1. Эпоха «я»: индивидуалисты
Сочиняя Декларацию независимости, 33-летний Томас Джефферсон мог бы взять в качестве основных прав «свободу, равенство и братство», как через 13 лет сделали французские революционеры. Однако он поставил во главу угла «жизнь, свободу и стремление к счастью». Французы заявляли: «Мы боремся сообща!», тогда как Джефферсон провозглашал прямо противоположное: «Мы боремся каждый для себя».
Может, именно с подачи Джефферсона все последующие поколения американцев полагались прежде всего на себя?
Сейчас, в 2011 году это выглядит именно так. Посмотрите, что стоит у нас на книжных полках, и вы увидите, что погоня за счастьем превратилась в круглосуточный марафон. В 2000 году на эту тему было опубликовано 40 книг. Спустя восемь лет о том, как обрести счастье, выпускается около 15 книг. В день.
Кертис Джеймс Джексон III начал обеспечивать собственное благополучие с 12 лет, торгуя кокаином в родном районе Нью-Йорка, Квинсе. Он преуспел. Один из последних своих домов он купил за 24 млн долларов – чем в немалой степени обязан успеху своего диска Get Rich or Die Trying («Разбогатей или умри на пути к цели»). Кертис – больше известный сегодня как рэпер Фифти Сент – может считаться воплощением американского материализма. Кто как не он знает точный ответ на вопрос о том, что дают деньги.
«Цацки, тачки и телок» – вот что мы ожидаем услышать. Но Фифти Сент отвечает в истинно американском духе: «Деньги – это свобода».
Истинные материалисты гонятся за вещами. Мы, американцы, не гонимся – мы их просто копим и складируем. У прогоревшего торговца автомобилями Денни Хекера обнаруживается девять «ролексов». Если человеку просто нравится Rolex, ему достаточно одного экземпляра. У Хекера их девять. Значит, «ролексы» как таковые его страсть не удовлетворяют.
Не всегда вещи, которые мы покупаем, нужны нам ради них самих. Иногда покупка – это то, о чем говорил Фифти Сент. Покупательная способность. Состоятельность. Если у человека недостаточно средств, он рискует услышать, что «не может себе это позволить». А мы ненавидим, когда нам указывают, что можно, а чего нельзя.
Покупательская состоятельность воплощает самую главную нашу жизненную ценность, ту, за которую мы готовы идти на смертный бой. Свободу.
Проверить это предположение можно на одном человеке, который стал символом американского обогащения. Это Говард Хьюз. Он пытался скупить все. Он купил себе даже парикмахера.
В течение 17 лет Хьюз платил Эдди Александру баснословные суммы – около 7000 долларов в нынешних деньгах за одну стрижку – только за то, чтобы он в любое время дня и ночи был готов приехать по первому звонку Хьюза. Как-то раз в 2 часа ночи Хьюз решил проверить исполнительность Эдди. Он набрал номер и после первого же гудка услышал в трубке голос парикмахера:
– Это вы, Говард? – хватаясь за ножницы и расческу, спросил Эдди.
– Просто проверяю, ничего срочного.
Точнее всего материализм Хьюза получилось охарактеризовать у Джоан Дидион в книге «Крадясь к Вифлеему» (Slouching Toward Bethlehem). Вот что она пишет в главе, названием которой стал адрес 7000 Romaine, Los Angeles 38:
«Возводя на пьедестал Говарда Хьюза, мы узнали кое-что интересное прежде всего о самих себе. Деньги и власть в Америке – это не покупки, которые мы совершаем, и не власть ради власти. Это абсолютная личная свобода, мобильность и неприкосновенность. Это тот самый внутренний зов, который на протяжении всего XIX столетия вел Америку к Тихому океану, это желание без труда отыскать открытый ресторан, если тебе вдруг захотелось сэндвич, желание быть самому себе хозяином, жить по своим правилам».
Наших прадедов привело сюда стремление обрести абсолютную свободу. Статуя Свободы просила «гремевшие в истории державы» отдать ей «изгоев, страстно жаждущих свобод»4. Патрик Генри выразил то же страстное стремление в своем знаменитом: «Дайте мне волю иль дайте мне смерть». А в 1971 году проникшиеся тем же духом власти Нью-Гэмпшира стали чеканить на каждом автомобильном номере своего штата: Live Free or Die («Живи свободным или умри»).
Мы тоже стремимся к свободе, как Фифти Сент, как Хьюз и Генри. Именно поэтому Harley Davidson выбрала ее своим девизом – ее мотоциклы дают свободу. Еще нагляднее демонстрируют это сами мотоциклисты, протестуя против обязательной езды в шлеме. «Мы вольны разбиваться насмерть, – утверждают они, – нам нужно чувствовать опасность и ветер в лицо».
Наше на первый взгляд избыточное магазинное изобилие – 85 видов крекеров и целые стеллажи разной зубной пасты – всего лишь ответ маркетологов на нашу мольбу о свободе выбора. Чем шире выбор, тем сильнее в нас ощущение, что мы – американцы.
Сравнительная политология выделяет страны с так называемым «почтительным менталитетом». Их граждане склонны к законопослушанию и подчинению властям. Мы не такие, мы ненавидим, когда нам указывают, и на любое вмешательство отвечаем своей любимой фразой: «Это свободная страна!»
Это определенная форма поведения, которую можно обнаружить в любом менталитете, но в нашем она распространена особенно. Психологи называют ее духом противоречия, и это «когнитивное искажение» нередко побуждает нас к неправильному выбору. Мы принимаем в штыки не только приказы, но и советы – потому что не готовы поступиться свободой.
Теперь понятно, почему в День святого Валентина продавцы цветов получают совсем не ту выручку, на которую рассчитывают, развешивая баннеры: «Не забудь купить ей букет на День святого Валентина». Миллионы мужчин, увидев эту надпись, разворачиваются и назло покупают конфеты (если, конечно, в кондитерской не висит баннер с такой же надписью, только про сладости, – тогда они разворачиваются и ведут любимую в ресторан).
Есть ли на свете кто-то строптивее американцев? Вместо того чтобы повиноваться законам, мы поем хвалу правонарушителям и преступникам. Мы восхищаемся Джоном Диллинджером, Бонни и Клайдом, прославляем их в литературе и кино. Мы любим красиво совершенное преступление.
(Тем, кто видит причину нашей любви к трем вышеозначенным персонажам в том, что они грабили банки и банкиров, которых в эпоху Великой депрессии ненавидели все, напомню, что такую же симпатию мы питаем к Билли Киду, Бутчу Кэссиди и Сандэнс Киду – а эта троица вообще хватала все, что плохо лежит.)
Американцам нравятся «фильмы-ограбления»: «Бешеные псы», «Схватка», «Миссия невыполнима», «Грабеж», «Ограбление по-итальянски», ну и, наконец, самая, пожалуй, наглядная иллюстрация – прошедшие парадным строем по кинотеатрам «Одиннадцать», «Двенадцать» и «Тринадцать друзей Оушена». Телевизионная сеть ABC, годами не изменявшая своим строгим принципам отбора фильмов для показа, в 1968 году создала настоящий хит, выпустив на экран Роберта Вагнера в роли обаятельного вора, грабителя и карманника в сериале «Требуется вор» (It Takes a Thief). Вдохновил ее на это нашумевший фильм 1955 года «Поймать вора» с Кэри Грантом.
В 2002 году выбор, сделанный Стивеном Спилбергом на кастинге, не оставил сомнений в том, за кого нам предстоит болеть в фильме «Поймай меня, если сможешь». И, разумеется, когда ловкач и пройдоха Фрэнк Эбигнейл в исполнении красавчика Ди Каприо водил за нос несгибаемого сурового полицейского – Тома Хэнкса, наши симпатии были на стороне первого.
Согласитесь, мы симпатизируем ворам, а не полицейским. Поступки акул мафии, изображенных в «Крестном отце», жестоки, но как сказал дон Корлеоне: «Это просто бизнес». Реплика Корлеоне вызывала у американского зрителя смех, а главные злодеи мафиозной саги – коррумпированный полицейский-ирландец, которого в «Крестном отце» убивает Аль Пачино, и продажный сенатор в «Крестном отце – 2» – негодование. В обоих случаях мы на стороне мафиози и против тех, кто олицетворяет закон и порядок.
Все потому, что в глубине души мы с вами тоже беззаконники. Скажете, нет?
Годами власти штатов, озабоченные проблемой гибели водителей, которые не пристегиваются ремнями безопасности, организовывали разные кампании, взывая к сознательности автомобилистов. И все мимо. Наглядный пример такого наплевательского отношения к себе демонстрирует эксперимент, проведенный в одном из кинотеатров.
С помощью камер, установленных на парковке, экспериментаторы отслеживали, сколько посетителей приезжает пристегнутыми ремнями. Уже в зале зрителям крутили ролик, показывающий, что происходит с непристегнутыми жертвами автомобильных аварий.
Далее те же камеры на парковке фиксировали зрителей, выходящих из кинотеатра и рассаживающихся по машинам. Как и большинство читателей, организаторы эксперимента полагали, что многие из ранее пренебрегавших ремнями безопасности начнут теперь пристегиваться, впечатленные увиденным.
Не начали.
Мало того, в результате не только те, кто не пристегивался раньше, не изменили своим рискованным привычкам, – некоторые из приехавших пристегнутыми тоже не потрудились, уезжая, застегнуть ремень безопасности. «Хотите заставить меня пристегиваться – а вот дудки!» – говорили они своим поведением.
В итоге отделы общественной безопасности штатов вынуждены были искать другие подходы. Автомобилистов перестали стращать и вместо этого начали напоминать, что пристегиваться их обязывает закон. Появилась рекламная серия с общим лозунгом «Пристегнитесь. Так велит закон».
Однако не сработало и это. Тяга к свободе превыше всего.
Как же заставить нас пристегиваться? Поскольку за дорожные происшествия мы все платим свои кровные – хотя бы в виде страховки, власти штатов не могли позволить себе сдаться. Результатом их упорства стала кампания, организованная в Северной Каролине в 1993 году.
На первый взгляд она мало чем отличалась от предыдущих. Но новый слоган, призывавший «Click it or ticket» («Защелкнитесь, или штраф»), в конечном итоге возымел действие. Спустя 10 лет Федеральное управление общественной безопасности, взявшее на вооружение опыт Северной Каролины, отметило, что число пристегивающихся среди граждан в возрасте от 18 до 24 лет возросло на 10 %.
Почему же этот призыв сработал, а остальные нет?
Отчасти потому, что он запоминающийся. «Защелкнитесь» отвечает трем критериям запоминания – краткость, рифма и неожиданность (в таком контексте слово «защелкиваться» мы пока не слышали).
Но кроме всего этого слоган, придуманный в Северной Каролине, нашел отклик у нации бунтарей еще по одной причине. Он предлагает выбор. Можем пристегиваться, можем не пристегиваться. Если не пристегиваемся, платим штраф. Выбор за нами.
Это свободная страна. Поэтому, в отличие от всех предыдущих, идея этого слогана себя оправдала. Предыдущие либо указывали нам, что делать, либо запугивали. А Северная Каролина подарила нам самое дорогое – свободу (в данном случае свободу выбора).
Разумеется, мы, как и Патрик Генри с рэпером Фифти Сент, откликнулись.
Нас настолько заботит справедливость, что мы готовы идти ради нее на жертвы – по крайней мере на одну довольно необычную жертву.
В наши дни бесплатная музыка загружается из Интернета одним нажатием кнопки. Пиратские ресурсы вроде Gnutella, LimeWire и Kazaa цветут пышным цветом. То есть необходимости платить за музыку нет.
А мы платим. Несмотря на активное желание музыкальной индустрии прикрыть эти пиратские сайты, которые ставят ее существование под угрозу, никто еще не доказал, что с появлением пиратов стало продаваться меньше лицензионных дисков. Зато есть данные, свидетельствующие о том, что пиратские сайты, наоборот, подогрели интерес к музыке и исполнителям, поскольку предоставляют поклонникам возможность ознакомиться с их творчеством. И мы продолжаем покупать музыку за деньги.
Возможно, тут действует еще один фактор. Мы по доброй воле платим 99 центов за какой-нибудь Sex on Fire, поскольку считаем эту цену справедливой, даже где-то заниженной, и совсем лишить «Кингс оф Леон» платы за их творчество кажется нам сродни грабежу. Мы за справедливость – для всех. Нам с детства внушают: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Мы и поступаем – по крайней мере здесь, в музыке.
А теперь загадка, которая годами не давала покоя некоторым исследователям.
1. Вы идете в Target за часами Casio, находите те, которые вам по душе. Они стоят 70 долларов. Вы уже вытаскиваете карточку, чтобы расплатиться, но тут вас хлопает по плечу случайно оказавшийся в том же магазине приятель: «Да точно такие же часы продаются в трех кварталах отсюда – и за сорок!» Отправитесь за три квартала экономить 30 долларов?
И второй пример.
2. Вы приходите в Target за DVD-плеером, ресивером и колонками Samsung. Комплект стоит 800 долларов. Вы уже вытаскиваете карточку, чтобы расплатиться, но тут вас хлопает по плечу случайно оказавшийся в том же магазине приятель: «Да точно такой же комплект продается в трех кварталах отсюда – и за семьсот семьдесят!» Отправитесь за три квартала экономить 30 долларов – ту же сумму, которую сэкономили бы, прогулявшись за три квартала ради часов?
Многие не увидят никакой разницы между двумя описанными ситуациями, так что ответят на оба вопроса одинаково. Если вы готовы пройти три квартала, чтобы сэкономить 30 долларов, вы пройдете – не важно, ради часов за 40 или ради стереосистемы за 770.
А вот миллионы американцев поступят по-другому. В этом опросе очень многие из тех, кто выражал готовность купить более дешевые часы, не видели смысла идти через три квартала ради более дешевой стереосистемы.
Такое поведение многие сочтут непоследовательным и глупым. Однако исследователи американского менталитета назовут его типично американским.
Вспомните о корнях нашей нации. Пилигримы, высадившиеся у Плимутской скалы, бежали из страны, отказавшей им в свободе – в частности, в свободе вероисповедания. В Англии, что тогда, что теперь, господствовала классовая система. Повезло родиться в благородном семействе – радуйся жизни, не повезло – справедливости не жди.
В Америке они сперва написали конституцию, затем «Билль о правах», в который вскоре внесли пункт о равной защите законом – такого нет нигде, кроме как в американском законодательстве. Изначально, проводя эту поправку, сенат ставил целью предотвратить дискриминацию в отношении чернокожего населения. Однако народ, ратующий за всеобщую справедливость, вскоре заставил распространить действие поправки и на белых абитуриентов юридических колледжей, а также, в одном случае, на владельцев винной лавки из маленького городка в Нью-Джерси, с которыми обращались не так, как с владельцами других винных лавок штата.
«Жизнь несправедлива», – говорим мы – и восстаем против этой несправедливости, полагая, что она должна быть объявлена вне закона. Суд зачастую соглашается.
Однако при чем же тут наши 30 долларов? Давайте попробуем представить, что происходит в голове покупателей в обоих случаях.
Если часы в Target стоят 70 долларов, а в трех кварталах оттуда – 40, на ум приходят два возможных объяснения: либо соседний магазин проводит невероятно выгодную акцию, либо Target пытается нас надуть, взвинчивая цену.
Со стереосистемой дело обстоит иначе. В сравнении с 770-ю 800 долларов кажутся вполне приемлемой ценой, пусть даже она немного выше. Зато в Target ярче освещение, шире проходы и работают 16 касс – не исключено, что именно благодаря этой наценке. Значит, цена справедлива.
Есть и еще один фактор – собственное достоинство. Упустить возможность сэкономить 75 % – значит почувствовать себя глупо, оказаться транжирой, ущемить себя и своих близких. А не упустить ее – значит выиграть в охоте за сокровищами и почувствовать себя победителем.
И наоборот: такое ли уж расточительство отказаться от экономии в 3,7 % при покупке стереосистемы? Можно ли считать 3,7 % сокровищем? Если за год на крупные покупки вроде стереосистемы вы потратите 5000 долларов, на 3,7 % вы сэкономите 185 долларов, ради которых придется пройти не один километр. Если же вы потратите 5000 долларов на более мелкие покупки вроде таких часов, экономия за год составит 3750 долларов – то есть на 2000 % больше.
Так что не сэкономить на часах просто нельзя – как нельзя не заплатить «Кингс оф Леон» их законный доллар за диск.
Открытый в 1954 году Burger King и появившийся следом за ним, в 1955-м, McDonald's вытеснили, казалось бы, всех возможных конкурентов из ниши быстрого питания «с колес». Однако одна компания, образовавшаяся в 1948 году, до сих пор не знает отбоя от поклонников – не в последнюю очередь потому, что дарит своим завсегдатаям ощущение причастности к клубу избранных.
