— Скажите, только честно, — просто попросила она. — Мне хочется понять. Это все из-за квартиры? Или она просто так вас допекла? Что может заставить человека пойти на такое?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — тихо ответил он, опустив глаза.
— Все вы прекрасно понимаете, Федоричев. — Клава вдруг почувствовала, что ей с каждой секундой все больше и больше хочется просто раздавить это существо, раздавить, как таракана.
— Нет, не понимаю. — Он опять посмотрел на нее. И опять его взгляд был бессмысленным и непроницаемым, как вначале.
И только тут Клавдия поняла, что проиграла. Проиграла давно, проиграла уже тогда, когда пришла сюда брать их на испуг, взывать к их совести. Если бы не пришла, они до конца жизни тряслись бы от страха при каждом звонке в дверь, ждали бы ее прихода изо дня в день. А теперь она пришла и показала, что нет у нее никаких доказательств. И значит, нечего им больше бояться. Что толку с того, что она знает, если доказать ничего не может. Ну и пусть себе знает. Главное, что другие никогда не узнают. И все останется шито-крыто. И значит, правильно они все рассчитали.
Федоричев встал и вышел на кухню. Клавдия осталась в комнате одна. Сидела на стуле и слушала, как супруги о чем-то шепчутся между собой. И смотрела на дверь в старухину комнату. Место, где была задвижка, уже было предусмотрительно закрашено красочкой. Как будто ничего и не было…
— …Ну и что? Она все равно ничего не докажет! — донесся до нее шепот Антона Ильича. — Ну и пусть себе знает…
Клава вынула из сумочки фотографию Дарьи Александровны, положила ее на столик, встала и тихонечко вышла из комнаты.
— Ну чего? — спросил Давыдов, заглядывая ей в глаза, когда она села на заднее сиденье его машины. — Все разрешилось?
— Нет. — Клава покачала головой. — Ничего не разрешилось.
Петя дальше спрашивать не стал. Страшно было интересоваться дальше.
В прокуратуру? — спросил он, повернув ключ зажигания.
— А знаешь что, Петь, отвези меня домой, если не трудно, — сказала вдруг Клава.
— Как это? — он удивленно посмотрел на нее. — Еще ведь только начало дня.
— Ну и что? — Она пожала плечами. — Не хочется мне сегодня работать. Нет настроения.
— Ну, как скажете. — Он покачал головой и начал выруливать со двора. — А когда диагностику будем делать?
— Не будем.
— Почему? — обернулся Петр.
— Знаешь, Петя, — сказала Дежкина давно придуманную фразу, — я с пособниками убийц дела не имею.
14.20
Дома никого не было. Была такая тишина, что даже как-то не по себе. Давно уже Клавдия не была в собственной квартире совсем одна. Уже и припомнить не могла, когда это было в последний раз. Всегда уходила утром, когда все еще дома, а возвращалась вечером, когда все уже дома.
А еще было такое чувство, как будто кто-то умер. Клавдия долго не могла понять, почему. А потом вдруг вспомнила — это же старушка Редькина умерла. И как-то особенно остро Клава вдруг ощутила эту смерть. Как будто сама в ней виновата. Может быть потому, что так и не смогла наказать виновных.
Чтобы хоть как-то нарушить эту тишину, Клава включила телевизор. Жизнерадостная домохозяйка выплясывала перед детишками, показывая тем самым, как весело использовать в приготовлении обеда бульонные кубики «Магги».
Федоричевы сейчас, наверное, тоже готовят обед. Или он поехал в морг, а она готовит.
Они были первыми, кого Клава не смогла посадить. Знала, что они убийцы, а не смогла посадить. Нет, у нее были нераскрытые преступления, так называемые «висяки». Но чтобы вот так разговаривать с преступником, знать, что это он убил, и не арестовать его — вот это у нее впервые.
По телевизору показывали очередную криминальную сводку. Миловидная девушка в милицейской форме стращала зрителей страшными дорожными происшествиями и кражами.
Завтра Федоричевы поедут хоронить женщину, которую убили. Антон Ильич будет говорить про нее хорошие слова у могилы, пустит скупую мужскую слезу. Светлана, конечно, разрыдается. Соберутся «родные и близкие покойной», будут выражать свои соболезнования. И никто из них даже не узнает, как на самом деле умерла эта женщина. Так же как никто не знал, как она жила последний год.
Если бы можно было им рассказать. Если бы можно было нарушить лицемерную скорбь этих двух людей, так запросто в центре города заморивших голодом пожилую беспомощную женщину…
— «Внимание, розыск. Восьмого октября ушел из дому и не вернулся Иванов Игнат Юрьевич сорокового года рождения. Рост ниже среднего, глаза голубые, волосы русые, коротко стрижен. Одет был в синюю куртку, обут в войлочные сапоги. Всем, кто видел этого человека или знает о его местопребывании, просьба сообщить по телефонам, которые вы видите в низу экрана».
С экрана на Клавдию смотрел мужчина лет пятидесяти. Клава попыталась запомнить его лицо и вспомнить, не видела ли она его где-нибудь. Потом вдруг вскочила и бросилась на кухню. Сняла телефон и быстро набрала номер.
— Алло, Левинсона можно попросить к телефону?… Это Дежкина говорит.
