— Держи веревку, — сказал я Маттиа.
Одним прыжком я вскочил на вал. Ничего не изменилось в нашей долине — она выглядела, как прежде. Между двумя группами деревьев я различил крышу домика матушки Барберен. Из трубы поднималась прямо к небу тоненькая струйка желтого дыма.
— Матушка Барберен дома! — воскликнул я. Легкий ветерок пробежал по деревьям и, коснувшись струйки дыма, пахнул им мне прямо в лицо. Этот дым имел запах листьев дуба. Тогда глаза мои наполнились слезами и, соскочив с вала, я обнял Маттиа. Капи бросился на меня, я взял его на руки и тоже поцеловал. А Маттиа стал целовать морду коровы.
— Давай скорее спускаться, — сказал я.
— Если матушка Барберен дома, то как же мы устроим ей сюрприз? — спросил Маттиа.
— Ты войдешь один и скажешь, что привел ей корову, присланную ей неизвестным, а когда она тебя спросит, кто этот неизвестный, — появлюсь я.
— Как жаль, что мы не можем устроить торжественный вход с музыкой! Было бы замечательно.
— Маттиа, не дури!
— Не беспокойся, второй раз я не сделаю такой глупости. Но если бы эта дикарка любила музыку, звуки фанфары были бы сейчас очень кстати.
Когда мы очутились на одном из поворотов дороги, находящемся как раз над домиком матушки Барберен, мы увидели на дворе белый чепчик. Это была матушка Барберен. Она открыла калитку и, выйдя на дорогу, направилась к деревне.
Я указал Маттиа на нее.
— Она уходит! А как же наш сюрприз? — спросил он.
— Придумаем что-нибудь другое.
— Что же?
— Не знаю.
— Окликнем ее!
Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о сюрпризе, что не мог теперь от него отказаться.
Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошел в нее так же, как входил много раз прежде.
Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том, что калитка закрыта только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в дом. Но прежде всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашел хлев таким же, каким он был когда-то, только сейчас в нем хранился хворост. Я позвал Маттиа, мы сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу. Все это мы проделали очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик.
— Теперь, — обратился я к Маттиа, — войдем в дом. Я сяду в уголок, у печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с Капи, и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада!
Так мы и сделали.
Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провел столько зимних вечеров. Свои длинные волосы я спрятал под воротник куртки и свернулся клубком, стараясь как можно больше походить на прежнего Реми — маленького Реми матушки Барберен.
Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что матушка Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться вокруг. Мне казалось, что я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь не изменилось, все было на старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была та же, только сильно пожелтевшая и закопченная. Если бы я мог сойти со своего места, я бы с удовольствием посмотрел поближе на каждую вещь, но матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и мне следовало быть настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка.
— Прячься скорее! — шепнул я Маттиа. И съежился насколько мог.
Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня.
— Кто там? — спросила она.
Я смотрел на нее, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня.
Вдруг руки ее задрожали.
— Боже мой, — пробормотала она, — боже мой, неужели это Реми?
Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял ее:
— Матушка!
— Мальчик мой! Это мой мальчик! Нам потребовалось немало времени, для того чтобы успокоиться и перестать плакать.
— Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала бы тебя. Как ты изменился, окреп и вырос!
Сопенье Маттиа напомнило мне о том, что он сидит за кроватью, и я окликнул его. Он подошел.
— А вот мой брат, Маттиа.
— Значит, ты нашел своих родителей? — воскликнула матушка Барберен.
— Нет, это мой товарищ и друг, которого я так называю, а вот Капи — тоже мой товарищ и друг. Капи, поздоровайся с матушкой Барберен!
Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился.
Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило ее слезы.
Маттиа, который не был так растроган, как я, знаком напомнил мне о нашем подарке.
— Пойдем во двор — обратился я к матушке Барберен. — Мне хочется посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа.
— Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила в том виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернешься.
— А мои земляные груши понравились тебе?
— Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я так и подумала. Ты всегда любил делать сюрпризы. Момент был подходящий.
— А хлев? — спросил я. — Изменился ли он с тех пор, как не стало Рыжухи? Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить.
— Хлев все тот же. Теперь я складываю туда хворост.
Мы находились как раз перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что ей принесли поесть, замычала.
— Корова! Корова в хлеву! — воскликнула матушка Барберен.
Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались. Матушка Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было для нее такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла.
— Это подарок! — воскликнул я. — Наш подарок тебе! Думаю, что он не хуже земляных груш, не правда ли?
— Ох, какой же ты добрый, дорогой мой мальчик! — воскликнула матушка Барберен, целуя меня.
Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла получше рассмотреть корову. Во время этого осмотра она то и дело радостно восклицала: «Какая чудесная корова!»
Вдруг она спросила:
— Значит, ты разбогател?
— Конечно, — смеясь, ответил Маттиа. — У нас осталось еще пятьдесят восемь су.
Матушка Барберен снова повторила свое восклицание, но уже несколько иначе:
— Добрые вы мальчики!
Тем временем корова продолжала мычать.
— Она просит, чтобы ее подоили, — сказал Маттиа.
Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своем обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы. Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!
— Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, — объявила она.
Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе на самом видном месте лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром.
Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для нее, сколько для нас.
— Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает.
— Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? — спросила матушка Барберен.
— Да.
— И знаешь также, зачем он поехал в Париж?
— Нет.
— Дело касается тебя.
— Меня? — спросил я испуганно.
Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем.
— Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего не скрываю, сказал я.
— Это очень долго рассказывать, — ответила она.
Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.
— А Барберен намерен скоро вернуться? — спросил я.
— Думаю, что нет.
— Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца?
— У меня нет кур.
— Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займешь у кого-нибудь?
Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова.
— Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, — сказал я, — а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его.
Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.
— Ну, хорошо, — говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, — а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим «Не может быть, — думала я, — чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив».
— Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть мое письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту?
— Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!
— Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил.
— Значит, он умер?
— Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того, ни другого.
— Да, я понимаю тебя.
— Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И, как только смог, пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и веселых, и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем б