Он очень постарел в тюрьме. Спина его сгорбилась, лицо побледнело, губы были совсем белые.
– Ну, что, мой мальчик? – сказал он. – Тебе, наверное, кажется, что я изменился? Да, тюрьма – плохое место, а скука и безделье хуже всякой болезни.
Потом, немного помолчав, он спросил:
– Как ты познакомился с этой дамой, которая писала мне?
И я стал рассказывать ему, как встретился с «Лебедем», как жил с госпожой Миллиган и Артуром, и все, что было со мной с тех пор, как я расстался с ним.
Я рассказывал очень долго. Мне страшно было дойти до конца и спросить у Витали, согласится ли он на предложение госпожи Миллиган.
Да и сам он не говорил мне ни слова о том, что было в ее письме. И мы дошли до гостиницы, в которой остановилась госпожа Миллиган, прежде, чем я успел закончить мой рассказ.
– Эта дама ждет меня? – спросил Витали, когда мы подошли к дому.
– Да, я проведу вас к ней, – сказал я.
– Не надо. Скажи мне номер ее комнаты и останься здесь с собаками и Проказником.
Я сел на лавку около двери. Почему он не хочет, чтобы я присутствовал при его разговоре с госпожой Миллиган? Я не мог понять. Через несколько минут Витали вернулся.
– Поди и простись с госпожой Миллиган и ее сыном, – сказал он мне. – Я подожду тебя здесь. Через десять минут мы уходим.
Я был так поражен, что не мог двинуться с места.
– Разве ты не понял меня? – спросил Витали. – Что же ты стоишь, как истукан? Мне некогда ждать.
Никогда еще он не говорил со мной так резко.
Я сделал несколько шагов, а потом спросил:
– Значит, вы сказали…
– Я сказал, что ты мне нужен и что я не могу обойтись без тебя. Ступай и возвращайся скорее.
Мне стало легче. Стало быть, Витали не открыл им, что я найденыш.
Войдя к госпоже Миллиган, я увидел, что Артур плачет, а она утешает его.
– Ты не уйдешь? Ты останешься, Реми? – воскликнул Артур.
За меня ответила госпожа Миллиган и объяснила сыну, что я не могу остаться.
– Я просила твоего хозяина оставить тебя у нас, Реми, – сказала она так грустно, что я не мог удержаться от слез, – но он не согласился, несмотря на все мои просьбы.
– Это дурной человек! – сказал Артур.
– Нет, не дурной, – возразила его мать. – Ты ему полезен, Реми, и, кроме того, мне кажется, что он искренне привязан к тебе. «Я люблю мальчика, и он любит меня, – сказал он мне. – Суровая школа жизни будет ему полезнее. Положим, вы дадите ему образование, но и я могу кое-чему научить его. Вашим сыном он быть не может, а моим будет. Это лучше, чем служить забавой для вашего больного мальчика, как бы добр и кроток он ни был».
– Но ведь он не отец Реми, – сказал Артур.
– Он его хозяин, и Реми должен вернуться к нему.
– Я не хочу, чтобы Реми уходил!
– Теперь он должен уйти. А потом я напишу его родителям и договорюсь с ними.
– Нет, нет, – воскликнул я.
– Почему же?
– Пожалуйста, не делайте этого!
– Но ведь другого средства нет, мой мальчик.
– Пожалуйста, не делайте!
– Они, кажется, живут в Шаваноне?
Не ответив ничего, я бросился к Артуру и стал нежно обнимать и целовать его. Потом я подошел к госпоже Миллиган и поблагодарил ее за все, целуя ей руки.
– Бедный мальчик! – сказала она и, нагнувшись, поцеловала меня в лоб.
– Я всегда буду любить вас. И тебя, Артур! – воскликнул я рыдая и бросился к двери. – Я никогда не забуду вас!
– Реми! Реми! – закричал Артур.
Но я не остановился и, выбежав из комнаты, затворил за собой дверь.
Через мгновение я был уже рядом с Витали.
– Идем! – сказал он.
Так из-за глупого страха признаться, что я найденыш, я расстался с моим первым другом и вернулся к прежней жизни, полной невзгод.
Глава XIIIСнег и волки
Мне снова пришлось целыми днями ходить с Витали по дождю и по солнцу, по пыли и грязи. Снова пришлось разыгрывать роль дурака на площадях и смеяться или плакать для забавы почтенной публики. Перемена была очень тяжела – ведь к довольству и счастью привыкаешь быстро.
После того, как я прожил два месяца на «Лебеде», мне стало гораздо труднее переносить лишения, я начал быстрее уставать и нередко грустил.
Живя у госпожи Миллиган, я часто думал о Витали. Теперь, живя с Витали, я думал о госпоже Миллиган и об Артуре. Лежа в грязной каморке постоялого двора, я скучал по своей хорошенькой каюте на «Лебеде», вспоминал, как весело мне жилось с Артуром и как всегда была добра ко мне госпожа Миллиган. Неужели я никогда не увижусь с моим другом и его матерью?
Одно только утешало меня: Витали стал обращаться со мной гораздо ласковее, чем прежде. Иногда он даже бывал нежен. И тогда я чувствовал, что он не только мой хозяин, что он любит меня.
Часто мне хотелось обнять и поцеловать его, но я не решался – не из страха, а из уважения к нему. Раньше Витали казался мне совершенно таким же, как все другие, кого я знал. Но пожив на «Лебеде», я стал находить, что в его обращении и манерах было много общего с госпожой Миллиган. А ведь она была «дама»!
