– Но похоже, они помирились!
– А ты хотел, чтобы он побежал в полицию? Конечно, помирились. Когда ее убили, помнишь?
– Пятнадцатого августа.
– Фотографии сделаны четырнадцатого. На другой день после сцены в кафе Ильин явился с обыском в номер Людмилы, и она его там застукала. Ильин убил ее, забрал картину и дневник Елены Успенской. Думаю, дневник Людмиле удалось найти.
– На чердаке? А Ильина кто? Латыш? Или обычная авария?
– Даже самая нестандартная версия имеет право на существование, – назидательно произнес Монах. – Латыш… вполне мог. Как он это проделал, по-твоему? Сможешь объяснить?
– Ну… Он мог наткнуться на Ильина, допустим, в кафе, подойти и подсыпать ему зелья. В кофе или в чай, – сказал Добродеев.
– А тот ослеп, оглох, закрыл глаза и ничего не заметил, – подхватил Монах. – Или смотрел в сторону. Как ты себе это представляешь, Лео? Вот давай, насыпь мне соли или сахару в кофе, прямо сейчас… Ну? То-то. Но в качестве версии… ладно, принимается. Надо только объяснить, каким образом он это проделал.
– Может, Ильин вышел в туалет.
– Резонно. Вполне мог выйти. Нужно только доказать, что такого-то числа в такое-то время Ильин и предполагаемый убийца, а именно латыш, находились на одной территории и на близком расстоянии, Ильин вышел в туалет, а латыш сыпанул ему в кофе своей отравы от алкоголизма. И найти свидетелей. Когда же, по-твоему, это случилось?
– После того, как Ильин убил Людмилу. Если это он.
– Это он.
– Ладно, допустим. Ильин убил Людмилу и забрал картину и дневник, после чего пересекся с латышом, и тот подсыпал ему яду, после чего Ильин поехал домой в Зареченск. По дороге попал в аварию, так как яд начал действовать. Где он пересекся с убийцей, неизвестно. – Добродеев задумался. – Ты прав, Христофорыч, мы гадаем на кофейной гуще, – добавил самокритично. Но с другой стороны, единственный человек с мотивом – латыш. Больше никого не осталось. Или был пятый, не попавший в поле зрения.
– Пятый, десятый, двадцать первый… – фыркнул Монах. – Ладно, Лео, так и быть. Звонок верного друга. Бросаюсь на помощь утопающему, как дельфин-спасатель. Посмотри фотки со всей троицей еще раз.
– Ты думаешь?
– Я знаю! Дерзай, Лео.
Добродеев принялся изучать фотографии. Монах допил кофе, махнул, чтобы принесли еще. Они сидели в том самом уличном ресторанчике, где подавали блинчики «Сюзетта».
– Две «Сюзетты», – сказал монах официантке, – и два кофе. А потом пиво.
Девушка принесла заказ, а Добродеев все изучал фотографии. Монах съел блинчики и выпил кофе. Ему принесли пиво. Он пил пиво и поглядывал на растаявшее мороженое, прикидывая, а не скушать ли вторую порцию. У Добродеева вдруг вырвалось:
– Черт! Знаю! Как это я сразу… Черт!
– Вот видишь, как все просто, Лео. Сесть и подумать… всего-навсего. Напрячь серые клеточки. Все, что придумал один человек, всегда раскусит другой. Блины будешь?
– Буду! Слушай, это же… это невероятно! – Добродеев даже стал заикаться. – Привет с того света!
– Привет с того света! – восхитился Монах. – Кул! Сохрани для статьи. Теперь можно звонить майору и меняться. Мы ему убийцу, он нам прабабушкин автопортрет. У меня руки чешутся увидеть артефакт из Маргуша. Хочешь услышать, как Мищенко описывает эту штуку?
– У тебя есть журнал? – удивился Добродеев. – Откуда?
– Журнала нет. Рассказ нашел в Интернете. Кирилл Мищенко «В поисках миражей». Все, как сказал профессор. Я тебе сейчас зачитаю описание артефакта. Монах достал из папки несколько листков бумаги, нашел нужное место и принялся с выражением читать:
– «Я отложил пожелтевшую тетрадь, дневник роковой экспедиции… Некоторое время мы сидели молча. Потом она протянула мне продолговатый металлический прямоугольник длиной около пяти сантиметров, шириной и высотой около сантиметра. Он был удивительно легкий, золотистого цвета, не похожий ни на один известный мне металл, теплый на ощупь. Я готов был поклясться, что это какая-то разновидность пластмассы, если бы не ощущение седой древности, которым веяло от этого странного предмета». – Он прервал чтение и взглянул на Добродеева: – Ты написал бы лучше, Лео. Однако не будем отвлекаться на стиль. Итак, продолжаю: «На прямоугольник были нанесены знаки и рисунки, напоминающие пиктографическое письмо. Я взял лупу и стал рассматривать рисунки самым тщательным образом. Мне показалось, я различил фигурки человека, собаки, птицы и змеи. Кроме этого там были еще геометрические знаки: кружок, овал, треугольник и квадрат. И отдельные значки наподобие букв – мне показалось, я узнал знакомое созвездие. Я взглянул на нее. Ее лицо оставалось в тени. Мне показалось, она не хочет, чтобы я видел ее лицо, на котором мелькали воспоминания. Вдруг я увидел, как предмет стал пульсировать слабым голубым светом и по нему побежали голубые искорки…»
И так далее. Лирика. Если помнишь, Илона описала прабабушкин медальон примерно так же: прямоугольник длиной около пяти сантиметров, неширокий, похожий на обыкновенный брусок металла.
– О каком созвездии речь?
– Понятия не имею. На совести автора. Возможно, художественный свист, для колорита. Сам знаешь.
– А пульсация с искрами?
Монах пожал плечами.
– Найдем и посмотрим. Он должен открываться.
– Почему?
– Потому что похож на коробочку. Это не столько украшение, сколько футляр для чего-то.
– Там еще про дневник… Может, Рудин искал в музее другие публикации Мищенко или дневник экспедиции?
– Все может быть, Лео. Мир вокруг нас подвижен, течет, заворачивается вихрями, петляет и создает фантасмагорические комбинации возможностей и вероятностей. Какие-то реализуются, какие-то нет. Одно можно сказать с уверенностью: дневник был, экспедиция была, артефакт был. Елена Успенская тоже была. Кстати, неплохо бы возложить цветы на ее могилу. Насчет Маргуша не уверен. Они нашли что-то, но был ли это Маргуш… – Монах развел руками. – Кроме того, хотелось бы побывать в квартире Рудина. Подозреваю, он мог припрятать кое-что ценное от друзей и подельников. У меня почему-то создалось впечатление, что они не особенно доверяли друг другу.
– Да уж! – фыркнул Добродеев.
– Адрес надо поискать в реестре недвижимости. Надеюсь, он оформил наследство. Потом покопаемся на чердаке у Илоны. Но сначала картина. Звони служивому, Лео. Сейчас мы его приложим… хромой ногой! – Монах захохотал…
Глава 31Доротея и Мотя
– Ты что, выпила? – Мотя демонстративно принюхался.
Он неодобрительно смотрел на Доротею поверх очков. Голова у Доротеи шла кругом после двух бокалов красного и признательного разговора с Илоной, а потому неодобрительный взгляд Моти подействовал на нее как вожжа на лошадь… так, кажется? Тоже мне моралист, раздраженно подумала Доротея. Видала я тебя в белых тапочках. Картошку фри ему! Котлету! И никакой благодарности. Ну, Мотя, погоди!
– С кем, интересно? – продолжал Мотя. – И по какому поводу? И почему в рабочее время?
– Не ваше дело, Матвей Ильич! – отчеканила Доротея. – Я в ваши дела не суюсь, не суйтесь в мои. Учите свою жену, когда пить.
Доротея понимала, что замечание про жену вполне дурацкое, и вообще надо бы заткнуться, виновата ведь, и грубить не надо, но остановиться не могла.
Мотя рассматривал ее, и выражение лица у него было странное. Он снял очки, протер замшевой тряпочкой, снова надел и сказал:
– Она не пьет.
– Кто не пьет? – не поняла Доротея.
– Моя жена.
– Мне наплевать, пьет она или не пьет! – взвилась Доротея, готовая разрыдаться.
– Идите работайте, – сказал Мотя.
– Я плохо себя чувствую, – возмутилась Доротея. – Я иду домой.
– Может, «Скорую»? – поинтересовался Мотя.
Возмущенная Доротея шагнула к двери. Мотя встал из-за письменного стола.
– Сядь! – приказал.
Доротея остановилась.
– Сядь! – повторил Мотя.
Доротея опустилась на стул.
– Чем тебе моя жена не угодила? – спросил Мотя.
И тут Доротею прорвало! Заикаясь, она выпалила:
– Я как последняя дура примчалась с картошкой, а там твою кровать застилают! Я уже думала… А сестра говорит, успокойтесь, выписали его. Приходила жена, собрала вещички и уехали. Жена! Женился втихаря, никому ни слова! А мы жалеем, с котлетами и пирожками, ах, бедняжка, один, некому нос вытереть! А он женился! Хоть бы привел, показал… Отметили бы с шампанским! С пожеланиями счастья в семейной жизни… – Доротея замолчала, внутри организма образовалась гулкая пустота, и хотелось плакать, а стены кабинета, медленно покачиваясь, плыли по кругу.
– Ты что, ревнуешь? – удивился Мотя.
– Я?! Ревную?! Да что ты себе позволяешь? Ухожу! К черту! Сегодня же пишу заявление! – Она вскочила со стула.
– Никак проснулась наша спящая красавица, – удовлетворенно констатировал Мотя. – Не ожидал, право слово, не ожидал. И темперамент прорезался. С чего бы это? Что тебя так зацепило? Ты ведь про своего чеха тоже никому ни слова, все молчком, все… как это ты сказала? Втихаря? Во-во, втихаря. Может, давно вышла замуж, и никто ничего.
– Не вышла и не собираюсь!
– То есть ты опять свободна?
– Не твое дело!
Мотя поднялся из-за стола:
– В таком случае официально делаю тебе предложение. Пока не появился другой чех. Хочешь, стану на колени?
Доротея изумленно уставилась на босса.
– А… жена?
– Не жена она мне. Соседка. Меня выписали на день раньше. Здоров, говорят, иди домой. У нее мои ключи, она кормит Милоша и поливает кактусы. Я позвонил, она прилетела.
– Милоша? – пролепетала Доротея, вспыхивая. – Какого Милоша?
– Кота. Шотландский вислоухий, весной прикупил на выставке. Страшное животное! Шкодит без продыху и все время жрет. Пришлось переставить повыше аквариум и убрать с подоконника кактусы. Ну так как? Становиться на колени?
Доротея снова опустилась на стул…