Секрет сети In-N-Out Burger в их знаменитом «тайном» меню. Оно не печатается, а передается из уст в уста от завсегдатая к завсегдатаю. В нем есть такие пункты, как «Летучий голландец», «Икс раз по игреку», «Картошка фри по-американски». Основатели этого эксцентричного заведения, где на обертках и стаканчиках можно прочитать цитаты из Библии, никакого тайного меню не предусматривали. По первоначальному замыслу в меню должны были быть лишь три бургера – двойной, гамбургер и чизбургер, а посетители могли бы дополнять и менять их по своему вкусу. «Тайное меню» придумали сами клиенты: приятно знать что-то, чего не знают другие.
Настолько приятно, что это доходит до фанатизма. На открытии нового In-N-Out в Скоттсдейле, штат Аризона, местные телевизионщики, снимавшие событие с вертолетов, зафиксировали беспрецедентное явление – очереди. И какие – четырехчасовые!
После Второй мировой войны татуировки стали отличительным знаком бывших военных, которые, было дело, раз крепко перебрали в баре по соседству с тату-салоном. Затем татуировки стали ассоциироваться с «Ангелами ада» и прочими неформалами, потом с гангста-рэперами и баскетболистами НБА, которые без татуировок, в одинаковой форме, оказались бы все на одно лицо.
Сегодня татуировки окружают нас повсюду. (У вашего покорного слуги на левом бицепсе, с внутренней стороны, поближе к сердцу, красуется четырехлистный клевер и инициалы его детей – ГУКК.) Среди американцев в возрасте от 18 до 29 лет 36 % – то есть фактически каждый третий – имеют хотя бы по одной татуировке. На любом стенде издательства Barnes and Noble изданий по татуировкам больше, чем журналов для родителей, – 11. Программы, посвященные татуировкам, выходят на двух телеканалах – Inked («Татуированные») на A&E и Miami Inked и LA Inked («Татуированные в Майами» и «Татуированные в Лос-Анджелесе») на Learning Channel.
Татуировки – это наша индивидуальность. О чем же сообщает татуировка?
Она – логотип. Но если логотип на одежде говорит о вашей принадлежности к тому или иному кругу, а также, возможно, о вашем доходе, татуировка – это логотип вашей личности.
Она отличает вас от других и одновременно причисляет к широкому кругу таких же татуированных. И, что еще важнее, она сообщает кое-что не только окружающим, но и самому носителю, ежедневно подтверждая, что в этом густонаселенном мире он уникален.
Но теперь у нас есть возможность выделиться, самостоятельно конструируя приобретаемый товар.
На сайте NikeiD (наглядное свидетельство проницательности маркетологов, разглядевших наше стремление выделяться) можно, выбрав одним щелчком базовую модель Nike, изменить ее по собственному вкусу. Возьмем для примера кроссовки Nike Zoom t-5 за 102 доллара. (Для пущего интереса введите в поиске NikeiD слово «harryb», найдите среди открывшихся моделей Mustard meet catsap («горчица с кетчупом») – и пожалуйста, можете менять эти красно-желтые кроссовки дальше, как вам нравится, проявляя свою индивидуальность.) Можете оставить плоскую подошву, а можете поставить шипованную для лучшего сцепления; можете выбрать один из пяти цветов для наружной стороны, один из пяти для подкладки, для шнуровки, один из трех для носка, один из девяти для манжеты на щиколотке и для пятки. Потом можете добавить надписи – свое имя, например, в одном из 11 предлагаемых цветов – по одному слову на язычке и над пяткой.
Несложный арифметический подсчет дает нам 6 743 250 вариантов одной модели кроссовок iD – и это еще без надписей. Nike знает, что делает. Мы хотим отличаться от других.
В Harley тоже отлично понимают наше желание выделиться. Годами мотоцикл был просто мотоциклом, к которому можно было потом докупать аксессуары вроде кожаных кофров.
Однако в Harley довольно скоро осознали, что большинство мотовладельцев желают обладать уникальным экземпляром, который можно создать как раз за счет аксессуаров. Достаточно предложить не один-два кофра на выбор, а, скажем, 100, и не только кофры, но и разные рукоятки, ручки, подножки, педали, выхлопные трубы, сиденья, спинки для заднего сиденья, багажники, лобовые стекла, детали корпуса, колеса и шины. Купите Harley и сотворите из него неповторимую модель. Отличитесь.
В 2007 году Harley Davidson представила на рынке новую версию Nightster. Знатоки почувствовали отличие от предыдущей сразу же, но не понимали, в чем конкретно оно заключается.
Оказалось, всего-навсего перевесили номерной знак, ранее помещавшийся посередине заднего крыла, чуть левее. Зачем? «Хотелось посеять в людях сомнение, разрешено ли это правилами», – объяснил дизайнер Рик Кристоф. Чтобы водители «найтстеров» представляли себя отступниками, «беспечными ездоками», отправляющимися с Фондой и Хоппером на Марди Гра, или «дикарями», как Марлон Брандо. Рик Кристоф отлично знает, что мы болеем за Бонни и Клайдов. И что мы любим выделяться.
Государственные и частные компании далеко не первыми заметили, что номерные знаки могут стать для автовладельца средством самовыражения. Около 70 лет назад в штате Пенсильвания появились первые в США вип-знаки – на которых владелец мог изобразить любую цензурную комбинацию из семи букв и цифр.
Сегодня эти вип-знаки повсюду – необычные номера, дублирующие то, что всем и так видно – марку автомобиля. Однако попадаются и такие, из-за которых от смеха можно запросто угодить в аварию. Например, знак на белом Ford Bronco – Not OJ («Не О. Джей» – в смысле не О. Джей Симпсон), или на Hummer – 1 MPG («1 миля на галлон»), или на Acura NSX, разгоняющейся до 265 км/час, – NVR L8 («Никогда не опаздывает»).
И есть еще один, беспроигрышно останавливающий движение. Представьте, пристроились вы за черным похоронным фургоном в Лексингтоне (штат Кентукки), опускаете взгляд на номерной знак – и что читаете? U R NXT («Вы следующий»).
Десятого июня 2002 года в The New York Times появилось сообщение, что пончики Krispy Kreme «завоевали такую армию поклонников, которая сделает честь любому брендинговому агентству». Армия поклонников и сама торговая марка выглядели такими мощными, что год спустя, 11 апреля 2003 года, стоимость акций компании поднялась по результатам дневных торгов до 489 долларов за штуку. То есть купленные за три года до этого акции Krispy Kreme подскочили в цене почти на 480 %. Компания переживала небывалый взлет.
Предположим, в этот самый день, 11 апреля 2003 года, глядя на этот взлет, на армию верных поклонников и на такой привлекательный бренд, вы решили бы купить акции компании. Скажем, тысяч на десять долларов.
Радуйтесь, что не купили.
Сегодня ваши 10 000 долларов превратились бы в 620. Шестьсот двадцать долларов.
Можно предположить, что Krispy Kreme просто рухнули вместе с рынком. Однако нет, дело не в этом. Индекс Доу-Джонса для акций промышленных компаний с того дня, когда вы вложили бы 10 000 долларов, вырос на 8 %.
Что же случилось? Любому резкому падению предшествуют несколько толчков. Большинство аналитиков согласны с мнением, высказанным в 2005 году журналом СFO («Финансовый директор»): компания слишком замахнулась, даже, пожалуй, пожадничала. Она не справилась со своими франчайзинговыми сетями – вполне предсказуемый финал для фирмы с нулевым опытом франчайзинга.
Можно также списать падение акций на то, что американцы в последнее время озаботились здоровым питанием и подсчетом калорий, и в смерти Krispy Kreme надо винить низкоуглеводные диеты, например, диету Аткинса. Но и это объяснение не подходит – хотя именно его приводили руководители компании, когда дело пошло на спад. Диета Аткинса появилась 30 годами ранее, а сам доктор Аткинс скончался как раз в тот год, когда рухнули акции Krispy Kreme (пошли слухи, что именно низкоуглеводная диета и поспособствовала кончине доктора).
Так в чем же искать причину падения акций выросшей, как на дрожжах, компании? Давайте вернемся к той статье в The New York Times, про «армию поклонников».
Руководители Krispy Kreme совершили один роковой просчет. Они решили, что люди приходят к ним прежде всего за «сладкими и воздушными», как гласила реклама, пончиками. Однако на самом деле поклонников привлекало не это.
Представьте себе улицу в районе нью-йоркского Центрального парка образца 2003 года.
Прохожий замечает молодую парочку, с аппетитом уплетающую пончики. У девушки в руках красно-бело-зеленый фирменный пакет Krispy Kreme.
– Простите, а где вы купили пончики?
– Вон там, на 23-й, около Пенн-Стейшн.
– И что, правда такие вкуснющие?
– Да, просто восторг! Не зря прогулялись. Во-оон там их берут.
Думаю, вы поступили бы так же, как тот прохожий: прошли пешком шесть кварталов, отстояли в очереди, купили шесть пончиков и съели бы их тем же вечером.
Так было в 2003 году. Потом Krispy Kreme решили облегчить любителям пончиков жизнь и начали продавать свою продукцию повсюду. Теперь пончики можно было купить и в Target, и в обычных магазинчиках со всякой всячиной, вроде SuperAmerica. В конечном итоге Krispy Kreme стали продаваться на одном прилавке с банальными ветчинно-сырными сэндвичами по 99 центов.
Секрет притягательности Krispy Kreme, когда их было еще тяжело найти, именно в этом и заключался – в недоступности. Недоступность породила культ. Поиск Krispy Kreme превратился в охоту за сокровищами – как за суперскидками в Costco. И знающий, где их купить, оказывался обладателем тайны – как с меню в In-N-Out Burger.
Мы ценим то, что добывается с трудом. Обладание им выделяет нас из общей массы и кажется более значимым. Как верно подметил Томас Вандербильт в своей книге «Дорожное движение» (Traffic), именно поэтому мы так медленно выезжаем с больших парковок – после трудов, затраченных на поиски места, очень не хочется уступать его следующему. И именно поэтому мы западаем на девушек Джеймса Бонда – они всегда строят из себя недотрог.
Вот и Krispy Kreme тоже были таким труднодоступным сокровищем.
Руководители компании думали, что нам нравятся пончики. А нам нравились не они сами, а идея. Мы покупали не десерт, а находку, культ, охоту за сокровищами, радость причастности к тайне. Труднодоступные Krispy Kreme обладали восхитительным вкусом, а Krispy Kreme с общего прилавка стали отражать совсем другую идею.
И эта идея оказалась даром никому не нужна.
Осознав нашу поглощенность собой, американские маркетологи переключились на новый подход – прямо по Брайану Эпстайну: хватит о продукции, давайте лучше поговорим о вас!
Зайдите на Nike.com. Видите внизу клетки с рисунками? Первая в верхнем ряду – NikeStore. Что там на всплывающей подсказке? Gear Up for Your Sport – «Экипировка под ваш вид спорта». Теперь посмотрите на третью клетку в верхнем ряду – Nike +. Что в подсказке? Run for Your Sport – «Беговая обувь под ваш вид спорта».
Nike ухватила самую суть – незачем говорить о себе и о своей продукции. Надо говорить с нами о том, чего желаем мы. Она стала побуждал нас Just do it – «просто попробовать». Она обращалась к каждому.
И вскоре эта волна превратилась в цунами.
В августе 2003 года несколько калифорнийцев, оседлавших эту волну, создали социальную сеть под названием MySpace. В 2006 году она завоевала всемирную популярность. В феврале 2005 года три бывших сотрудника PayPal запустили сайт видеороликов, которые можно смотреть в онлайне, – YouTube.
Тут как раз подошло время редакторам журнала Time, в котором умеют держать нос по ветру, выбирать Человека года. Несколько месяцев спустя журнал, трижды за прошедшие годы отдававший это звание Рузвельту и дважды – Черчиллю, полностью отразил тенденцию столетия «я». Человеком 2006 года был назван каждый из нас. В журнале значилось: «Это вы».
Как и во всем остальном, выяснилось, что хорошего должно быть как можно больше. Теперь везде и всюду обращаются лично к нам, словно не замечая больше никого вокруг. Тенденцию олицетворяет и бестселлер «Вы. Руководство для пользователя» (You: An Owner's Manual) – книга о каждом нас. Зимой того года, когда эта «я-волна» только начала расти, фанаты тогдашнего квотербека «Грин-Бей пэкерз» Бретта Фарва получили неожиданный подарок от передачи Monday Night Football на канале ABC – короткий фильм о кумире. Он заканчивался словами жены футболиста: «Мой Бретт. Наш любимый».
Бретт Фарв был и нашим тоже, все правильно.
В 2009 году автомобилисты Миннесоты наблюдали крайнее проявление этой тенденции – рекламный щит в 14 шагах от входа в загородный клуб Minikahda. Он полностью отражал смысл «я-столетия». Изображенная на нем женщина изрекала: «Мой рак. Мои тренировки. Мой Фэрвью».
В первых неделях февраля следующего года изображение на щите сменилось, но жители Миннесоты, едущие по этому шоссе на запад, наверняка испытывали сильнейшее дежавю, читая: «Моя поп-культура. Моя музыка. Моя радиостанция. Моя Talk 107,1».
А что сегодня? My Footjoys, My Excite, My Google, MyFlickr, My T-Mobile, My Yahoo! My Coke Rewards, My Starbucks Idea, My MSN, My TV (которому предшествовал слоган MTV–I Want My MTV («Хочу мое MTV»). Мое, мое и только мое. Все кругом обращаются к каждому из нас лично, все делается исключительно для каждого из нас любимых в отдельности.
Популярнейший американский писатель Малкольм Гладуэлл тоже отлично понимает нашу зацикленность. В доказательство – фрагменты из его книги «Гении и аутсайдеры»5:
«В последующих главах я буду представлять вам аутсайдеров одного за другим».
«Что больше всего интересует нас в успешных людях?»
«А теперь еще раз взгляните на состав команды "Медисин-Хат Тайгерс". Видите?»
Как спросил бы сейчас на моем месте сам Гладуэлл: «Заметили?»
Он обращается к каждому лично, даже вопросы задает не просто как хороший писатель, а как тот, кого мы ценим куда больше, – хороший слушатель. (Поговорить мы любим. Как точно подметила остроумная Фрэн Лейбовиц: «Противоположность говорящего не слушающий, а терпеливый».)
Гладуэлл и говорит с нами, и как будто слушает. Он знает о наступлении «я-столетия», когда каждый норовит помахать в телекамеру, если случайно окажется в кадре, – в надежде, что его заметят. Гладуэлл с успехом применяет это знание на практике – и мы раскупаем его книги, выходящие миллионными тиражами.
Мы хотим, чтобы всё – от обуви для гольфа и кроссовок до кофеен и телепередач – вертелось вокруг нас любимых. И лучшие маркетологи, среди которых попадаются и популярные писатели, непременно это учитывают.
2. Мы: великие коллективисты
Солнечным днем 1930 года, проезжая через Элдон в штате Айова, один художник обратил внимание на некий дом. Сразу представив, как могут выглядеть его обитатели, он стал думать, кто мог бы позировать ему для картины.
Первая кандидатура определилась легко: 30-летняя сестра художника Нэн идеально подходила под возникший в его голове образ. А вот на роль ее мужа художник почему-то выбрал человека в два раза старше сестры – 63-летнего жителя Сидар-Рэпидс Байрона Маккиби, к которому много лет ходил лечить зубы.
В итоге получилось одно из знаменитейших произведений американской живописи, написанное Грандом Вудом. Картина, где лысеющий фермер мрачно сжимает в руке вилы, а его жена смотрит куда-то влево отсутствующим взглядом, называется «Американская готика».
За 60 лет до этого Джеймс Уистлер написал первое культовое для нашей страны полотно. При виде сидящей в профиль строгой и холодной седовласой женщины сразу становится ясно, что изначальное название картины – «Аранжировка в сером и черном» – в данном случае не годится. Теперь это классическое произведение известно нам под другим названием – «Портрет матери».
Третье культовое полотно создал Эндрю Уайет через 18 лет после «Американской готики». Оно изображает женщину, которая, привстав с земли на золотистом поле, смотрит на обшарпанную ферму вдали. Судя по ее поникшей позе, она слишком слаба, чтобы дойти до этой фермы и обрести там уют и покой. Картина эта под названием «Мир Кристины» занимает второе место среди самых часто воспроизводимых американских произведений – и принесла Уайету немалый доход. В 2006 году еще одно полотно Уайета в том же суровом духе, изображающее гостиную в фермерском доме, ушло с аукциона за 4,4 млн долларов.
Что же делает эти три произведения культовыми? Художественное мастерство? Непохоже. В последнем опросе The New York Times, посвященном великим художникам XX века, были названы 200 человек, из них 25 американцев, но ни Уайета, ни Вуда среди них не было.
Если не художественное мастерство, тогда что же? Присмотритесь к персонажам на картинах повнимательнее – к Кристине, к супружеской чете в «Американской готике», к матери Уистлера – и вы почувствуете сами.
Эти четыре человека бесконечно одиноки.
Лысеющий фермер стоит рядом с женой, но мыслями он далеко, за много-много миль отсюда. И жена не глядит на художника, который ее рисует. Кристине еще далеко до дома, и она явно не в силах подняться и дойти, да если и дойдет, вряд ли ей там будет очень уютно – дом выглядит заброшенным. Мать Уистлера будто застыла в кресле, строгая и одинокая.
Что говорят о нас эти картины? Специалисты по разным фобиям выяснили, что американцы боятся змей, пауков и темноты. Но еще сильнее, утверждают они, нас пугает другое.
Мысль об одиночестве.
После смерти Майкла Джексона в июне 2009 года мало кто из комментаторов и мало кто из поклонников припомнил, что самый громкий успех поп-звезде принесла песня, отразившая его взгляды – We are the World («Мы – это весь мир»).
Джексон написал ее в соавторстве с Куинси Джонсом, чтобы собрать средства для голодающих Африки. Она побила все рекорды скорости продаж среди поп-синглов в американской истории, стала первым в той же истории мультиплатиновым синглом и получила три «Грэмми». (Не исключено, что вспоминают о ней не сразу, потому что мало кому из исполнителей она нравилась. На одной из репетиций Синди Лаупер, склонившись к Брюсу Спрингстину, шепнула: «Песня прям как для рекламы Pepsi». «Согласен», – шепнул в ответ Брюс.)
Об этом говорит даже наша музыка: мы хотим быть вместе и боимся остаться одни.
В 2004 году редакторы журнала Rolling Stone провели опрос, в котором участвовали Slash, k. d. Lang, Ramones, No Doubt и еще 100 представителей музыкальной индустрии. В заключительном номере года предполагалось назвать 500 самых великих песен всех времен. Первое место по итогам опроса заняла Like a Rolling Stone Боба Дилана о девушке по имени мисс Одиночка. Название песни взято из текста Хэнка Уильямса I'm a rolling stone, I'm alone and lost («Я – перекати-поле, одинокое и потерянное»):
How does it feel
No be on your own
With no direction home
Like a complete unknown?
(«Каково оно, быть совсем одной, всем вокруг чужой, без крыши над головой?»)
У опрошенных Rolling Stone был богатейший выбор из десятков классических песен об одиночестве: I'm So Lonesome I Could Cry Уильямса, Only the Lonely Роя Орбисона, Lonely Teardrops Джеки Уилсон, Are you Lonesome Tonight? Элвиса Пресли, Help! «Битлз» (занимавшая первое место, когда песня Дилана болталась на втором), их же Eleanor Rigby со «всеми одиночками мира», Heartbreak Hotel Пресли на «Одинокой улице», впоследствии перепетая и Lynyrd Skynyrd, и Guns 'n' Roses; и Unchained Melody, спетая The Righteous Brothers, а потом U2 и Лиэнн Раймс.
Певец Крис Айзек вообще сделал себе имя на этой теме. Seven Lonely Nights («Семь одиноких ночей»), Only the Lonely («Только одиночки»), Lonely with a Broken Heart («Одинокий с разбитым сердцем»), The Lonely Ones («Одиночки») и вдогонку The Blue Hotel («Печальный отель») и Nothing to Say («Нечего сказать»).
Три наши культовые картины и множество популярных песен единогласно выражают наш величайший страх и самое заветное желание – мы боимся одиночества и хотим быть вместе.
По фильмам это тоже видно. Вот «Ларс и настоящая девушка» 2007 года. Ларс живет в гараже и выползает из своего панциря только на работу или в те редкие вечера, когда брату удается уговорами затащить его на ужин.
В один из таких вечеров Ларс, принимая приглашение, предупреждает, что придет с подругой. Брат заинтригован.
Ларс знакомит его со своей девушкой – Бьянкой. Она прикована к инвалидному креслу, но у нее есть и еще один, куда более очевидный недостаток – она резиновая кукла.
Однако эти двое любят друг друга, и постепенно остальные тоже проникаются симпатией к необычной парочке. Сюжет в лучшем случае глупый, в худшем – отталкивающий, и вообще непонятно, как из него можно сделать фильм, который будут не просто смотреть, а смотреть с удовольствием. Однако Кеннет Тэран из Los Angeles Times вместе с остальными обозревателями назвал фильм, показывающий побег Ларса от одиночества, «самым милым, самым невинным и самым прелестным из всех, что сейчас есть».
Роман Ларса и Бьянки напоминает еще одну экранную дружбу, представленную на суд зрителя в том же году. В фильме «Изгой» герой Тома Хэнкса, инспектор службы FedEx, после крушения транспортного самолета оказывается на необитаемом острове – в компании волейбольного мяча фирмы Wilson. Подружившись с мячом, Хэнкс дает ему имя Уилсон.
Дружба постепенно крепнет – настолько, что Хэнкс, рискуя жизнью, бросается в бушующие волны, чтобы спасти своего круглого друга.
Как восприняли фильм зрители? Они снова были тронуты.
Мы смертельно боимся одиночества и хотим быть вместе с кем-то.
Похоже, так было испокон веков. Смотрите, что пишет один из наших классиков, Джеймс Фенимор Купер, автор серии книг о Кожаном Чулке: «В Англии человек ест в гордом одиночестве среди таких же гордых одиночек. Он ест, когда хочет, пьет вино в молчании, читает газету по часу. Американец же вынужден подчиняться общим правилам – есть, когда едят другие, спать, когда спят другие, и ему крупно повезет, если удастся спокойно почитать газету в закусочной и никто не будет заглядывать ему одновременно через оба плеча».
Менее чем через час после полуночи в Рождество 2004 года первое по продолжительности и второе по силе из всех когда-либо зафиксированных землетрясений произошло на западном берегу Суматры.
Самым разрушительным и самым запомнившимся из его последствий стала серия цунами. Высота волны достигала 30 метров. Обрушиваясь на берег, такая волна не оставляла на нем живого места. В результате погибло 230 000 человек в 14 странах.
Толчок почувствовали и в Америке – на самом деле содрогнулась разом вся планета. Все последующие дни и даже месяцы мы не сводили глаз с телеэкранов, оплакивали жертв, слали деньги и даже отправлялись на помощь пострадавшим странам, чтобы заново отстроить разрушенное.
Актер Джордж Клуни тоже не остался в стороне и принялся за дело немедленно. Вдохновленный многочисленными благотворительными акциями – начиная со знаменитого Живого благотворительного концерта 1985 года, на котором было собрано 284 млн долларов для голодающих Эфиопии, – Клуни за две недели организовал «Концерт надежды – в помощь пострадавшим от цунами». Он транслировался по NBC и дочерним каналам. В результате было собрано 5 млн долларов. Помимо этой суммы американцы перечислили еще примерно 13 млн, и 350 млн (не считая транспортной и военной помощи пострадавшим) выделило правительство США.
Критикуя американцев со стороны, многие называют нас себялюбивыми. Есть такое. Но вот эгоистами нас зовут немногие, и это тоже правильно. Мы не эгоисты. В любой благотворительной международной организации прекрасно знают: хочешь собрать средства на своих подопечных (будь то страдающие от «волчьей пасти», жертвы ураганов в Индонезии или нуждающиеся румынские сироты), первым делом обращайся к американцам.
Можно возразить, что взывать к американцам после цунами смысла не было – нас не застали бы дома, мы уже летели в Индонезию.
В нас есть сопереживание – это еще одна сторона стремления к общности. Стремление это выражено в словах compassion и community – «сопереживание» и «сообщество». У них общая приставка com, происходящая от латинского слова, которое означает «вместе». Корень passion (страсть) наводит на мысли о романтических страстях, однако ничего подобного – слово обязано своим происхождением латинскому pati, что означает «страдать». То есть в буквальном переводе compassion – сострадание. И, как свидетельствует План Маршалла по восстановлению послевоенной Европы и действия нашего Корпуса мира по восстановлению половины мира во времена президентства Кеннеди, никто не умеет сопереживать так, как американцы.
Именно в нем, в сопереживании, секрет успеха социально значимых маркетинговых кампаний в США – таких, например, как 10-летняя кампания Кеннета Коула, «красная» продукция Gap и других марок (Product Red) в середине 2000-х, «поделись своей удачей» на всех упаковках чая Tazo и все сегодняшнее движение «зеленых» в целом.
Может быть, в их основе тоже лежит наше желание быть заодно? Принять участие в нужном деле – значит приобщиться к чему-то большому. К счастью для всех обездоленных в нашей стране и в других странах мира, никто не умеет сопереживать так, как сопереживаем мы.
Вот список из десяти самых высокооплачиваемых актеров 2008 года. Посмотрите и попробуйте угадать, что между ними общего.
1. Харрисон Форд.
2. Адам Сэндлер.
3. Уилл Смит.
4. Эдди Мерфи.
5. Николас Кейдж.
6. Том Хэнкс.
7. Том Круз.
8. Джим Керри.
9. Брэд Питт.
10. Джордж Клуни.
Чтобы охватить всех ведущих актеров десятилетия, давайте добавим в него Шона Пенна, обладателя премии «Оскар» 2008 года за лучшую мужскую роль, а также Мэтта Дэймона, Роберта Де Ниро, Аль Пачино, Дастина Хоффмана и двух самых «горячих» американских парней – Леонардо Ди Каприо и Джонни Деппа.
А теперь призадумаемся.
При словах «ведущий актер» вам наверняка представляется классическое «высокий красавец брюнет».
И кто же в нашем списке подходит под эти параметры? Сэндлер, Мерфи и Керри – актеры комедийные, драматических ролей у них нет. Ближе всего к идеалу Харрисон Форд, но он не брюнет. Клуни, бесспорно, брюнет и красавец, но со своим ростом около 1 м 75 см на высокого не тянет. Равно как и Депп, Ричард Гир, Сэндлер и Мерфи.
Единственный из 17 человек в нашем списке, кто может похвастаться ростом выше 1 м 80 см, – это Кейдж, которого немногие, думаю, назвали бы красавцем или брюнетом (даже когда с растительностью на голове у него было получше). Питт едва дотягивает до 1 м 80 см – да, выше среднего, но не сказать, чтобы высокий, и уж точно не брюнет.
Ведущие американские актеры высоким ростом не отличаются. Они скорее малорослые. У Де Ниро 1 м 72 см, у Пачино – 1 м 70 см. Величайший американский актер нашего поколения Марлон Брандо дорос только до 1 м 72 см. Зато он на целых 2,5 см обогнал Мела Гибсона, который, в свою очередь, обогнал Сильвестра Сталлоне с его 1 м 68 см.
Майкл Дуглас, Пол Ньюман, Джеймс Дин? 1 м 72 см. Дэймон? На волосок выше. Пенн? 1 м 70 см. Несомненно, красивый и темноволосый Том Круз? Тоже 1 м 70 см.
Что же означает этот «довольно невысокий, может быть, и красавец, иногда брюнет»? Получается, мы предпочитаем звезд, похожих на нас самих, и не любим, когда на нас смотрят свысока – в буквальном и в переносном смыслах?
Давайте теперь вспомним телеведущих. Билл Каллен, Гэрри Мур и Аллен Ладден – ведущие классических телевикторин. Мур и Каллен щеголяли дурацкими стрижками ежиком, Ладден с Калленом носили толстые очки, а Мур цеплял галстук-бабочку, когда они уже давно вышли из моды.
Наше время. Джон Гудман, Джерри Сайнфелд и Крамер и Джордж, Ларри Дэвид, Дрю Кэрри – и так далее, и так далее. Классикой нашего десятилетия можно, пожалуй, назвать реалити-шоу Survivor («Последний герой») с бессменным на протяжении всех 22 сезонов ведущим Джеффом Пробстом – темноволосым и, несомненно, красивым всеми своими 1 м 72 см. У него такой же рост, как у Хауи Мэндела, ведущего когда-то популярной викторины Deal or No Deal, то есть всего на пару сантиметров выше, чем у Алекса Требека, ведущего классики наших телевикторин – Jeopardy, которой недавно исполнилось 47 лет.
Кто из телезвезд мелькает перед камерами чаще остальных? Рекорд – 16 400 часов, зафиксированный Книгой рекордов Гиннесса принадлежит Реджису Маккенне, ведущему Live with Regis and Kelly и бывшему ведущему «Кто хочет стать миллионером?».
Его рост – 1 м 68 см.
Посмотрите еще раз рекламу Apple, где симпатягу парня играет отнюдь не высокий, не темноволосый и не сказать чтобы классический красавец Джастин Лонг. Старый комплимент «красив, как кинозвезда», сегодня кажется странным. Если хочешь попасть на экран, надо выглядеть обычным парнем из соседнего двора. Спросите, например, типичного «соседского парня» – суперзвезду Тома Хэнкса: он припомнит, каким ботаником считался в старших классах своей оклендской школы.
А теперь сравните наших популярных актеров с английскими. С Лоуренсом Оливье, Джоном Гилгудом, Алеком Гиннессом. У каждого из них была одна черта, которая не работает на американского зрителя, считающего, что все мы равны. Эти британцы излучали самодовольство, даже высокомерие. Гилгуд, например, настолько преуспел во взглядах свысока, что режиссер Стив Гордон взял его на роль спесивого дворецкого у Дадли Мура в «Артуре». А Гиннесс лучился тем самым превосходством, которое требовалось для Оби ван Кеноби в «Звездных войнах». Неамериканский характер этих актеров отражен даже в их титулах – все они сэры, рыцари британской короны.
Существует ли более разительный контраст между нами и британцами? Британские актеры – аристократия, наши актеры – такие же, как мы. И мы ощущаем сопричастность с ними.
Американцы любят сплетни о знаменитостях. Сплетни переносят небожителей на землю, на один уровень с нами, а иногда опускают ниже плинтуса. Мы узнаем, что эти простые смертные употребляют наркотики (Роберт Дауни-мл.), преследуют других звезд (Шон Янг), бьют фотографов (Шон Пенн) – или кидаются с кулаками на всех кругом (Наоми Кэмпбелл), а бывает и все перечисленное вместе взятое (Бритни Спирс и Линдси Лохан). Мы читаем о том, как они с патологической частотой изменяют партнерам и супругам. Знаменитости ведут себя точно так же, как мы, – только хуже.
Американские агенты не покладая рук спускают звезд с небес к нам на землю. Поэтому и только поэтому Питт одевается как можно небрежнее, нахлобучивает свои дурацкие шляпы-пирожки и делает вид, что не понимает, зачем в гардеробе нужны цветные вещи. Кейдж и Кевин Спейси от фильма к фильму теряют все больше волос. Джек Николсон толстеет, лысеет и нисколько этого не скрывает.
Наши звезды – такие же, как мы.
Закономерный вопрос: куда подевались накладные волосы? Шон Коннери годами ходил с накладкой, потом пропал из виду, а потом снова возник в образе Джеймса Бонда уже без нее. Можно, конечно, возразить, что обстоятельства вынудили. Коннери со своим метром восьмьюдесятью пятью был последним действительно высоким красавцем брюнетом из популярных актеров предыдущего 30-летия.
Но и ему пришлось спуститься на несколько ступенек, чтобы стать ближе к нам. И он спустился.
Да, мы любим высоких красивых темноволосых президентов. Но президент США, помимо всего прочего, еще и верховный главнокомандующий. Поэтому мы хотим видеть в президентском кресле кого-то, кто отвечает образу командира. То есть кого-то внушительного, властного, способного осадить взглядом Никиту Хрущева, Саддама Хусейна и Усаму бин Ладена. Именно поэтому Майкла Дукакиса на знаменитой предвыборной пресс-конференции снимали наполовину высунувшимся из танкового люка, а Джордж Буш на другой пресс-конференции позировал в комбинезоне пилота истребителя. От актеров мы ждем простоты, чтобы не ущемлялось наше достоинство, а от президентов мы ждем надежности.
«Я – один из вас, – внушают нам актеры. – Может, я и красавец – зато невысокий. Я вам не сэр Уилл Феррелл, а под рубашкой у меня внушительное брюшко, свисающее над плохо сидящими шортами». Феррелл и Винс Вон завоевывают толпы поклонников, выставляя себя в смешном свете. А что им еще остается с таким-то ростом: у Феррелла – 1 м 87 см, у Вона – 1 м 92 см? Если не принизят себя хоть чуть-чуть, униженными себя будем чувствовать уже мы. Приходится спускаться на землю, к простым смертным.
Не принимайте нас всерьез, словно говорят нам эти высокие актеры. Может, мы крупные величины, но мы такие же, как вы – и как невысокие актеры, которых вы так любите.
Мы – фигуры одного порядка.
Любой, кто приезжает к нам погостить, очень скоро распознает великую американскую одержимость списками бестселлеров.
USA Today и прочие издания еженедельно оповещают население Штатов о том, какие фильмы собрали больше всего зрителей, приводя список из 10 самых популярных. Каждую неделю печатается список книжных бестселлеров – уже не десятка, а первая сотня. Также еженедельно нам перечисляют самые популярные телепередачи, диски, песни в стиле кантри. На «Амазоне» приводятся постоянно обновляемые списки самых продаваемых книг – до 3 500 000 наименований.
Конечно, нам все это важно. Разумеется, нам жизненно необходимо быть в курсе чужих предпочтений – мы хотим причастности.
Возможно, в отслеживании чужих мыслей и поступков есть своя мудрость. Как заметил в своей книге 2003 года «Мудрость толпы» (The Wisdom of Crowds) Джеймс Суровецки, поведение масс часто бывает разумным.
Когда игроки в «Кто хочет стать миллионером?» берут подсказку «помощь друга», в 65 % случаев ответ друга оказывается правильным. Впечатляет. Однако еще больше впечатляют результаты «помощи зала». По этой подсказке правильным выходит 91 % ответов. То есть коллективный разум оказывается почти на 40 % умнее, чем отдельные знакомые игроков.
Сам по себе пример с «Миллионером» теорию Суровецки, изложенную в подзаголовке книги («Почему большинство умнее меньшинства»), разумеется, не доказывает. Но он приводит и другие примеры (вы их тоже еще увидите), демонстрирующие, как часто эксперты ошибаются, а толпа оказывается права.
Возникает вопрос: мы следуем за толпой, поскольку доверяем коллективному разуму? Или просто в самой книге, самом фильме или телешоу есть что-то привлекательное?
Мы доверяем общественному мнению – нет, мы им одержимы. USA Today публикует свои списки регулярно, под заголовками вроде «Мы любим кантри» или «Мы стали больше смотреть телевизор». Опросы, опросы, опросы. Одна из самых популярных в США книжных серий по бизнес-тематике, написанная Маркусом Букингемом, создана по результатам опросов, проведенных компанией Gallup. В опросах участвовало 1,7 млн человек. Что это как не та самая «мудрость толпы»?
Нам интересно знать, что смотрят и читают другие, потому что мы хотим поучаствовать в обсуждении просмотренного и прочитанного. У нас нет ни малейшего желания оставаться в стороне – и это немаловажно. Мы жаждем причастности.
Эта тенденция тоже не укрылась от великих маркетологов. Возьмем, к примеру, Роджера Хорчоу, который уже не первый год владеет одним из самых успешных каталогов – Horchow Catalog. Внимание любой покупательницы обязательно привлекут тиковый письменный прибор и датские бронзовые кухонные часы. И зачастую привлекут именно тем, что как раз эти два предмета полюбились и остальным. Откуда покупательница это узнает? Ей скажет Роджер. Тремя простыми словами, которые возникают в каталоге тут и там: «Самый популярный товар».
– Смотрите, вот что покупают остальные, – сообщает своим клиентам Роджер и получает в ответ совершенно американскую реакцию.
– Да, пожалуй, и мне надо.
Индекс Доу-Джонса, отражающий курс акций 30 высоконадежных компаний, впервые перешагнув рубеж 5000 в ноябре 1995 года, за каких-нибудь три с лишним года вырос почти вдвое. В марте 1999 года он достиг 11 000. К 2000 году от показателей захватывало дух – 315 % роста всего за 10 лет, почти в три раза быстрее среднего темпа.
После нескольких заметных падений – например, на 1360 пунктов после 11 сентября, 9 января 2006 года показатели снова достигли отметки 11 000, и кривая роста устремилась вверх почти вертикально.
Менее чем за семь месяцев индекс Доу-Джонса скакнул до 14 164.
Все понимали, что это беспрецедентно, однако слишком немногие сознавали, что долго так продолжаться не может. За последние 100 лет курс акций повышался в среднем на 10 % с небольшим в год. Прирост в 125 % за 10 лет в эту норму вписался бы, а неожиданный всплеск в 315 % – уже нет.
Каждый день CNN и прочие выдвигали предположения насчет причин такого стремительного роста: стабильность технологического сектора, хорошие прогнозы по инфляции, доверие инвесторов к председателю совета управляющих Федеральной резервной системы Алану Гринспену. Другое объяснение, которое сейчас кажется гораздо более вероятным, им даже в голову не пришло.
Люди покупали акции вслед за другими.
Джон и Дон купили акции, потому что акции купили Ким с Клиффом, и Кевин с Джули, и все остальные – и они не хотели отставать. Только представьте, что пришлось пережить Джону и Дон. Неделями выслушивать от друзей разговоры о брокерах, об инвесторской интуиции, благодаря которой их портфель вырос на 40 %. Одну беседу в таком духе наша пара еще способна выдержать (как и все мы), но три – это уже выше всяких сил. Вот те, кто стал инвесторами с 1996 по 2001 год, и сломались.
Финансовые консультанты слышали эти разговоры на каждом шагу. «Мой приятель Дэвид здорово наварил на Pfizer», – делился Джон. «Брауны в прошлом году так много получили, что Эва даже с работы ушла», – поддакивала Дон. И так далее в том же духе. Все оглядывались на других.
В этом и крылся подвох. Дэвид с Эвой и все остальные зашибали огромные суммы. Джон и Дон не хотели никого обгонять – главное было не отстать. Не выпасть из строя.
Когда ситуация на рынке и в экономике стала прямо противоположной, эти люди не утратили рвения – просто сменили колею. Представьте себе середину июня 2009 года, самый разгар жуткого кризиса. Вы отправляетесь в ближайший торговый центр, предвкушая, как на этот раз вы спокойно припаркуетесь у самого входа – кризис же, кто сейчас поедет за покупками?
Въезжаете. И что? Ни одного свободного места. Наверное, неудачный день, какая-нибудь гигантская распродажа.
А вот и нет. Количество посетителей в торговых центрах летом 2009 года почти не изменилось по сравнению с предыдущими годами. Мы продолжали ходить по магазинам.
Помимо торговых центров были и другие способы слиться с толпой. Несмотря на кризис 2009 года, четыре бейсбольные команды – из Мичигана, Пенсильвании, Теннесси и Техаса – снова собрали на своих домашних матчах по 100 000 с лишним болельщиков, а средняя в первой категории команда собирала по 42 000 с лишним.
Обратите внимание на то, как эти матчи транслируют по телевидению, – сразу заметите их объединяющий характер. Когда одна из команд делает какой-нибудь потрясающий бросок, камера тут же поворачивается к толпе – показать бурный восторг. Камера наблюдает не только за игрой, но и за окружающими. Ей, как и нам, интересно смотреть, как они ликуют, делают покупки или скупают акции.
Мы любим приобщаться.
В 1973 году Harley Davidson была в Соединенных Штатах почти монополистом – ее доля на рынке составляла целых 77,5 %. Марка стала еще более культовой после выхода на экраны в 1969 году фильма «Беспечный ездок», где по сюжету двое байкеров на «харлеях» Уайетт (Питер Фонда) и Билл (Дэннис Хоппер) отправляются «в поисках Америки» из Лос-Анджелеса в Луизиану, на Марди Гра. После этого фильма на небосклоне засияли звезды Джека Николсона и Хоппера.
Однако в 1973 году оплот Harley в Милуоки подвергся неожиданному удару со стороны японцев – Yamaha, Honda, Suzuki и других производителей более легких и мощных мотоциклов. Давние владельцы «кабанов» – учитывая, насколько вес «харлея» превышает вес аналогичной «ямахи», прозвище оказалось как нельзя более метким – остались верны своим массивным друзьям, а вот молодежь выбрала легкость и стремительность японцев (а заодно их более низкую стоимость).
Недорогие японские мотоциклы наводнили рынок и основательно его всколыхнули. Harley начала истекать кровью. Через несколько лет доля ее продукции на рынке резко упала: теперь на американских шоссе лишь каждый четвертый мотоцикл был «харлеем». Почти половину (44 %) составляли «хонды».
Можно возразить, что Honda просто вовремя разглядела перспективы и проявила свою сволочную сущность. Она решила опорочить Harley – и преуспела, благодаря целой цепочке событий.
В 1969 году, видя небывалый успех фестиваля в Вудстоке, группа «Кросби, Стиллз, Нэш энд Янг» решила отметить конец года таким же мероприятием на Западном побережье. Они быстро подписали на это дело две другие знаменитые рок-группы – «Сантана» и «Джефферсон эйрплэйн». А потом обеспечила массовый сбор, пригласив «Роллинг стоунз».
Для выступления «роллингов» нужно было организовать надежную охрану. По счастливой случайности предполагаемое место проведения фестиваля находилось неподалеку от колыбели «Ангелов ада» – идеальная охрана, лучше не придумаешь. Лидеру группы Мику Джаггеру уже доводилось нанимать лондонских «Ангелов», когда «роллинги» выступали в Лондоне. Байкеры проявили себя достойно.
Однако, как впоследствии выяснилось, у лондонских «Ангелов» характер был куда более ангельским, чем у их американских собратьев.
Своей подмоченной репутацией эта маленькая группа байкеров-неформалов, официально зародившаяся в 1948 году в Окленде, штат Калифорния, обязана была нашумевшим событиям лета 1947-го: беспорядкам на День независимости 4 июля в калифорнийском Холлистере. С легкой руки San Francisco Chronicle беспорядки немедленно получили огласку. Заголовок в газете гласил: «70 мотоциклистов захватывают город».
Падкие на сенсации, из которых получаются красочные фоторепортажи, журналисты из Lifeнемедленно отправились на место событий. Там они попросили одного из оставшихся в Холлистере байкеров попозировать, прихлебывая пиво, на мотоцикле на фоне собранной репортерами горы пивных бутылок. Статья в Life получилась внушительная, более 1500 слов, – интерес читателей был гарантирован.
Большая статья с яркой фотографией отпечатала в сознании американцев образ неуправляемого пьяного байкера-неформала. Через три с половиной года в Harpers вышла статья под названием «Вторжение байкеров», основанная на материалах Life. Прочитав статью и моментально уловив ее кинематографический потенциал, постоянный подписчик Harpers режиссер Стэнли Крамер взялся за дело. Через два года, в 1954-м, вышел фильм под названием «Дикарь» с Марлоном Брандо в главной роли.
Картина Крамера породила целый пласт фильмов о байкерских группировках. Много лет спустя редакторы Life признали, что своей статьей создали слишком отрицательный образ байкера, который мотоциклисты с тех пор пытаются изжить. Самыми типичными представителями таких байкеров-неформалов как раз и считаются «Ангелы ада».
Однако Мик Джаггер не выписывал ни Life, ни Harpers. Он понятия не имел о Холлистере. Во время тех беспорядков он жил в Лондоне – и было ему без трех недель пять лет. Джаггер просто считал (вот что бывает, когда считаешь, а не думаешь), что американские «Ангелы» ничем не отличаются от английских, которых он любил и которым доверял. Но они оказались другими. Британские «Ангелы» даже внешне были похожи на Джаггера – тощие, с длинными волосами, иногда женоподобные и совсем не страшные.
Итак, с «Ангелами» был заключен договор на обеспечение безопасности – за 500 долларов в пивном эквиваленте.
Теперь все было готово к тому, чтобы гоночная трасса Альтамонт стала новым Вудстоком, гимном любви, миру и рок-н-роллу.
Однако с самого начала все пошло не так. День открытия, 6 декабря 1969 года, омрачился несколькими смертями. Двоих гостей сбил скрывшийся с места происшествия водитель, еще один человек утонул в оросительном канале. Охранные способности «Ангелов» оказались под сомнением.
В середине дня над фестивальной площадкой завис, позируя, а потом приземлился вертолет. Оттуда высыпали и ринулись на сцену «роллинги». К этому времени отношения между «Ангелами» и зрителями уже успели накалиться. В довершение всего кто-то опрокинул один из байков. Вскоре после этого один из «Ангелов» отправил в нокаут Марти Баллина из «Джефферсон эйрплэйн», и группа «Грэйтфул дэд», главный организатор фестиваля, покинула площадку, отказавшись выступать.
Дальше хуже. Басист «роллингов» Билл Уаймэн не успел на вертолет, и группа не могла начать выступление без него. Когда наконец удалось начать, уже давно стемнело. На записи видно, как нервничает Джаггер во время исполнения Gimme Shelter. И понятно почему: запасы выставленного на 500 долларов пива у «Ангелов» уже подходили к концу.
Минут 20 спустя, когда «роллинги» играли свою классику Under My Thumb, 18-летний парень у самой сцены вытащил пистолет и, как многим показалось, нож. С дикими глазами он, шатаясь, пошел к сцене.
Заметив человека с оружием, несколько «Ангелов» бросились в толпу. Один из байкеров, Алан Пассаро, уложил возмутителя спокойствия одной левой и пырнул ножом, зажатым в правой. Джаггер, прекратив петь, с тревогой наблюдал за происходящим – момент запечатлен во всей красе в документальной ленте Gimme Shelter, вышедшей несколько месяцев спустя.
«Роллинги» продолжили и закончили выступление, не подозревая, что Мередит Хантер уже умер от раны, нанесенной байкером. Пассаро позже предъявят обвинение в убийстве, но адвокату удастся доказать, что он действовал в пределах необходимой самообороны, и суд его оправдает.
Однако после декабрьских событий и последующего документального репортажа «харлеи», неотделимые в глазах общественности от «Ангелов», начали прочно ассоциироваться с провалившимся Альтамонтом. Но на этом дурные ассоциации не закончились. Если посмотреть ту самую документальную ленту Gimme Shelter, замечаешь одну неприятную особенность: все исполнители и байкеры – белые. Мередит Хантер был черным.
Маркетинговый отдел Honda немедленно уцепился за подаренную судьбой возможность (если Вудсток называли пиком «эпохи любви», то Альтамонт стал ее трагической кончиной). Беду Harley можно было превратить в настоящую катастрофу – и сделать стартовой площадкой для Honda. Рекламное агентство Daly and Associates приступило к работе и вскоре создало оружие.
Волка в овечьей шкуре.
Слоган из восьми слов, такой невинный на первый взгляд – хоть сейчас в рекламу Pepsi. Большинство из видевших ролик просто не уловили истинный смысл, скрытый за милым фасадом типа «Я угостил бы "колой" весь мир». На самом деле Honda и рекламщики хотели внушить американцам: «Не покупайте "харлей", потому что байкер на "харлее" ворвется в ваш мирный город, помочится на вашу куртку, а потом забьет вас до смерти бильярдным кием».
Это американцы, по замыслу руководителей и рекламщиков Honda, должны были прочитать между строк. А внешне все выглядело вполне невинно: «You meet the nicest people on a Honda» («На "хонде" ездят милейшие люди»). А на «харлее», соответственно, страшные зверюги с бильярдными киями наперевес.
Уже подраненная Harley после этой рекламы и резкого повышения продаж у Honda вынуждена была занять оборону. Откреститься от «Ангелов ада» целиком и полностью она не могла – отчасти потому, что образ отчаянного байкера нравился мужчинам, отчасти потому, что он нравился женщинам. Мы любим сорвиголов – но не любим головорезов, размахивающих бильярдными киями.
Осознание того, что их мотоциклы не сравнятся по скорости, маневренности и доступности с японскими, боязнь убить «кабана», избавив его от массивности и брутальности, и та дыра, в которой оказался бренд, заставили Harley искать выход. Вместо того чтобы стирать из общественного сознания образ татуированного «Ангела», Harley приняла его, отчистила, отмыла – и обратила (вместе со страстной преданностью «харлеям») в свою пользу.
Десятки тысяч обладателей «харлеев», прикипевших к ним душой, щеголяли татуировкой в виде логотипа Harley на предплечье. Именно этот образ и вдохновил компанию, однако на то, чтобы осознать его потенциал, ушли годы. Зато, когда осознание пришло, результат получился впечатляющий.
В 1985 году творческая группа Harley собралась в Кармайкл-Линч в Миннеаполисе и вместе с копирайтером Роном Сакетом и арт-директором Дэном Крумвайде принялась размышлять над всеми этими татуированными бицепсами.
Крумвайде предложил такую фотографию: крупный план мощного бронзового бицепса, выглядывающего из короткого рукава белоснежной рубашки. На бицепсе – логотип Harley. Сакет, вникнув, насколько надо любить марку, чтобы оттиснуть ее логотип на собственной коже, придумал слоган с подтекстом «вы, пуляльщики на японских мотиках, призадумайтесь»:
«Есть ли что-то, что настолько же дорого вашему сердцу?»
Однако самый сильный ответ противнику появился у Harley еще за два года до этого, когда ее маркетологи осознали великую американскую черту – мы жаждем причастности. И тогда объединенная милуокско-миннеаполисская команда выступила с сумасбродной идеей – что если создать новую байкерскую группировку?
Новую, еще более многочисленную, чтобы «харлей» был не просто мотоциклом, а объединяющим звеном в сообществе единомышленников.
Из этой идеи родилась самая успешная маркетинговая стратегия в истории колесного транспорта – созданная в 1983 году группа HOG («кабан») – Harley Owners Group (Объединение владельцев «харлеев»). За четыре года в нее вступило 73 000 человек. Сегодня количество участников приближается к полумиллиону.
Покупая «харлей», вы получаете бесплатное годовое членство в HOG, с доступом в любое из 900 местных отделений. Это самое крупное в мире объединение мотолюбителей, спонсируемое выпускающей компанией. Ежегодно проводится несколько общенациональных ралли и отдельные ралли в каждом штате.
Эти клубы, с одной стороны, подпитывают преданность байкеров своим мотоциклам, а с другой – выступают идеальным «лицом» марки. Кроме того, с их помощью руководство Harley воплощает в жизнь то, что у японцев называется генти генбуцу – «маркетинг непосредственного наблюдения», возможность отправиться на место событий и увидеть все собственными глазами. Руководство и сотрудники Harley посещают мероприятия HOG почти каждые выходные с Пасхи до Хэллоуина, выясняя предпочтения байкеров.
Создатели сайта HOG фактически вторят тому, что я пишу в этой главе. Смотрите сами:
«Человеку свойственна жажда приобщения, желание стать частью чего-то большего. Нам нравится сознавать, что весь Harley Davidson – от главы компании до новоиспеченного обладателя "харлея" – это единая дружная семья. Хотите к нам? Тогда вступайте в HOG».
HOG отражает основную тенденцию – сообщество как услуга. Хороший маркетолог всегда задается вопросом: «Как объединить наших клиентов?» Nike, например, создает по всей стране беговые клубы при своих магазинах.
Sony заложила возможность объединения в саму игровую приставку Playstation – можно играть друг с другом по Интернету и общаться через гарнитуру с микрофоном и наушниками.
Tazo постоянно подчеркивает, что их чай – это не просто средство утоления жажды, но и объединяющий элемент. «Заварите чай. Заведите беседу. Так начинается дружба», – напечатано на полках в их магазинах.
American Express тоже умело пользуется тенденцией. Много лет основными козырями компании были безопасность карточек – «Не выходите без нее из дома» – и их престиж. А потом в American Express решили, что вместо этого надо продвигать клуб – и держатели карточек стали называться членами клуба. Об этом свидетельствует надпись на карточке.
На случай, если мы вдруг не уловили мысль, в 2007 году American Express решила сделать ее подоходчивее. Слоганы предыдущих – весьма успешных – кампаний «Вы меня знаете?» и «Моя жизнь. Моя карта» ушли в прошлое. Теперь, чтобы клиенты наверняка осознали, что перед ними пропуск в клуб, а не карта, вопрос звучит так: «Are you a card member?» («А вы получили членскую карту?»).
Почему вы больше не едите в Ruggeri's?
Вполне закономерный вопрос, учитывая, что в этом итальянском ресторанчике на Холме, в итальянском квартале Сент-Луиса, перебывал, кажется, весь город. Вопрос был адресован бывшему официанту Ruggeri's Йоги Берра – тому самому Йоги Берра, знаменитому кетчеру «Нью-Йорк янкиз». Ответ его получил не меньшую известность, чем сам Йоги.
– Туда никто больше не ходит. Слишком людно.
Сегодняшние рестораторы с ностальгией вспоминают старые добрые времена. В наши дни, заходя в заведение, где раньше приходилось по три четверти часа ждать свободного столика, вы, скорее всего, услышите лишь гулкое эхо собственных слов.
Однако есть одно примечательное исключение.
Несмотря на экономический кризис, в 2009 году в кафе-пекарнях Panera продажи только выросли (в дополнение к трехпроцентному росту в 2008 году). Инвесторы обратили внимание на то, что с 1999 по 2009 год акции Panera взлетели на 315 %, оставив позади другие ресторанные компании.
У Panera сильная концепция – быстрая, но здоровая еда, однако редко какому ресторану удается выдвинуться лишь за счет продукции. McDonald's, например, завоевал мир вовсе не бургерами, а тем, что на фоне «забегаловок» со всеми «вытекающими» – жирными ложками, жвачкой под столешницами и туалетами, куда даже зайти страшно, – сверкал безупречной чистотой.
Секрет успеха Panera тоже не в быстрых бутербродах.
В любое время дня, проходя мимо ближайшей Panera, вы увидите (витрины не случайно сделаны такими большими), что внутри полно народу. Решив, что все пришли туда перекусить, вы тоже заходите, положившись на коллективный разум и вкус. В пекарне вас обволакивает невероятно уютный, волнующий с детства запах свежевыпеченного хлеба, подкрепляя ощущение, что вас тут любят и ждут.
Этот аромат – секрет фирмы. Таких секретов у совладельца компании Рона Шейха не один, и именно они способствуют процветанию Panera.
А вот еще один пример того, что в компании понимают наше стремление стать частью общего. В январе 2005 года Шейх начал проводить в своих кафе бесплатный WiFi, который скоро разросся в самую разветвленную сеть в мире. Надо сказать, что вначале Шейха от этого отговаривали почти все. Но он был уверен, что бесплатный доступ в Интернет идеально справится со своей задачей – привлечь в кафе посетителей. Сколько же народу Panera надеялась собирать? Ну хотя бы от случая к случаю? Точка отсчета – 22 млн человек. Именно столько сейчас в Америке работают вне офиса. Для каждого из таких сотрудников Panera – это потенциальный кабинет (со свежим кофе, запахом горячей выпечки и хорошей компанией).
Стать для американцев «третьим домом» (после собственного жилища и работы) пытался и Starbucks. Однако там в обязательном порядке требуется карточка постоянного клиента и существует двухчасовое ограничение на пользование бесплатным WiFi. Panera, которая не берет денег за доступ и не ограничивает вас во времени, кажется куда роднее. Ведь родителям тоже не придет в голову брать с детей деньги за Интернет.
Вот так Panera (которая, что примечательно, базируется в Сент-Луисе, родном городе Берра и Ruggeri's) удалось, кажется, переиначить знаменитый афоризм знаменитого бейсболиста. Panera манит своей многолюдностью, неиссякаемым потоком посетителей, который замечаешь с улицы в любое время дня, – и хитрыми уловками, которых не замечаешь.
3. Сила привычки
По крайней мере раз в год ведущий американский журнал меняет дизайн, чтобы выглядеть более современно. И каждый раз редакторы и сотрудники внутренне напрягаются, зная, что за этим последует – лавина обычных и электронных писем от недовольных читателей.
«Лучшее – враг хорошего», – возмущаются подписчики. Разными словами они все твердят одно и то же: нам нравился старый дизайн.
Похожие примеры можно наблюдать на каждом шагу: мы упорно цепляемся за привычное и знакомое. Следующие главы – яркое тому доказательство.
В какие-нибудь считаные дни после 9 сентября 2006 года тысячи жителей Чикаго перестали приходить в универмаг Marshall Fields на Стейт-стрит.
Ни один из коренных чикагцев и предположить не мог, что когда-нибудь такое произойдет, – ведь годами универмаг был для них вместо городской площади. Назначая встречу в центре города, чикагцы, следуя незыблемой традиции, договаривались «увидеться под часами в Marshall Fields». Однако осенью 2006 года традиция нарушилась.
И экономический спад тут ни при чем. Той осенью экономика США стремительно набирала обороты. И сам магазин тоже не изменился – то же здание, те же товары. Изменилось лишь одно. Название.
Marshall Fields превратился в Macy's.
На самом деле смена названия была не первой в истории этого магазина: за 24 года до этого его приобрела британская фирма British & American Tobacco. Еще через несколько лет он перешел в собственность миннеаполисской Dayton-Hudson, которая потом превратилась в Target. Затем он еще раз сменил владельца, потому что Target продала его May Company.
То есть уже почти три десятилетия магазин Marshall Fields не имел никакого отношения к первой компании-владельцу. Но его название оставалось прежним.
Теперь же, казалось бы, одно культовое название менялось на еще более культовое. Магазин Macy's увековечен в фильме «Чудо на 34-й улице» (там располагается нью-йоркский Macy's) и накрепко вбит в американское сознание знаменитым ежегодным парадом, который Macy's устраивает на День благодарения – каждый год его смотрят около 44 млн человек.
Но при всем при этом объявление о смене названия было встречено массовой акцией протеста (под знаменитыми часами, разумеется). Ровно через год акцию повторили.
Жители Чикаго требовали вернуть Marshall Fields и все, что было связано с этим названием, – походы за покупками с лучшими друзьями, рождественские витрины, рождественские гимны, папино возвращение домой с фирменными пакетами Marshall Fields, полными сюрпризов. То, что сам магазин остался прежним, не имело значения. А вот название – имело. Без названия магазин был уже не тот, пусть даже в нем больше ничего не изменилось.
Люди хотели привычного и знакомого, того, что значил для них Marshall Fields, – того, что он значил для них всю сознательную жизнь. Marshall Fields нес некую идею, которая исчезла вместе с названием.
Мы любим привычное, особенно если оно наполнено особым смыслом. Marshall Fields ассоциировался с подарками, шопингом, Рождеством, с друзьями, которым назначали встречу под часами. Привычное может наскучить, но теплые воспоминания – никогда, а их-то и создают великие бренды. В сентябре 2006 года Macy's пришлось убедиться в этом на собственном опыте.
С момента возникновения телевидения и последующие 20 с лишним лет американские ситкомы были похожи друг на друга, как две капли воды. Все, от «Папа знает лучше» и «Доби Гиллиса» до «Моих троих сыновей» и «Приключений Оззи и Харриет». Отцы там явно не работали, только приходили домой с работы и, открывая входную дверь, восклицали: «Дорогая, я дома!»
Любящие домочадцы неслись встречать папочку, он срывал свою фетровую шляпу, обнимал жену за тонкую талию, обтянутую хлопковой тканью свежевыглаженного платья, и говорил: «Привет, малыш Рики!/Бобер!/Дети!»
Женщина там всегда была мамой, которая в переднике либо выходила из кухни, либо возвращалась на кухню. Родители обожали детей, никогда не кричали на них и всегда давали мудрые советы. Секс еще не придумали.
Поэтому многие пришли в самый настоящий ужас, увидев Фреда Макмарри, этого классического ситкомовского папочку из «Моих троих сыновей», олицетворение платонической семейной идиллии, в «Двойной страховке». Как мог самый добрый папа в Америке превратиться в злодея Уолтера Неффа? Как он мог курить и сально ухмыляться чужой жене? Как он мог соблазниться этой гадюкой Барбарой Стэнвик и помочь ей устранить мужа, чтобы на деньги, полученные от двойной страховки, зажить припеваючи с этой «черной вдовой»?
Таким американское телевидение оставалось на протяжении двух десятилетий: 70 вариаций на тему «Папа знает лучше, не кричит на маму и не спит с ней».
Потом настал год 1970-й.
Почти весь 1969 год Альберт Брукс работал над пилотным выпуском телесериала, где главная роль предназначалась жене Роба Петри из «Дика ван Дайка», актрисе Мэри Тайлер Мур. Поскольку уже отгремел Вудсток и наступила эпоха противозачаточных таблеток и сжигания бюстгальтеров, появились феминистский журнал Ms и нефеминистский Playboy, Брукс задумал сериал, совершенно непохожий на предшествующие. Главная героиня будет не примерной женой, проводящей круглые сутки у плиты, а свободной женщиной, цель которой – карьера и мужчины.
Брукс не собирался окружать Мэри всякими мягкотелыми Оззи, Бобрами и Уолли. Ему нужны были нервные и ершистые. Поэтому он придумал Теда Бакстера, напыщенного болвана, мнящего себя лучшим на свете радиоведущим, который не знает отбоя от поклонниц. А еще Роду – крикливую, плаксивую и неразборчивую в связях соседку героини и Лу – сурового орущего начальника.
Персонажей Брукса, в отличие от персонажей остальных сериалов, было, за что невзлюбить – что зрители пилотных выпусков и сделали.
Невзлюбили всем сердцем.
Зрители на предварительном просмотре просто возненавидели этот сериал. Мы любим мягкость, которой не было у Роды. Зрители прозвали ее «колючкой». А с Тедами Бакстерами – самовлюбленными хвастунами – половина аудитории сталкивалась каждый день на работе. Филис – такая же самовлюбленная и самодурствующая квартирная хозяйка (в великолепном исполнении Клорис Личман) – тоже пришлась зрителям не по нутру. Американцы терпеть не могут снобов – тех, которые делают вид, будто не знают, что все мы созданы равными.
А Мэри? Сколько лет она была женой замечательного Роба Петри, а теперь вдруг не замужем и встречается с другими. Как она могла? Где Роб?
Зрители пилотных выпусков не приняли сериал, потому что он слишком отличался от прежних. Это как с новыми песнями: в первый раз вам не нравится, во второй вы, скрепя сердце, слушаете, а потом не можете оторваться. Первая встреча с непривычным вызывает неприязнь, а неприязнь – она как болезнь, и от того, что с нею связано, хочется держаться подальше.
Проект, который так и назвали «Мэри Тайлер Мур», оказался непривычным, а мы любим привычное и знакомое.
Предварительные просмотры чуть не привели к совершенно немыслимой сегодня развязке: сериал думали не допустить до эфира. Но CBS уже не успевала отменить показ первой серии. Поэтому она вышла под названием «Все дышит любовью».
К счастью, телезрителям, в отличие от зрителей предварительных просмотров, сериал понравился, однако до настоящего хита ему не хватало какого-то пустяка – нескольких миллионов зрителей. К концу сезона сериал немного набрал обороты, но по-прежнему дальше 22-го места в рейтинге подняться не мог.
Пошел второй сезон – и как пошел! В 1971–1972 годах сериал прыгнул на 10-е место, затем, в 1972–1973-м, на седьмое. Он стал хитом и был уже на пути к легенде, к фильму, который будут называть лучшей комедией в истории телевидения.
Что же произошло? Почему «Мэри» провалилась на предпросмотрах и расцвела в эфире?
Все дело в том, что непривычное стало привычным.
Как та песня, в которую вы с четвертого раза влюбляетесь и начинаете подпевать. Зрители постепенно привыкали к Теду, Филис, Роде и Мэри. Американцам импонировало то, что эти герои точно такие же, как мы, – небезупречные. Лу рвет и мечет, Тед бьет баклуши, Филис кокетничает, Рода надувает губы. В этом сериале не было папы, который «знал лучше». Тед Бакстер вообще ничего не знал. И именно это оказалось привычнее.
Что же было потом?
На два года сериал немного сполз в рейтинге – на девятое, потом на 11-е место. А потом настал сезон 1975–1976 годов.
Сериал вдруг резко пошел вниз и оказался на 19-м месте. Прозвенел первый тревожный звонок. В 1976–1977 годах он полетел камнем в пропасть – 39-е место. А 19 марта 1977 года зрители наблюдали с экранов самое, пожалуй, щемящее окончание телешоу за всю историю телевидения. Мэри выходит из студии, где она работает, и выключает свет. На несколько секунд гаснут экраны по всей Америке.
Потом, скрипнув, дверь студии приоткрывается. Заглянув внутрь, Мэри снова закрывает за собой дверь – теперь уже навсегда.
Почему же звезда Мэри, засиявшая так ярко, закатилась так быстро? Потому что привычное и знакомое слишком скоро приедается. Сценаристы выдохлись, у них не хватало фантазии на новых персонажей и сюжетные повороты. В 1974-м дело слегка поправило появление Сью Энн Нивенс (в исполнении Бетти Марион Уайт), «Счастливой домохозяйки» и первой на телевидении охотницей за молодыми красавцами. Возможно, помогла удержать рейтинг и бестолковая милашка Джорджет, которую сценаристы ввели двумя годами ранее.
Однако рано или поздно все новое устаревает.
В довершение всех бед то, что поначалу казалось непривычным в «Мэри» – все эти «неприятные» персонажи, – в конце концов так полюбилось зрителям, что и остальные каналы стали плодить то же самое. Когда «Мэри» пошла на второй сезон, NBC подарила нам самого, пожалуй, отталкивающего персонажа за всю историю телевидения – Арчи Банкера из «Все в семье», который во время показа второго сезона «Мэри» притягивал к экранам больше всего зрителей.
«Ух ты! – решили продюсеры. – Если уж зрители приняли Арчи, этого грубияна, гомофоба, расиста, ура-патриота и гонителя хиппи, то почему не пойти дальше? Создадим неприятного чернокожего, который ненавидит всех и вся и в полном соответствии с духом "я-столетия" любит только себя». Так родился Джордж Джефферсон из «Джефферсонов», к пятому сезону «Мэри» взлетевших на четвертое место в рейтинге. Может, Джордж с домочадцами вскарабкались бы и выше, но вмешался другой неприятный чернокожий – Сэнфорд из «Сэнфорда и сыновей» в исполнении Редда Фокса. Сэнфорд и опередил Джефферсонов, заняв в тот год второе место.
И тогда два продюсера из Лос-Анджелеса пришли к закономерному выводу. Если зрители приняли парочку невыносимых чернокожих и одного невыносимого упертого консерватора, почему не пойти еще дальше? Сделаем героиней сериала невыносимо отталкивающую либералку.