Выйдя из Сета, мы в течение нескольких дней не говорили о моей жизни на «Лебеде». Но мало-помалу разговор стал заходить об этом, и его всегда начинал Витали. А вскоре не проходило дня, чтобы мы не вспоминали о госпоже Миллиган и об Артуре.
– Ты, значит, очень любил госпожу Миллиган? – спрашивал Витали. – Да и немудрено. Она была очень добра к тебе. Ты должен с благодарностью вспоминать о ней.
А иногда он прибавлял:
– Так было нужно.
– Что было нужно?
Сначала я не понимал, что он хотел сказать. Но потом я сам догадался, что нужно было не соглашаться на предложение госпожи Миллиган оставить меня у нее. Я не понимал почему, но видел, что и самому Витали было жаль отказать ей. И я был благодарен ему за это.
«А может быть, потом он и согласится», – думал я.
Мы шли по берегу Роны. «Лебедь» тоже плыл по этой реке. Ах, если бы можно было увидеть его еще разок! И, идя по берегу, я внимательно смотрел на каждое судно. Но «Лебедь» не показывался, и я вынужден был отказаться от надежды увидеть его.
Это очень огорчило меня. Тоска моя усиливалась еще и тем, что погода была отвратительная. Наступила осень, и ходить по грязи и под дождем было очень неприятно. Когда мы вечером останавливались на ночлег на каком-нибудь постоялом дворе или в сарае, промокшие до костей, усталые и грязные, веселые мысли, конечно, не шли мне на ум.
Витали спешил поскорее дойти до Парижа. Там он рассчитывал провести зиму, надеясь, что в таком большом городе можно будет часто давать представления.
По дороге мы иногда останавливались в каком-нибудь городке или деревне, разыгрывали наши пьесы и, заработав немного денег, шли дальше.
А погода становилась все холоднее. Как-то утром, когда мы, переночевав в деревне, тронулись в путь, поднялся сильный северный ветер. Это было очень неприятно, но мы радовались, что хотя бы нет дождя. Уж лучше пусть будет ветер.
Однако через некоторое время тяжелые черные тучи заволокли небо, и солнце скрылось. Мы опасались, что пойдет снег.
Когда мы добрались до деревни и вошли на постоялый двор, Витали сказал мне:
– Ложись скорее. Завтра мы выйдем очень рано, чтобы побыстрее дойти до Труа. Будет плохо, если нас в дороге застанет снег.
Сам он не лег, а сел около огня, чтобы согреть Проказника, который сильно страдал от холода и все время стонал.
На другой день я встал до рассвета. По небу ходили тяжелые тучи, и не видно было ни одной звездочки.
Когда отворяли дверь, холодный ветер врывался в комнату.
– Я на вашем месте не отправлялся бы сегодня в дорогу, – сказал хозяин, обращаясь к Витали. – Того и гляди пойдет снег.
– Я очень спешу, – ответил Витали. – Надеюсь, нам удастся дойти без снега до Труа.
– До него путь неблизкий, – покачал головой хозяин. – Туда не дойдешь за час.
Мы все-таки отправились в путь. Витали посадил Проказника под свою куртку, чтобы ему было теплее. Собаки не чувствовали холода и весело бежали впереди, а я закутался в куртку из овчины, которую Витали купил мне в Дижоне.
Говорить в такой холод было не особенно приятно, и мы шли молча и торопливо, чтобы побыстрее дойти до города.
Времени прошло много, а все не рассветало. Наконец на востоке показалась белая полоса, но солнца не было видно – его закрывали тучи.
Местность была пустынная и унылая. Деревья и кусты качались под порывами ветра, шурша еще оставшимися на них сухими листьями. Ни на дороге, ни в поле никого не было видно; не слышно было ни стука колес, ни ударов кнута. Только сороки прыгали на дороге и при нашем приближении взлетали на деревья.
На севере показалось какое-то белое облачко, оно увеличивалось и приближалось к нам. Это была стая диких гусей, летевших с севера на юг.
Холодный ветер становился все сильнее, и скоро в воздухе запорхали, как бабочки, легкие снежинки. А мы еще не прошли и половины дороги. Но я не особенно беспокоился; я даже думал, что от снега стихнет ветер и станет теплее.
– Мы не дойдем сегодня до Труа, – сказал Витали. – Нужно будет остановиться в первой же деревне.
Его слова обрадовали меня. Скорее бы показалась какая-нибудь деревушка!
Но как ни внимательно смотрел я вперед, я не видел никаких признаков жилья. Дорога, напротив, шла в лес, густой и темный, которому, казалось, не было конца. Нет, на деревню нечего рассчитывать. Но, может быть, перестанет идти снег?
Однако он не перестал, а пошел сильнее. Скоро он уже толстым слоем лежал на земле. Мы тоже были все в снегу, и я чувствовал, как он таял у меня на шее и холодной струйкой бежал по спине. Витали, которому приходилось немного приоткрывать свою куртку, чтобы Проказник не задохнулся, было не лучше моего. Собаки тоже приуныли и жалобно посматривали на нас.
Промокшие до костей, окоченевшие от холода, мы с трудом подвигались вперед. Хоть мы были в лесу, но он нисколько не защищал нас, так как ветер дул нам прямо в лицо.