Некоторое время на том конце молчали. Потом раздался голос Евгения Борисовича:
— Алло, Левинсон слушает.
— Привет, Жень, это я… — сказала Клавдия.
ЧЕТВЕРГ 00.30
— Здравствуйте, сегодня в гостях у нашей программы следователь Московской прокуратуры Дежкина Клавдия Васильевна.
— Здравствуйте, — сказала Клава в камеру и улыбнулась.
— Клавдия Васильевна, я как ведущий программы «Времечко» просто не могу не спросить вас о вашем отношении к последним высказываниям Альберта Макашова. Вы можете дать им правовую оценку?
— Не могу. — Клава улыбнулась виновато и пожала плечами.
— Как это не можете?
— Так, не могу. Это не моя компетенция. Я собираю улики, факты, а правовую оценку им дает суд. Я же всего лишь следователь. Вы ведь меня спрашиваете как следователя или как простого русского человека?
— Как следователя, конечно.
— Как следователь я могу сказать, что лично я этим делом не занимаюсь. — Клава виновато улыбнулась и развела руками.
— Ну хорошо, а свое личное мнение по этому поводу вы можете высказать?
— Могу. Мне кажется, что этот человек элементарный негодяй.
Ведущий понимающе закивал.
— Вы смелая женщина, Клавдия Васильевна. Ну хорошо, у нас тут телефонный звонок.
— Здравствуйте, я звоню вам из Кузбасса, я шахтер. У нас уже пятый год не платят зарплату, а наш начальник купил в Москве третью квартиру. Почему его не посадили? Вор должен сидеть в тюрьме.
— Очень хороший вопрос. — Ведущий посмотрел на Дежкину. — Помните «Место встречи изменить нельзя»? Вор должен сидеть в тюрьме. '
— Да, с этим трудно поспорить. Вор должен там сидеть. Но вот я хочу спросить, а почему этому директору удалось спокойно купить три квартиры, кстати не три, а четыре, уголовное дело на него заведено. Почему у нас вообще удается безнаказанно воровать, брать взятки в бешеных размерах, строить дачи за счет учителей, врачей, пенсионеров, в пьяном виде при куче свидетелей сбивать на машине людей и даже не попадать за это в отделение милиции.
Почему? Вы же знаете, про кого я говорю.
— Да, знаю. — Ведущий кивнул.
— Почему они остаются безнаказанными? — Клава повернулась к ведущему: — Вот вы мне можете ответить на этот вопрос?
— Ну…
— Я — плохой следователь, — сказала Клавдия грустно. — Это я виновата, что вор не сидит в тюрьме.
Ведущий уставился на Клавдию и только моргал удивленно.
— Я не могу схватить за руку воров и убийц. Они гуляют на свободе. Они приходят и суют мне деньги, чтобы я закрыла дело, а я не могу их за это даже арестовать.
— Вы… У вас столько наград, в прокуратуре мне сказали, что вы ведущий специалист…
— Я ничего не могу, — махнула рукой Клавдия. — Двое так называемых приличных людей заморили голодом, а потом выбросили на мороз умирать свою старуху мать. И я это знаю. Но ничего не могу доказать. Я плохой следователь. Знаете, я шла сюда, чтобы назвать имена этих людей, но даже этого я сейчас сделать не могу.
Ведущий только развел руками.
— Я впервые беседую с человеком, который признается в собственной некомпетентности. Вы удивительная женщина. Что, неужели все так плохо?
— Хуже некуда. Вот знаете, говорят, что правоохранительные органы не любят прессу…
— Это правда. Мы сколько добивались…
— Да нам просто стыдно, — сказала Клавдия. — Нам нечего вам сказать. Мы просто очень плохо работаем. Мы работаем из рук вон плохо.
— Клавдия Васильевна, вы понимаете, что это сенсация?
Завтра вы станете знаменитой. Вас будут цитировать. А что скажет начальство? Вы не боитесь?
— Видите, как плохо. Если для того, чтобы стать знаменитой, достаточно просто сказать правду — это очень плохо. Вы простите меня.
— И все же я вам не поверю. Вы раскрыли столько преступлений…
— Еще больше я не раскрыла.
В павильоне почти ощутимо сгустилась мрачная атмосфера.
— О! У нас телефонный звонок, — без искренней радости воскликнул ведущий.
— Мы связались с вашей семьей, Клавдия Васильевна, — подхватил другой ведущий, — вот сейчас и узнаем мнение ваших детей. Алло! Это кто?
— Это Лена Дежкина.
— Лена, скажите нам, мама, когда дома, похожа на грозного следователя?
— В смысле?
— Ну, она вас ругает, запрещает вам ходить, скажем, на дискотеки?
— Нет, что вы! Она у нас вполне современная. Никаких строгостей.
Клавдия покраснела. Хорошо, что по телевизору это было мало заметно.
— А она веселый человек?
— Ужасно, — двусмысленно сказала дочь. — Обхохочешься.
— А кем вы будете, Лена, когда закончите школу?
— Пойду на юридический.
Это было для Клавдии совершенной неожиданностью.
— Ага, значит, по стопам матери. Вы один ребенок в семье?
— Нет, у меня еще брат. Максим.
А вы можете его подозвать к телефону?
Послышался шорох в трубке, потом мальчишеский голос произнес: