже похвалил вино, говорит, классное. Правда, говорит, вина не пью, все больше водку.
Монах и Добродеев переглянулись.
– А что за убийство? – спросил Добродеев.
– Будешь статью писать?
– Задумал кое-что. С вашей помощью, вы у нас главный свидетель.
– Да я ж ничего не видела, так и сказала ему. Уборку затеяла, на веранду только вечером вылезла отдышаться. А тут такое! Досадно до слез. Ну, стал он расспрашивать про Илонку, что, мол, за человек, кто еще в доме живет да кто бывает…
– Илонка? – переспросил Монах. – Красивое имя. Это у нее в доме…
– У нее. Она пришла с работы, в музее работает, а он лежит около серванта, а вокруг осколки мраморного льва. Его львом приложили. Совершенно незнакомый чужой мужчина. Она сразу бросилась звонить майору…
– Она знакома с майором?
– В том-то и дело, что нет! Ты не поверишь, тут чистое совпадение. У них в музее украли какие-то не то экспонаты, не то документы, и они вызвали полицию. Приехал этот самый майор Мельник. А вечером труп. И снова приехал тот же майор Мельник. Похоже, он там у них один за всех отдувается. Видный мужчина, только мрачный. И снова Илонка! В одном халатике, босиком, на крыльце дожидается, боится в дом зайти. Их много приехало: и фотограф, и молодой опер, тоже ко мне заходил, расспрашивал, но от вина отказался, не могу, при исполнении.
– А этот убитый что за человек? Знакомый Илоны? – спросил Монах.
– Я же говорю, совершенно чужой. Как он туда попал, вопрос, конечно. Илонка думает, что забыла запереть дверь. Ночью была гроза, и ее бойфренд съехал с вещичками. Она с утра в расстроенных чувствах, может, и забыла.
– Что значит съехал? – спросил Добродеев. – Насовсем?
– Похоже, насовсем. Бросил. Илонка сама виновата! С мужиками надо потверже, а она так и вилась вокруг, так и вилась, в рот заглядывала. Хорошая девка, а с мужиками хронически не везет. На моей памяти уже четвертый сбегает. Я с ее бабушкой дружила, Анечкой, хорошая была женщина, царствие ей небесное. Учительница музыки. И Елену знала, Анечкину маму. Та художницей была. Анечка очень за внучку переживала, бесхарактерная, говорит, привязчивая, душу готова отдать любому проходимцу. Так оно и есть. – Мария Августовна помолчала немного и приказала: – Леша, наливай!
Добродеев налил, и они выпили. Мария Августовна отставила бокал и внимательно посмотрела на Монаха.
– Ты женат?
– Холостой! – вылез Добродеев. – Никак не обженим!
– Ага. Надо свести тебя с Илонкой, вдруг сладится. Она красотка у нас. Куколка! Просто загляденье.
– Нам бы с ней поговорить, – сказал Монах.
– Поговорите. А ты правда экстрасенс? Думаешь, почувствуешь что-нибудь? Может, его душа еще там. Я Илонке говорю, ты бы к подруге на время, нехорошо в доме, где было убийство. Или ко мне. На девять дней хотя бы.
– Может, почувствую, – заскромничал Монах. – Никогда не знаешь заранее.
– Так она дома или у подруги? – спросил Добродеев.
Мария Августовна задумалась.
– Не знаю. Сколько сейчас? Шесть? Она скоро с работы пойдет, вот и посмотрим. Я пока еще винца принесу. С конфетами! Если придет, мы ее не пропустим, отсюда всю улицу видно.