Вуаля! На свет появляется «Мод» с Беа Артур в главной роли и в тот же год занимает девятое место в рейтинге.
А что сталось с колючей подругой Мэри Родой и ее невероятно эгоистичной квартирной хозяйкой Филис, которых так невзлюбили зрители «Мэри Тайлер Мур» на предпросмотрах? Разумеется, каждая получила по собственному сериалу. На следующий год «Филис» красовалась на шестом месте, «Рода» финишировала девятой.
Что было дальше, думаю, догадываетесь.
Привычное стало приедаться. Еще через год и Рода, и Филис выбыли из первой двадцатки. К концу сезона закрыли «Филис», к концу следующего – «Роду».
Если кому-то еще не ясно, почему автомобилестроители каждый год меняют модели, а компьютерные разработчики предлагают новую версию программы через два месяца после выхода предыдущей; почему раньше Мадонна постоянно преображалась до неузнаваемости, а теперь вслед за ней и Кристина Агилера; почему Monday Night Football постоянно представляет новых звезд, музыку и новые проморолики, хотя стоит это немалых денег, – если кто-то по-прежнему не видит объяснения этим и многим другим подобным явлениям, ответ надо искать в истории ситкомов 1970-х.
Мы хотим привычного, но не устаревшего.
Девятого февраля 1964 года в восемь с небольшим вечера по восточному времени уровень преступности в Штатах на целых 20 минут резко упал, а мужские залы американских парикмахерских на 20 лет остались почти без клиентов.
Впервые появившись в тот вечер на экранах американских телевизоров в шоу Эда Салливана на канале CBS, «Битлз» повергли страну в пучину битломании. Шоу смотрели 73 млн американцев – то есть фактически каждый третий мужчина, женщина или ребенок в стране. На улицах не было ни души.
Теперь, почти полвека спустя, мы понимаем, что журнал Rolling Stone провозгласил этих парней группой номер один из всех когда-либо существовавших, а Time включил в сотню самых влиятельных людей XX столетия благодаря их таланту. Однако своим триумфом британская четверка была обязана еще кое-чему, кроме таланта.
Точнее, кое-кому. Пятому британцу, отлично разбиравшемуся в американском менталитете.
Начнем с факта, который станет для многих откровением: изначально «битлам» в Штатах не светило ничего. Через несколько месяцев после того, как они прогремели в Британии, студия EMI предложила Capitol Records права на выпуск сингла Please, Please Me в Штатах. Capitol отказалась. Тогда EMI обратилась с тем же предложением к Atlantic Records. Та отказалась тоже.
Наконец EMI удалось уговорить на запись сингла маленькую студию Vee-Jay, и 7 февраля 1963 года пластинка наконец вышла – ровно за год до того, как «Битлз» впервые ступили на американскую землю. Однако американцев запись не впечатлила, продано было лишь 7310 экземпляров.
Провал Please, Please Me подтвердил, что Capitol и Atlantic не зря отвергли «битлов» и что студии прекрасно разбирались в тенденциях американской музыки. На момент выхода сингла только одному британцу удалось засветиться в первой десятке – Фрэнки Айфилду с песней I Remember You, которая осталась его единственным американским хитом. Американские студии решили, что незачем испытывать судьбу – все британцы обречены в Штатах на провал.
У руководителей студий появился повод похвалить себя за проницательность, когда вечером 28 сентября 1963 года самый знаменитый диджей того времени Мюррей Кей выпустил битловскую She Loves You в эфир мощной рок-н-ролльной радиостанции 1010 WINS. Если кто-то из ведущих и мог раскрутить запись в те дни, то только Мюррей Кей. Однако телефоны в его студии в тот вечер молчали, словно никто и не слышал песни.
Через месяц руководители студий звукозаписи хвалили себя за дальновидность еще больше. Этим октябрьским днем Дик Кларк представил She Loves You в своей субботней рок-н-ролльной передаче American Bandstand, в разделе «Оцените песню».
Подростковая аудитория выдала «битлам» полупроходной балл – 71 из 98 возможных. Однако это было еще не самое худшее. Фотографию ливерпульской четверки подростки встретили громким хохотом. Они смеялись над странными стрижками, которые тут же презрительно обозвали «швабрами». Пиджаки без воротника и итальянские кожаные длинноносые туфли на каблуках довершили дело – в 1963 году за такой наряд из половины американских баров четверку бы просто вышвырнули.
Кларк выпустил композицию в эфир исключительно в виде одолжения. Тем летом права на исполнение песни в Штатах приобрел его приятель Берни Бинник, который и попросил Кларка об услуге, прекрасно зная, каким влиянием пользуется American Bandstand. Бинник убеждал друга, что смесь привычного (американское звучание, что-то между Чаком Берри и Бадди Холи) и незнакомого (стиль британских «модов») обеспечит битлам успех.
Ответ Кларка войдет в анналы.
– Ты спятил! Они пролетят с треском.
Please, Please Me уже провалилась, Capitol и Atlantic получили зачет за проницательность. She Loves You обсмеяли на шоу Кларка, а сам Кларк советовал всем, кто предрекал «Битлз» успех, обратиться к врачу. В рейтинги журнала Billboard песня так и не попала.
Тогда, обеспокоенный, но не обескураженный, за дело взялся пятый участник группы – менеджер Брайан Эпстайн. Пятого ноября, на следующий день после выступления перед британской королевской семьей, он вылетел в Нью-Йорк, чтобы раскручивать другого британского певца – Билли Крамера. Буквально за несколько дней до отлета Эпстайну позвонил его друг и по совместительству европейский агент Эда Салливана Питер Причард. Увидев выступление «Битлз», он подсказал Эпстайну подкатиться к Салливану насчет участия группы в его шоу. Пока Эпстайн летел в Нью-Йорк, Причард сам позвонил Салливану с рассказом о том концерте, не забыв упомянуть, что «битлов» первыми и единственными из «патлатых» допустили пред королевские очи.
И тут ливерпульской четверке снова повезло.
Каких-нибудь 12 дней назад Салливан с женой Сильвией дожидались задержанного рейса в аэропорту Хитроу. За окном шел проливной дождь, но крыши соседних зданий облепили мокрые до нитки юнцы. Они же заполнили всю территорию аэропорта. «С чего вдруг такой ажиотаж?» – поинтересовался Салливан у проходившего мимо пассажира. Выяснилось, что молодежь собралась посмотреть на «Битлз».
– Что еще за «Битлз»?
– Популярнейшая поп-группа. Возвращается из шведского тура.
«Масштаб Элвиса Пресли, не иначе», – решил Салливан. Только Элвису было бы по силам собрать под дождем такую толпу.
Вот так получилось, что разговор с Эпстайном, состоявшийся 12 дней спустя, лег на уже подготовленную почву.
В результате переговоров был подписан контракт, который сегодня многих бы заставил изумленно ахнуть. За три выступления четверке и Эпстайну причиталось 10 000 долларов – то есть по 650 на брата за раз. Впрочем, Салливан, видимо, усовестившись, пообещал заодно обеспечить размещение и транспорт.
Контракт Салливана открыл британцам ворота в Америку. Узнав о контракте, в Capitol Records поняли, что после участия в шоу Салливана выручка с продажи пластинок «Битлз» покроет хотя бы себестоимость. Поэтому они тоже подписали контракт с Эпстайном.
Однако менеджера группы по-прежнему терзали сомнения. Не давал покоя горький опыт, полученный у Дика Кларка и Мюррея Кея. Сбрасывать со счетов мнение Кларка – главного в Америке законодателя и знатока вкусов в области рок-н-ролла – он не смел. Эпстайн вполне логично опасался, что ребят не примут – слишком уж они непривычные, незнакомые, слишком женственные.
И он взялся за дело.
Чтобы избежать отторжения со стороны американской аудитории, ему надо было подготовить почву. Сделать так, чтобы Америка приняла «наплыв британцев» с распростертыми объятиями. Его задача осложнялась тем, что имидж у ребят был далеко не сахар – карьера группы начиналась на рабочих окраинах Ливерпуля и в квартале красных фонарей Гамбурга.
Джон огрызался и отпускал колкости, Ринго тушевался перед камерами и микрофонами, не отличался фотогеничностью и неуклюже двигался (к тому же, будучи левшой, играл на праворукой ударной установке). Джордж смотрел пустыми глазами и уходил мыслями куда-то очень далеко. Зато Пол выглядел лапочкой – таким лапочкой, что его, чего доброго, могли перепутать с Натали Вуд.
Эпстайн пошел на хитрость. Вопреки установившейся традиции, он не стал называть альбом, который должен был выйти за 20 дней до шоу Салливана и разбить лед непонимания, так же, как самую популярную в нем песню. Эпстайн хотел протянуть нить между американским слушателем и чужой пока для него группой. Поэтому название альбома приглашало подружиться с «иноземными гостями».
Так вышел Meet the Beatles («Знакомьтесь – "Битлз"»).
Эпстайн звал нас в общий круг. Если сомневаетесь, найдите в Сети список песен. I Want to Hold Your Hand («Я хочу держать тебя за руку»), Til There Was You («До тебя»), I Wanna Be Your Man («Хочу стать твоим»). Ребята обращались персонально к каждому из нас.
А теперь вслушайтесь в первые строчки песен:
This boy <…> wants you back, again
(«Этот парень хочет тебя вернуть»).
Close your eyes and I'll kiss you
(«Закрой глаза, я тебя поцелую»).
It won't be long, yeh, yeh, yeh <…> 'til I belong to you
(«Скоро я стану твоим»).
Whenever I want you around…
(«Когда я захочу тебя увидеть».)
Little child, little child, won't you dance with me?
(«Малышка, малышка, неужели ты не хочешь потанцевать со мной?)
You know you made me cry… («Я плáчу из-за тебя».)
Альбом Meet the Beatles приглашал познакомиться, приобщиться к группе. Обратившись с обложки лично к слушателю, не станешь петь про Maybelline или Runaround Sue. Они пели про каждого из нас, предвосхищая наступление «я-десятилетия». «Битлз» поступали как рекламщики, которые обращаются в объявлениях и роликах на ты, хотя рекламу видят и читают все. Песни в альбоме Meet the Beatles – это не просто песни, а беседы в размере четыре четверти под немецкую гитару Пола и черный Ludwig Ринго.
Для пущей убедительности и еще более тесного контакта с американской аудиторией Эпстайн подготовил короткие интервью Салливана с четверкой. «Держитесь бодрее, – напутствовал он ребят, – будьте как они». («Джон, хотя бы шесть секунд побудь хорошим».) Эпстайн чувствовал наше желание быть сообща, видел нашу неприязнь к незнакомому и непривычному, а также к тем, кто «задирает нос». Как и многие британцы он сознавал, что в этот февральский вечер мы как никогда нуждаемся в повышенной дозе оптимизма. Всего 78 дней назад Америка пережила одну из величайших трагедий XX столетия – убийство президента Кеннеди.
К счастью для Эпстайна, ребята оказались на высоте. Они показали себя такими молодцами, что в конце третьего и последнего выступления 23 февраля Салливан в благодарственном слове назвал их «четверкой отличных парней».
Сегодня мало кому придет в голову возражать против их звания величайшей группы в истории звукозаписи. Но Эпстайн знал, что одного таланта мало. Что мы – американцы – эгоцентричны, как дети. Мы хотим, чтобы даже песни пелись о нас лично и чтобы лично к нам обращались исполнители.
Эпстайн уловил секрет и помог «Битлз» войти в историю. К следующему августу, когда в Штатах показали A Hard Day's Night, годы спустя включенный журналом Time в сотню величайших фильмов всех времен, ребята стали еще и кинозвездами. (Кстати, Дика Кларка даже это не убедило. В интервью для Philadelphia Inquirer он сказал: «Битломания идет на спад. Чего еще ждать от детских песенок?»)
Познакомив Америку с «великолепной четверкой», Эпстайн сделал все, чтобы она нам не приелась. После милого и мелодичного Meet the Beatles Эпстайн и Леннон с Маккартни сменили пластинку, выпустив через два года фолк-роковый альбом Rubber Soul.
Еще через год они представили на суд слушателей гитарный Revolver, а потом шедевральный психоделически-роковый Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band со знаменитой обложкой, включающей в состав группы боксера-тяжеловеса Сонни Листона, Мэрилин Монро, комика Уильяма Филдса, Боба Дилана и пользовавшегося у ребят особым уважением Марлона Брандо. Обложка внушала, что этот «Оркестр Клуба одиноких сердец» тоже наш, общеамериканский.
Парни уже уяснили, что с новыми группами слушателя надо знакомить, поэтому, как и в 1964 году, они с первых строчек, с первых аккордов обращались лично к каждому:
So may I introduce to you
The act you've known for all these years,
Sergeant Pepper's Lonely Hearts Club Band
(«Давайте я представлю вам
Тех, кого вы и так прекрасно знали все эти годы, –
оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера».)
Слышите, да? «Мы новая группа – но вы нас уже знаете. Мы ваши давние знакомые, так что с новой встречей!»
Услышав эту песню Дилана 25 июля 1965 года, легенды музыкального мира Кэрол Кинг и Фрэнк Заппа не сговариваясь заявили друзьям, что теперь им в музыке делать нечего. Другой легендарный персонаж в другом конце страны, в Сиэтле, услышав песню по радио, пришел к несколько иному выводу. Джимми Хендрикс сказал себе, что он по-прежнему гитарист, но уж точно больше не певец.
Самое же удивительное заключается в том, что всем этим легендам вообще удалось услышать песню Like a Rolling Stone.
Пятью неделями ранее, когда песню прослушали в Columbia Records, маркетинговый отдел заявил, как в свое время Дик Кларк, что она не выстрелит никогда. Она длилась 6 минут 9 секунд, а в первую сотню Billboard шестиминутные песни попадали всего два раза за всю историю. Кроме того, по стилю она представляла собой непривычную смесь – фолковый текст под аккомпанемент электрогитар, пианино и органа. На органе играл 21-летний гитарист Эл Купер, впервые севший за новый для себя инструмент (и это чувствуется – он отстает на одну восьмую такта).
Песня не вышла бы никогда, если бы не два поклонника Дилана в Columbia Records. Они тайком подсунули запись Тери Ноэлю, первому в Америке диджею, работавшему для звезд на самой модной дискотеке Манхэттена. Ноэлю песня понравилась, он ее поставил и сообщил, что звездной аудитории она тоже пришлась по душе.
Но руководство Columbia не оставило своих опасений. Все-таки вкусы приходивших к Ноэлю звезд сильно отличались от вкусов среднего меломана. Однако 20 июля Columbia все-таки сдалась, и Like a Rolling Stone впервые увидела свет.
Уже через несколько дней она была на втором месте в Billboard и продержалась в первой десятке четыре месяца – значительный срок, что тогда, что сейчас. Через 40 лет британский рок-журнал Mojoназовет ее величайшим синглом в истории рок-музыки, а еще через год те же слова повторит Rolling Stone.
Примеры Дика Кларка, оценивавшего перспективы «Битлз», и канала CBS, который собирался снять с показа премьеру «Мэри Тайлер Мур», а также сомнения Columbia по поводу песни Дилана доказывают, что и специалисты могут ошибаться. И что немаловажно, эти примеры еще раз демонстрируют, с какой готовностью мы отвергаем непривычное. Шесть минут текста, плотно набитого не всегда понятными метафорами (например, «Наполеон в лохмотьях и язык, на котором он говорил» – намек на Энди Уорхола), не попадающий в такт оргáн, фолк-певец с сиплым голосом, поющий под электрогитару, – такого они прежде никогда не слышали.
Классическая ошибка – делать скоропалительные выводы. Да, шестиминутные композиции обычно проваливались, но студии звукозаписи очень скоро это подметили и просто перестали их выпускать. Поэтому выборка длинных песен получалась совершенно непоказательной. Еще более серьезным просчетом со стороны 35-летних руководителей Columbia было решать за 20-летних, что им понравится, а что нет. Но в 1960-х ответ на вопрос «Что любит молодежь?» звучал так: «То, чего не любят взрослые». У молодежи 1960-х была расхожая фраза: «Ни за что не доверяй никому старше тридцати».
Непонятный текст? Как раз в непонятности заключалась вся прелесть Louie Louie «Модерн токинг» и Smells Like Teen Spirit «Нирваны», прозвучавших много лет спустя.
А еще руководство студии не подумало, что, проведя неделю на пляже, мы перестаем замечать рев прибоя. По радио песня прокручивается не один раз, и с каждым разом слушатель все больше привыкает. Незнакомое делается вполне знакомым. А иногда – как «Мэри Тайлер Мур», «60 минут», «Битлз» и величайшая песня в истории рок-музыки – становится классикой.
Воскресное февральское утро 2000 года, на часах почти 11. Мы едем по Беверли-Хиллз на юг, к одной прославленной церкви.
