— А почему мы ее не найдем?
— С тех пор как ты с ней расстался, она могла умереть.
Я был поражен в самое сердце этим предположением. И в самом деле: матушка Барберен могла умереть. Хотя я находился в том возрасте, когда с трудом веришь в смерть, но уже знал по опыту, что можно потерять любимого человека. Разве я не потерял Виталиса?
— Почему ты раньше не говорил этого? — спросил я.
— Потому что, когда я счастлив, в моей дурацкой голове бывают одни только радостные мысли, а когда я несчастлив — одни только грустные. А я был так счастлив, что мы подарим корову матушке Барберен, что больше ни о чем не думал.
— У меня такая же дурацкая голова, как у тебя, милый Маттиа. Так же, как ты, я был вне себя от радости.
— Ах, наша корова! — плача, восклицал Маттиа. — Бедная наша корова!
Потом он вскочил и, сильно размахивая руками, продолжал:
— Что, если матушка Барберен умерла, а гадкий, злой Барберен жив? Что, если он возьмет нашу корову и заберет тебя самого?
Без сомнения, крики и угрозы толпы, полицейский, тюрьма навеяли на нас такие печальные мысли. Но Маттиа горевал не только о нас — он беспокоился также и о нашей корове.
— Кто ее покормит, кто ее подоит?
Несколько часов прошли в этих грустных размышлениях, и чем дальше, тем мы все сильнее и сильнее отчаивались.
Я всячески старался утешить Маттиа, говоря, что нас обязательно допросят и неизвестно, как еще обернется дело.
— Ладно, ну а что мы скажем на допросе?
— Правду?
Тогда тебя отдадут Барберену или же допросят матушку Барберен, чтобы проверить, не врешь ли ты… И тогда пропал весь сюрприз!
Дверь с грохотом отворилась, и мы увидели пожилого господина с седыми волосами. Его открытое и доброе лицо сразу успокоило нас.
— Вставайте, паршивцы, и отвечайте господину судье, — обратился к нам тюремщик.
— Хорошо-хорошо, — прервал его судья, — я сейчас допрошу вот этого, — и он пальцем указал на меня. — А вы уведите пока другого; с ним я поговорю после.
Маттиа вышел.
— Вас обвиняют в краже коровы, — заявил судья, глядя мне прямо в глаза.
Я ответил, что мы купили эту корову в Юсселе, на ярмарке, и назвал фамилию ветеринара, присутствовавшего при этой покупке.
— Это будет проверено.
— Очень хорошо. Тогда вы убедитесь, что мы не воры.
— А для чего вы купили корову?
— Чтобы отвести ее в Шаванон и там подарить моей кормилице в благодарность за ее любовь и заботы обо мне.
— Как зовут эту женщину?
— Матушка Барберен.
— Не жена ли она того каменщика, который был искалечен в Париже несколько лет тому назад?
— Да, сударь.
— Хорошо, я проверю.
На эти слова я не откликнулся так радостно, как на слова об юссельском ветеринаре.
Видя мое замешательство, судья стал допытываться, в чем дело… Я объяснил ему, что если он будет допрашивать матушку Барберен, то наш сюрприз не получится, и это меня огорчает. С другой стороны, я чувствовал большую радость. Если судья собирается допрашивать матушку Барберен, значит она жива. Затем судья сообщил мне еще одну важную новость; сам Барберен с некоторых пор находится в Париже. Последнее меня окончательно успокоило, и я сумел убедить судью ограничиться показаниями одного только ветеринара.
— А откуда вы взяли деньги на покупку коровы? Он задал как раз тот вопрос, которого опасался Маттиа.
— Мы их заработали.
— Где и как?
Тогда я рассказал, как мы прошли от Парижа до Варса и от Варса до Юсселя и как по пути зарабатывали и копили деньги.
— А что вы делали в Варсе?
Этот вопрос заставил меня приступить к новому рассказу. Когда мировой судья услышал, что я был заживо погребен на руднике, он остановил меня и спросил мягким, почти дружеским тоном:
— А кто из вас Реми?
— Я, господин судья.
— Как ты это докажешь? Жандарм говорит, что у тебя нет паспорта.
— Это верно, господин судья.
— Хорошо. Расскажи, как произошла катастрофа в Варсе. Я читал о ней в газетах, и ты меня не обманешь. Начинай, я тебя слушаю.
То, что судья стал говорить мне «ты», придало мне храбрости. Я видел, что он настроен благожелательно.
Когда я закончил свой рассказ, судья долго смотрел на меня добрыми и растроганными глазами. Я уже воображал, что он немедленно нас освободит, но этого не случилось. Он ушел, не сказав мне ни слова. Вероятно, пошел допрашивать Маттиа, чтобы узнать, совпадают ли наши показания.
Я довольно долго оставался в раздумье один. Наконец судья вернулся вместе с Маттиа.
— Я наведу справки в Юсселе, и если, как я надеюсь, ваши показания подтвердятся, вы завтра утром будете освобождены.
— А как же наша корова? — спросил Маттиа.
— Вам ее вернут.
— Я не об этом хотел спросить, — ответил Маттиа. — Кто ее покормит и подоит?
— Не беспокойся, мальчуган. Теперь Маттиа вполне успокоился.
— Когда подоят нашу корову, нельзя ли нам дать немного молока? — попросил он. — Мы бы славно поужинали.
После ухода судьи я сообщил Маттиа две важные новости, которые заставили меня забыть о том, что я нахожусь в тюрьме: матушка Барберен жива, а Барберен в Париже.
— Наша корова торжественно войдет в Шаванон! — воскликнул Маттиа.
И от радости он начал плясать и петь Увлеченный его веселостью, я схватил его за руки, а Капи вскочил на задние лапки и начал прыгать между нами. Мы подняли такой шум, что напугали тюремного сторожа, который пришел посмотреть, не взбунтовались ли мы.
Он приказал нам замолчать. Но говорил с нами уже не так грубо, как раньше. Мы решили, что наше положение не так уж плохо, и вскоре получили этому подтверждение. Сторож не замедлил вернуться к нам с большой крынкой молока от нашей коровы. Но это было не все. Вместе с крынкой он принес большой ломоть белого хлеба и кусок холодной телятины, которые, как он сказал, послал нам судья. Никогда, вероятно, с заключенными не обращались так хорошо. Уплетая телятину и запивая ее молоком, я изменил свое мнение о тюрьме. Положительно, в ней было совсем не плохо! Таково же было и мнение Маттиа.
— Бесплатные еда и ночлег, — сказал он смеясь. — Нам здорово повезло!
Мне захотелось его попугать:
— А если ветеринар умер, кто будет свидетелем?
— Печальные мысли приходят в голову только тогда, когда ты несчастен, а сейчас для этого неподходящий момент, — ответил он мне, не рассердившись.
ГЛАВА IX. МАТУШКА БАРБЕРЕН
Мы неплохо переночевали в тюрьме, во всяком случае, нам приходилось проводить гораздо менее приятные ночи под открытым небом.
— Я видел во сне, как мы приводим корову, — сказал мне Маттиа.
— И я тоже.
В восемь часов утра дверь камеры отворилась. Вошел судья в сопровождении нашего друга ветеринара, который приехал сам, чтобы убедиться в том, что нас освободили. Судья не ограничился присланным нам накануне обедом — он передал мне красивую гербовую бумагу:
— Нельзя путешествовать без документов по большим дорогам. Вот паспорт, который я получил для вас у мэра. Отныне он будет вашей охранной грамотой. Счастливого пути, ребята!
Он пожал нам руки, а ветеринар расцеловал нас обоих.
Мы входили в эту деревню в довольно плачевном и жалком состоянии, зато выходили из нее торжествующие, гордо подняв голову и ведя на поводу нашу корову. Стоявшие у своих домов крестьяне провожали нас ласковыми взглядами.
Мы скоро дошли до той деревни, где я когда-то ночевал с Виталисом. Когда мы проходили по деревенской улице, мимо того дома, где Зербино стащил хлеб, мне пришла в голову мысль, которой я поспешил поделиться с Маттиа.
— Помнишь, я обещал угостить тебя блинами у матушки Барберен? Но для блинов необходимо иметь масло, муку и яйца.
— Это, должно быть, чертовски вкусно!
— Ужасно вкусно, ты увидишь. Их свертывают в трубочку и запихивают в рот. Но, вероятно, у матушки Барберен нет ни муки, ни масла — ведь она очень бедная. Как ты думаешь, будет хорошо, если мы ей все это принесем?
— Замечательная мысль!
— Тогда держи корову, но смотри не выпусти ее. Я пойду в лавочку, куплю муки и масла. Яиц лучше не брать, мы можем их разбить по дороге. Если у матушки Барберен их нет, она займет у кого-нибудь.
Я пошел в лавку и купил все необходимое, а затем мы снова отправились в путь.
Я не хотел утомлять корову, и все же, торопясь поскорее прийти, невольно ускорял шаг. Оставалось десять километров, потом восемь, потом шесть… Странное дело, теперь, когда я шел к матушке Барберен, дорога казалась мне длиннее, чем в тот день, когда я от нее уходил. Я был страшно взволнован, лихорадочно возбужден и поминутно смотрел на часы.
— Не правда ли, какая красивая местность? — спрашивал я Маттиа.
— Да, деревья не заслоняют вида.
— Когда мы с холма спустимся к Шаванону, ты там увидишь чудесные деревья: дубы и каштаны.
— А каштаны на них есть?
— Еще бы! А во дворе у матушки Барберен есть кривое грушевое дерево, на котором удобно ездить верхом. На нем растут большие груши — вот такие… и очень вкусные! Да ты сам увидишь.
Что бы я ни описывал ему, я каждый раз повторял: «сам увидишь». Я был искренне убежден, что веду Маттиа в страну чудес. И в самом деле, разве она не была такой для меня? Ведь там мои глаза в первый раз увидели свет, там я начал свою сознательную жизнь, там я был счастлив и любим. Мне живо вспомнились мои детские годы, и я невольно сравнивал их с горестями, страданиями и приключениями моей тяжелой бродячей жизни. Радость все больше охватывала меня, по мере того как мы подходили к деревне. Воздух родной деревни опьянял меня. Я все видел в розовом свете. Все мне казалось прекрасным!
Наконец мы пришли на верхушку холма, откуда начинается спуск и где многочисленные тропинки ведут к Шаванону мимо домика матушки Барберен.
Сделав несколько шагов, мы дошли до того места, где я попросил у Виталиса позволения присесть, чтобы посмотреть в последний раз на домик матушки Барберен.