Моя знакомая уже три раза с придыханием напоминала, что глава церкви – известная фигура в кругах «нью-эйдж». (Где главная заповедь, судя по моим визитам в церковь в Сан-Диего, – «прокатит все». Поскольку церковь у последователей «нью-эйдж» такая всепрощающая, что устранила саму концепцию греха, я прозвал ее «Церковь святого Вперед-и-с-песней».)
За два квартала до церкви мы застряли в пробке, свидетельствующей о том, что «нью-эйдж» здесь действительно в ходу. Наконец отыскав местечко, где можно было приткнуться, мы прошагали пешком до входа и уселись в восьмом ряду.
Через несколько секунд на сиденья ближе к проходу, справа от нас, опустились две женщины.
В последующие час с четвертью я несколько раз оглядывался на них. Меня притягивала не внешность, а то, с какой ощутимой теплотой они друг с другом общались. Я разгадал в них мать и дочь, но больше ничего интересного не подметил.
После службы мы со знакомой вместе с остальной толпой из 1100 человек стали потихоньку выбираться через узкие двери. Светловолосые мать с дочерью оказались прямо перед нами.
На полпути к выходу знакомая прошептала мне на ухо многозначительным тоном:
– Узнаешь?
– А должен?
– Конечно! Это же Кристина Эпплгейт. Телезвезда! «Женаты, с детьми».
– Телезвезда? Она?
Удивление мое объяснялось тем, что в реальности – по крайней мере в реальности того воскресного дня – Кристина Эпплгейт ничем не отличалась от обычной американки, которую можно встретить в любом среднестатистическом городке. Кристина Эпплгейт, несомненно, женщина симпатичная. И, как почти у любой симпатичной женщины, лицо ее обладает одной отличительной особенностью.
Оно самое что ни на есть обычное.
У Кристины Эпплгейт самый обычный нос – ни большой, ни маленький. Глаза чуточку больше среднего и чуточку светлее, чем обычные карие. Хорошая кожа, но уж точно сияет не больше обыкновенного. В руках голливудских гримеров обычные черты обретают привлекательность в глазах большинства.
Интересно получается: во внешнем облике (в том числе и в лицах) нам тоже нравится привычное и знакомое. (Что неудивительно, учитывая наше относительно недавнее прошлое, когда незнакомое лицо означало врага или захватчика.) Глаза должны быть посажены не слишком близко и не слишком широко, нос – обычного размера, на обычном расстоянии от губ. Камерон Диас, например, обладает почти идеально симметричным лицом, со средним носом, красивыми, но самыми обычными глазами, нормальными, но не особенно примечательными волосами и светлой, но вполне часто встречающегося оттенка кожей. Однако большинство ее все же необычайно привлекательной не назовет. Почему? Из-за рта. Он у нее как раз нестандартный – почти в буквальном смысле «до ушей».
Однако этот нестандартно широкий рот мы воспринимаем благосклонно, поскольку именно он дарит Камерон Диас еще одну привлекательную черту – широченную улыбку, которой мог бы позавидовать сам Чеширский кот. Улыбки нас успокаивают, сигналя: «Я хороший, меня не надо бояться!», а еще они излучают оптимизм, на который мы падки, как никто другой.
Здесь по крайней мере один читатель уже должен был возмутиться, вызвав в памяти образ одной знойной красавицы – Пенелопы Крус. У Крус непривычно смуглая кожа, необычайно большие непроницаемо-темные глаза, иссиня-черные волосы, нос гораздо длиннее среднего, да еще этот заостренный кончик, который почти касается верхней губы. Все не как у всех, и тем не менее Крус ослепительна.
Однако на самом ли деле нас привлекает такая нестандартная внешность? Вуди Аллен, снявший фильм «Вики Кристина Барселона», за который Крус получила «Оскар», в интервью Vanity Fair озвучил то странное впечатление, которое производит на многих внешность Пенелопы.
– Ее лицо нельзя охватить взглядом, – сказал тогда Аллен. – Оно все чересчур.
Буквально через несколько дней после того, как я написал эту главу, я вышел в магазин за яблочными пончиками и вдруг по пути к кассе остановился как вкопанный. Мне попалась на глаза обложка нового номера People с ежегодной номинацией на самого красивого человека в мире. И кого же они выбрали на этот раз?
Кристину Эпплгейт.
Почему? Потому что ее лицо являет собой идеальное сочетание самых обычных черт и именно такое лицо, воплощение привычного и знакомого, кажется нам красивым. У нее простое, невыразительное, не ослепляющее лицо. Самые обычные черты, симметрично расположенные на самом обычном лице, которое можно увидеть на любом углу в любом среднестатистическом городе.
Эта любовь к обычному и знакомому настолько сильна в нас, что ученые даже дали ей особое название – койнофилия. Слово происходит от греческого «койнос» – «обычный» и «филос» – «любовь».
Как видим, критерии красоты нам диктует все та же любовь к привычному.
Вечером в пятницу 26 января 1968 года сосед по общежитию привез Джеффа Гриндорфера к себе в гости, на северное побережье Орегона. До этого Джефф на орегонском побережье никогда не был, но прекрасно представлял себе Тихий океан, потому что вырос в Сан-Франциско, тоже на самом берегу. Чтобы гость насладился своим пребыванием сполна, ему отвели зеленую комнату с окном до самого потолка, откуда открывался вид на даль океана.
Первая ночевка в этой комнате стала для Джеффа и последней.
Наутро за завтраком он извинился перед хозяевами дома. Да, он несказанно благодарен за то, что его поместили в самую лучшую комнату, но спать он там больше не сможет. «Прибой грохочет так сильно, что мне просто страшно».
Хозяева очень удивились такому заявлению. Они не одно десятилетие прожили в этом доме и никакого особого грохота не замечали.
Явление это в психологии называется перцептивной адаптацией: хозяева дома настолько привыкли к постоянному шуму, что перестали его замечать. Именно поэтому маркетологи так часто меняют рекламу. Привыкнув к ролику или объявлению, мы его попросту перестаем видеть – как хозяева дома перестали воспринимать грохот океанских волн.
Привычка притупляет чувства. Именно из-за нее так часто рушатся браки. Партнеры привыкают друг к другу, меньше замечают – и, соответственно, меньше ценят.
Ровно по той же причине неожиданный подарок обеспечивает нам несколько дней лучезарного настроения, а вот ожидаемый – на День рождения, например, – таких сильных эмоций не вызывает.
Мы любим знакомое и привычное – а потом любовь уходит.
Привычка утомляет, но до того, как пресытиться, мы жаждем именно привычного и отвергаем незнакомое – в этом убедились на своем опыте создатели сериала «Мэри Тайлер Мур» в середине 1970-х.
Именно на этой тонкой грани пытаются балансировать сейчас несколько американских компаний.
Девятое августа 2009 года. По радио передают новости от Говарда Шульца из Сиэтла: Starbucks закрывает 300 своих кофеен и увольняет сотрудников. Те, кто на своем веку слышал уже немало подобных сообщений о сокращениях, знают, что последует в конце: «Надеемся, эти перемены подготовят почву для грядущих успехов, когда экономическое положение придет в норму».
Обозреватели быстро выдвинули свою версию: по их мнению, дорогу Starbucks перешел McDonald's. Он вложил миллионы в раскрутку «Мак-кафе», так что это вполне логично: если он на подъеме, страдает Starbucks. Но так ли это? Или Starbucks просто повторяет судьбу Мэри, Роды и Филис? Сегодня ты свеж и нов, завтра – уже покрылся плесенью.
Возможно, Starbucks идет по стопам Gap. Сегодня люди готовы приезжать в твой магазин с другого конца города, назавтра твои магазины уже на каждом углу, а послезавтра их ждет тотальная ликвидация – если найдутся охотники купить что-то настолько приевшееся.
Правда, в глазах тех, кто работает в здании по адресу: 6301, Фитч-Пас в Нью-Олбани, Огайо, – дела Gap еще не так уж плохи.
В этом здании находится главный офис Abercrombie & Fitch, чьи продажи в июне 2009 года упали на целых 28 %. Пока еще рано пророчить им печальную судьбу сериала «Мэри Тайлер Мур», да и рискованно – они не раз доказывали, что хорошо понимают свою 18–22-летнюю целевую аудиторию. Дизайн и концепция у них просто блеск. Кроме того, 90 децибел электронной дискотечной музыки отпугивают всех, кто старше 40, еще с порога. Равно как и запах, витающий между стеллажами. Это собственный аромат А&F – Fierce, феноменальный состав, от которого вовсю веет подростковыми гормонами.
Кроме того, А&F очень ловко придумали с ответвлениями. Создали Hollister, чтобы предотвратить привыкание к бренду А&F, а потом Gilly Hicks – чтобы, воспользовавшись своим сексуальным имиджем, освоить рынок женского белья и домашней одежды. Но основной бренд А&F по-прежнему под угрозой – надо удержаться на тонкой грани, оставаясь знакомым и привычным, но в то же время не приедаясь.
Эта задача стоит сегодня перед каждым участником рынка: избежать печальной участи сериала «Мэри Тайлер Мур» и не сдуться через несколько месяцев после триумфа.
В 1958 году один терапевт, работавший в Уилере, штат Орегон, приобрел взамен своего любимого Packard 1949 года невиданную роскошь. Он купил новенький бежевый Mercedes Benz 190, с красными кожаными сиденьями, деревянными рамами и отделкой деревом на дверцах. В крошечном округе Тиламук Mercedes до этого не видели никогда. Почти каждый день терапевта донимали вопросом: «Что ж это за машина такая?»
Прошло 14 лет. Его сын, проживающий в долине, которую впоследствии назовут Кремниевой, купил BMW 2002. Несмотря на то, что обитатели этого района к югу от Сан-Франциско никогда не были стеснены в средствах, BMW в 1972 году там все же были редкостью – такой, что их владельцы даже придумали особое приветствие «для своих». Разъезжаясь на дороге с другим BMW, следовало поморгать фарами.
Сегодня BMW и Mercedes вместе с их соотечественниками Porsche и Audi оккупировали верхний сегмент американского автомобильного рынка, а японцы, проникшие на этот рынок сравнительно недавно, грозят оккупировать средний и нижний сегменты. Именно в них надо искать причину проблем Ford и General Motors, которые достигли критической стадии в 2008 году, когда экономика Штатов чуть не рухнула.
Но если учесть, что многие импортные марки у нас еще не прижились, а Ford и Chevrolet – относительно давние знакомые, возникает вопрос: в этом ли причина трудностей, которые переживает американский автопром?
Может, американские машины, как магазины Gap и пончики Krispy Kreme, просто-напросто слишком примелькались?
Эту точку зрения явно разделяет Toyota. Там определенно уловили, как быстро нам надоедает ставшее чересчур знакомым. Поэтому Toyota создала Lexus и Scion, решив охватить сразу и верхний, и нижний сегменты рынка.
Первая прорвавшаяся на американский рынок японская марка Datsun, очаровавшая автовладельцев своей культовой моделью 240Z в 1972 году, уже в 1981 году сменила название на Nissan. Потом, когда японские и немецкие автомобили перестали быть в диковинку, открылась ниша для еще одного нового бренда – и ее тут же занял Cooper со своим необычным малышом Mini и нестандартной рекламной кампанией.
Мы любим привычное и знакомое – до тех пор, пока оно не приедается. И очень быстро остываем к старому.
Например, мы, как показывает следующий печальный пример, с легкостью рушим великолепные старые здания. Два памятника начала прошлого века в Миннеаполисе – «Уэст-отель» и восхитительный Метрополитен-билдинг, однажды украсившее собой обложку Harpers, попали под снос менее чем через 40 лет после постройки. Социологи твердят, что в большинстве стран старики пользуются уважением, делятся житейской мудростью, живут с молодыми под одной крышей. Мы же своими стариками пренебрегаем. После 64 ты уже обуза для работодателя, поэтому на то, чтобы не видеть вокруг морщинистых лиц, ежегодно уходят миллиарды.
Может, вся беда Ford и Chevrolet в плохом руководстве и слишком больших затратах на рабочую силу и медицинское страхование? Возможно. Но даже решив эти проблемы, они все равно не перестанут быть слишком старыми и слишком привычными. Чтобы снова набрать силу, им надо обновиться, иначе к ним неизбежно будут относиться как старикам и отжившим свое зданиям. Долой старое и знакомое, даешь новое!
При этом у наших «фордов» есть огромное преимущество, которое с каждым десятилетием только усиливается: сила и могущество брендов. Мощь брендов как раз в привычности. Бренд – это что-то знакомое, устоявшееся, мы ему доверяем. Нововведение же, наоборот, пока себя не зарекомендовало, поэтому смущает нас. Но если новинка выходит под надежной проверенной маркой Ford, она становится одновременно знакомой и незнакомой – и надежной, и интригующей сразу. Поэтому, что бы нам ни встретилось на дальнейшем пути, мы будем замечать за рулем только бренды.
Самый успешный инвестор нашего времени готов со мной согласиться. Посмотрите на семь холдингов в активе Уоррена Баффетта: Coca-Cola (занимает 20 % в портфеле его акций), Wells Fargo, железнодорожная компания Burlington Northern Santa Fe, Proctеr & Gamble, American Express, Kraft Foods и Wal-Mart. Настоящий Зал славы брендов. А слава приносит благосостояние. За последние 10 лет акции Баффетта превышали средние показатели по рынку на 7 % ежегодно. Это значит, что не только выбор товаров и услуг подвержен растущему влиянию брендов, но и инвестиции.
4. Несокрушимые оптимисты
Прилежный читатель, полагаю, сразу же побежит отправлять нам по электронной почте ответ на любопытный вопрос: «Какая телегероиня, рассказывая, какими бы она желала видеть свои похороны, сказала: "Развейте мой прах над Бертом Рейнолдсом"?»
Тогда это было смешно. Но прошло совсем немного времени, и жизнь продублировала телевидение.
Наша невероятная история начинается со свадьбы знаменитого бейсболиста Джо Ди Маджио и актрисы Мэрилин Монро. Исполнительный Ди Маджио, узнав, что супруга приобрела место в склепе на кладбище Вествуд-Виллидж в Лос-Анджелесе, решил купить там два места и для себя – одно прямо над ячейкой Мэрилин, другое – рядом.
В 1954 году они развелись, и Ди Маджио, решив, что больше не хочет после смерти покоиться рядом с бывшей супругой, продал места в склепе своему другу, Ричарду Пончеру.
Спустя восемь лет Мэрилин Монро умерла.
Перенесемся в 1986 год. Пончер серьезно заболевает. Чувствуя, что дни его сочтены, он зовет к смертному одру свою жену Элси, просит наклониться поближе и шепчет ей на ухо: «Когда я отброшу коньки, положи меня над Мэрилин лицом вниз. Если не положишь, я тебе по ночам являться буду».
Элси Пончер – тоже, судя по всему, человек исполнительный – не стала нарушать последнюю волю мужа. «Я стояла у гроба, – рассказывала она потом в интервью Los Angeles Times, – и распорядитель при мне повернул покойного лицом вниз».
Теперь перенесемся в начало 2009 года. Вдова, ломающая голову над тем, где добыть 1,8 млн долларов залога за дом в Беверли-Хиллз, в котором, как она надеялась, будут жить ее дети, принимает поистине современное решение – выставить место в склепе на аукционе eBay.
Начальную цену она назначила в 500 000 долларов. И уже в конце августа, по окончании бурных торгов, возносила хвалу покойному супругу Ричарду. Место в склепе ушло за 4,6 млн долларов.
В этой короткой истории прекрасно отражена наша современная сущность. И развитие технологий в виде интернет-аукциона eBay, и наше пристальное внимание к жизни и смерти знаменитостей, и благосостояние наших граждан, у которых найдутся лишние четыре миллиона на дырку в стене, и наш повышенный интерес к сексу.
Религия тоже играет здесь не последнюю роль. Мистер Пончер, как и многие американцы, верил в жизнь после смерти. Беспредельность нашей веры не знает аналогов. Согласно ежегодному отчету Исследовательского центра Пью, 82 % из нас верят в Господа и 9 % – в другие высшие силы, 74 % верят в загробную жизнь, 85 % верят в рай (хотя каждый третий протестант полагает, что туда попадут лишь христиане). Только каждый 25-й назвал себя атеистом или агностиком.
Очевидно, что Ричард Пончер тоже верил. Но его вера выходила далеко за рамки религии, демонстрируя одну из самых примечательных наших черт – бьющий через край оптимизм. Ричард Пончер верил не просто в жизнь после смерти, он верил и в секс после смерти. А его сугубо американский оптимизм вселял в него веру не просто в секс после смерти, но и в страстные ночи с секс-символом целого поколения (и не беда, что на кладбище их будет разделять толща бетона).
Добро пожаловать в Оптимистичную Америку!
В марте 2005 года в Америку завезли очередную британскую новинку – телесериал под названием «Офис». Спустя год он завоевал «Эмми» как выдающийся комедийный сериал.
Оригинал вышел в Британии в 2001 году, авторы идеи – Стивен Мерчант и комик Рики Джервейс. Америка была не первой получательницей оригинального сценария под адаптацию – в 2004 году уже вышла французская версия, Le Bureau.
Приступая к работе над американским вариантом, Джервейс прекрасно отдавал себе отчет в том, что сценарий должен отличаться от британской и французской версий – потому что сами американцы отличаются от европейцев. Позже, рассказывая об этом в интервью, он назвал четыре основных отличия между американцами и британцами.
– Вы хитрее, у вас зубы в лучшем состоянии, вы более амбициозны и слегка пошире.
Потом комик посерьезнел и привел пятое отличие:
– Самое главное – в вас куда больше оптимизма. Вам говорят, что можно стать президентом, и вы становитесь. В Британии на такое ответили бы: «Что, крыша поехала?»
Джервейс знал про американский оптимизм из американских фильмов, которые на протяжении 40 лет заканчивались только так, как положено фильмам, снятым для нации оптимистов, – счастливо. Они настолько предсказуемы, что сценарист в фильме Роберта Олтмана «Игрок», пародирующем американскую киноиндустрию, отказываясь придумывать счастливый конец, поясняет: «Это ведь вообще не американский фильм».
В 1969 году Джервейсу было всего восемь лет, поэтому он не застал тот необычный для Голливуда период, который поколебал бы его уверенность. Все четыре самых кассовых фильма того года – «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид», «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», «Полуночный ковбой» и «Беспечный ездок» – заканчиваются печально. Бутч и Сандэнс, Ратсо Риццо из «Ковбоя», Уайетт и Билли из «Ездока» – все умирают, а в «Лошадях» участника танцевального марафона арестовывают за то, что он помог своей партнерше уйти из жизни.
В чем же причина такого неожиданного поворота в американском кинематографе? Вспомните события предшествующих 1969 году лет: убийство Джона Кеннеди (1963), Мартина Лютера Кинга (1968) и Бобби Кеннеди (1969), самый разгар войны во Вьетнаме и маршей протеста против нее. Уже не кажется странным, что и хеппи-эндов, и комедий в 1969–1971 годах стало поменьше? А также, что среди немногих кассовых комедий тех лет – «Военно-полевой госпиталь» (MASH) и «Уловка-22». Это антивоенные черные комедии, скорее циничные, чем смешные.
Но что было, то было. Сегодняшние фильмы тоже, бывает, заканчиваются печально – «Язык нежности» 1983 года, например, или «Стальные магнолии» 1989 года. Но это исключения, которые лишь подтверждают правило: американцы верят в хеппи-энды. Как же иначе, мы ведь оптимисты.
Мы верим.
Мы тысячами скупаем сборники оптимистичных песен Мак Дейвиса, Брукса и Данна и «Плэттерс». Если сегодня за окном льет дождь, мы знаем, что завтра будет новый день. Эта фраза мелькает в названиях песен Стинга, Майкла Джексона и Вана Моррисона, а также в мюзикле по «Волшебнику страны Оз» – The Wiz («Волшебник»). Ее отголоски звучали и в мюзикле «Энни» о девочке-сиротке: «Завтра снова взойдет солнце, спорю на последний доллар». В Америке даже несчастные сироты знают, что в конце концов все будет хорошо.
Мы полагаемся на оптимизм и внушаем его другим. Это видно по нашей политике, по наклейкам на бампере, которые начали появляться в 2009 году: «Задень либерала! Трудись и будь счастлив!» Из этого следует, что консерваторы не согласны не только с политикой либералов, но и с их упадническими настроениями. Либералы вечно всем недовольны и озабочены. Войнами на Ближнем Востоке, равенством доходов, состоянием экономики. «Не заморачивайтесь, либералы! – призывает их наклейка на бампере. – Будьте счастливы!»
Разве не это мы наблюдаем повсюду? Хотя ощутимый рост нарциссизма и вызывает некоторое беспокойство, нельзя не считаться с тем, что Нарциссы склонны к самолюбованию – и считают, что вполне способны к 30 годам зарабатывать по 70 000 в год. Но ведь так считают и оптимисты, а разве оптимизм не самая ценная наша черта?
Именно к такому выводу пришел профессор Дэвид Ландес. В своем труде по истории мировой экономики «Богатство и бедность народов» (The Wealth and Poverty of Nations) он называет оптимизм характерной чертой великих наций:
«В этом мире победа за оптимистами – не потому, что они всегда правы, а потому, что они мыслят позитивно. <…> В этом залог успеха, достижений, цивилизации. Просвещенный, сознательный оптимизм всегда себя оправдывает».
И мы определенно им обладаем. В декабре 2008 года, согласно исследованию Harris Interactive и Financial Times, большинство респондентов во Франции (63 %), Италии (62 %), Испании (59 %), Великобритании (58 %) и Германии (52 %) считали экономическую ситуацию в своей стране плачевной. Среди американцев 54 % смотрели на нее с оптимизмом. На отдельный вопрос об экономическом положении своей страны нелестные отзывы дали 83 % французов, 74 % итальянцев, 70 % британцев и испанцев и 63 % немцев. А американцы? Пессимизм проявили лишь 52 %.
Компания Harris Interactive регулярно выясняет уровень общей удовлетворенности жизнью среди наших граждан. В октябре прошлого года 65 % опрошенных сказали, что своей жизнью весьма довольны. Несколькими годами ранее в совместном американо-европейском опросе довольных американцев оказалось 58 % – почти в два раза больше, чем европейцев.
Даже в самые тяжелые для нашей экономики дни, в середине 2009 года, мы держались стойко. В опросе ABC News и Washington Post у 75 % респондентов кто-то из близких друзей или родных попал под сокращение или снижение зарплаты, однако две трети по-прежнему с оптимизмом смотрели в грядущий год – то есть по сравнению с прошлогодним опросом показатели почти не изменились.
Вот еще два статистических подсчета, иллюстрирующих наши радужные настроения. Согласно недавнему исследованию, свыше 80 % из нас верят в чудеса. Американские читатели не увидят в этом ничего странного, а вот читатели немецкого и французского переводов этой книги сильно удивятся. В Германии в чудеса верят лишь 39 %, а во Франции – 37 %. Гораздо больше они склонны верить не в то, что завтра будет новый день, а в то, что закончился сегодняшний.
Мы верим в чудеса на этом – и на том свете. В жизнь после смерти верят все те же 80 % американцев – и лишь половина французов. Ничего удивительного, если вспомнить, что классическое произведение французской литературы – «Кандид» (полное название – «Кандид, или Оптимизм») Вольтера представляет собой безжалостные нападки на оптимизм. Хотя именно благодаря этой книге вошло в наш язык само это слово «оптимизм» – сразу после Войны за независимость.
Теперь ясно, насколько молодо понятие оптимизма – ему еще не исполнилось и 300 лет.
Откуда же берется в нас эта радужная уверенность? Может, исторический экскурс даст ответ?
Наши предки прибывали на эту землю с одной крохотной заплечной котомкой и горсткой монет, чтобы прокормиться и оплатить крышу над головой первые несколько месяцев, а потом за несколько десятилетий выстроили империю с заводами и фабриками, преумножающими обильные ресурсы страны. Именно это изобилие, как считает историк Дэвид Поттер, и заложило основы нашего характера и менталитета. Свой труд по исследованию американского характера он так и назвал: «Страна изобилия» (People of Plenty).
Мы стали величайшими оптимистами на планете – видимо, в каждом из нас живет Джей Гэтсби. К концу написанного Фицджеральдом великого американского романа мы узнаем, что этот миллионер с полным шкафом сорочек из египетского хлопка всех цветов радуги, живущий в огромном поместье с видом на пролив Лонг-Айленд, на самом деле Джимми Гетц, сын бедного фермера из Миннесоты. Мы узнаем, что он вставал каждый день в 6 утра, с 6.15 до 6.30 делал зарядку, потом с 7.15 до 8.15 учился, работал по восемь часов, а с 5 до 9 вечера упражнялся в «ораторском искусстве и осанке, развитии фантазии и обдумывании изобретений».
После Второй мировой миллионы американцев обеспечили популярность мюзиклу, а впоследствии и фильму «Тихоокеанская история». Его арии – особенно две из них – яркое воплощение американского оптимизма. Вот одна из них, которую вполне можно было бы назвать «Сила позитивного мышления». В действительности же она называется Happy Talk («Радостные разговоры»). Вот как она звучит: «Говори, говори о том, что тебе нравится, о том, чего ты хотел бы. У человека должна быть мечта. Если у тебя нет мечты, как же она исполнится?»
Если мы еще не до конца прониклись безграничным оптимизмом этого мюзикла, действие в котором к тому же происходит во время войны, то вот еще один хит оттуда же:
«Я сказал бы, что жизнь – как зыбучий песок,
Чтоб смотреться немного умнее.
Но я насмерть стою
За надежду свою
И расстаться не думаю с нею!»
Ария называется «Неистребимый оптимист», и с тех пор наш неистребимый оптимизм только возрос. Мы пережили убийства двух Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, бесславную Вьетнамскую войну, импичмент президента, гибель башен-близнецов, усугубившую тогдашний экономический кризис. Однако через два года после теракта Рики Джервейс, пристально посмотрев на Америку, измерил ее пульс и заявил, что сердце бьется уверенно.
Наш оптимизм неистребим.
После всего вышеизложенного возникает интересный вопрос: недавний экономический кризис – это просто часть неизбежного цикла и всему виной алчность финансовых компаний? Или в кризисе виноваты мы сами?
Вот по крайней мере два фактора, которые поставили нас на грань экономической депрессии: банки предлагали кредиты неплатежеспособным, а люди брали кредиты, которые не могли выплатить. Неужели обе стороны сознательно шли на заведомо провальную сделку?
Нет, конечно. С чего бы им настраиваться на провал? Мы – как работники финансовой компании, так и люди, приходящие оформлять ипотеку, – верим в прекрасное завтра. Да, сейчас дела идут неважно, компании закрываются, кругом сокращения, лимит на кредитной карте превышен… Но это сегодня, а завтра будет новый день. Поэтому одни оптимисты предлагают кредиты, а другие оптимисты их берут.
В связи с этим еще один вопрос: о чем это свидетельствует? О нашей слабости? Или о том, что перебор – это всегда плохо и даже в оптимизме перегибать палку не стоит?
Экономисты часто сетуют на то, что американцы слишком много тратят и слишком мало копят. Много лет назад Бенджамин Франклин в числе прочих тоже ратовал за бережливость: «Не надо крохоборничать и швырять деньги на ветер; лучше синица в руках, чем журавль в небе; копите на черный день».
Но то был Бенджамин Франклин, он не дожил до двух мировых войн, до того, как Америка стала величайшей на свете страной, и до Рейгана с его «сияющим городом на холме». Он не слышал, как Джон Кеннеди обещал, что до конца десятилетия нога американского астронавта ступит на Луну, и не видел этот эпохальный шаг, свершившийся точно в указанный срок. Он не видел, как мы возглавили триумфальное шествие цифровых технологий по планете. Франклину не довелось испытать уверенность, которую вселяют такие масштабные победы и такой стремительный рост.
Мы, американцы, не откладываем на черный день.
Потому что не ждем, что он настанет.
«Реклама продает одну-единственную вещь – счастье», – утверждает Дон Дрейпер, специалист по рекламе из популярного сериала «Безумцы» производства AMC. Фраза Дрейпера перекликается с другим знаменитым высказыванием, принадлежащим Чарльзу Ревсону, владельцу компании Revlon. Услышав от кого-то, что Revlon производит духи, он поправил собеседника: «Духи делают на фабрике. А в магазине мы продаем надежду».
Слова Дрейпера и Ревсона падают в Америке на благодатную почву. Люди, которые верят в большие чудеса (а мы верим), уж тем более склонны верить в малые – например, в то, что за несколько секунд в день можно уменьшить объем бедер или что можно разбогатеть, работая по четыре часа в неделю. Мы по природе своей падки на «новое и улучшенное», потому что верим в новизну и улучшения.
Скептики же, которых во Франции и в Британии миллионы, к обещаниям лучшей жизни совершенно глухи, что видно и по их рекламе. Тон их объявлений граничит с заискиванием. А вот американцы слушают и клюют на «новое и улучшенное» ежедневно.
Американцы верят, что их окружает все самое-самое. Отсюда проистекает еще одна характерная для американской нации черта – гиперболизированность, которой проникнута вся наша реклама. Мало в какой еще стране язык рекламы так насыщен преувеличениями – «самое лучшее», «превосходное», «великолепное».
Классический пример таких преувеличений – небылицы, определенно американское изобретение. Наша уверенность в себе и в собственном величии всецело отражена в легендах о кентуккийских первопоселенцах, включая знаменитого Даниэля Буна, который «приседал ниже всех, прыгал выше всех, нырял глубже всех, дольше всех оставался под водой, а выходил суше всех».
Рекламная гипербола уже тогда не воспринималась как гипербола, а теперь тем более. Рекламные обещания по-прежнему отличаются размахом и, судя по числу повторений, – результативностью.
Возможно, все дело в этом? Мы как оптимисты верим большим обещаниям, беря пример с тех оптимистов, которые их раздают.
Увидеть, как наш природный оптимизм срабатывает в маркетинге, можно на примере двух человек и одного предприятия. Наши главные герои – издатель, торговая сеть и писатель.
До 1982 года в серьезных черно-белых американских газетах освещались только плохие новости – убийства, авто- и авиакатастрофы, падение рынка ценных бумаг, безвременные кончины знаменитостей. Устав от десятилетий славословий местным командам, спортивные страницы теперь в основном ругали звезд и тренеров, а криминальные репортажи с участием игроков занимали больше места, чем результаты матчей.
«Хватит!» – решил Эл Ньюхарт, и в августе 1982 года у нас появилась USA Today.
USA Today – это как мюзикл «Энни». Она видит нас в розовом свете – и именно о нас пишет. Она обращается непосредственно к нам и болеет за нас. Чтобы развеять последние сомнения в ее серьезности и мрачности, она отказалась от традиционного черно-белого оформления. Как и iPod, вместо «взрослых» цветов – темно-синего, графитного, шоколадного, темно-зеленого – она возвращает нам цвета детства и игрушек Fisher-Price: оранжевый, золотистый, голубой, ярко-зеленый и лавандовый. Новости становятся развлечением, игрой, и газета носит заслуженное прозвище «болельщицы за Америку».
В USA Today знают: мы верим.
Хотите взглянуть на еще одну компанию, которая понимает наш оптимизм? Зайдите на target.com – а лучше сперва к их конкуренту, walmart.com.
Побродите по сайту. Что вы видите? Вещи. Пальто, купальники, зонтики, футболки. А там, где вещей нет, есть длинные списки. Всеамериканские списки покупок. Чего вы там точно не видите, так это людей. Ни души. Wal-Mart ясно дает понять: мы продаем вещи по выгодной цене.
А теперь зайдите на target.com. Что вы видите? Женщин, мужчин, мальчиков, девочек, младенцев. Приглядитесь. Да, на них на всех разные вещи, но вещи вы замечаете потом, а первое, что бросается в глаза, – улыбки на лицах. Люди светятся счастьем и оптимизмом.
В отличие от моделей из модных журналов, застывших в типично подиумной позе «Я слишком сексуальна для этой юбки», модели на сайте сняты как команда болельщиц на фотографии для выпускного альбома. Хоть сейчас на рекламу отбеливателя для зубов – одна улыбка ослепительнее другой.
Target понимает нас. В высших маркетинговых кругах компания известна своим умением понять аудиторию. Wal-Mart думает, что мы покупаем вещи, поэтому лавры достаются Target. Но хотя вещи идут на ура, «ура!» идет куда лучше.
И наконец, писатель, который тоже нас понимает, – и отчасти именно поэтому его книги расходятся миллионными тиражами. Узнав, что выпускник Гарварда Малкольм Гладуэлл пишет для еженедельника New Yorker, мы спешим заподозрить в нем интеллектуала и либерала, а значит, возможно, пессимиста. Угадали?
Взгляните на этот неожиданный пассаж из предисловия к «Гениям и аутсайдерам», существующий только в американском издании:
«Но что будет <…> если мы перестанем всматриваться в горизонт через мощные бинокли и вместо этого возьмем в руки микроскоп, чтобы разобраться, как принимаем решения и почему ведем себя так или иначе? Думаю, это изменит принципы ведения войн, характеристики товаров на полках, сюжеты фильмов, методы подготовки офицеров полиции, практику консультирования семейных пар, подходы к интервьюированию при приеме на работу и т. д. и т. п. И если мы объединим все эти маленькие изменения, в итоге у нас получится новый, более совершенный мир»6.
Разве могла бы Энни сказать лучше?
Мы любим Гладуэлла за то, что он интересный рассказчик. Но еще мы любим его за те чувства, которые он нам внушает. Он вселяет в нас веру в лучшее, в то, что завтра снова взойдет солнце.
Он верит, и мы любим его, потому что тоже верим.