Я связал его философское настроение с моей ссорой и не ошибся. Маке, устраивая покрасивее кусочек сыра на бутерброде с маслом, обозвал меня последней скотиной и объяснил, что души во мне нет, раз я мучаю Ирину, которой и ногтя не стою, своей дешевенькой гордостью, а сам тщусь не замарать свой талантик об какого-то холуя на «Жигулях». Не замарать! Вот потеха-то! Это после того, как в течение шести лет продавал себя по самым занюханным эстрадкам, где пустые бутылки по углам катаются… Да, кстати, про бутылки - это Макс придумал.
Макс еще много чего сказал, но у меня в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Я привык относиться к Максу, как… к вентилятору: включил - расслабился - выключил… Ему я тоже служил какой-то занятной игрушкой. Мы друг друга стоили.
Про его предложение я уже успел забыть, а он кончил тем, что снова пообещал помочь мне избавиться от всех моих записей и дисков - только чтоб доказать мне, какое я ничтожество и что за душой… точнее, вместо души у меня ничего, кроме этого хлама, и нет. «Валютчик» в «Жигулях» и с золотой печаткой не выходил у меня из головы, и мы ударили по рукам.
Через неделю Макс явился ко мне со своими дьявольскими изобретениями. Он показал мне блестящую штучку, величиной с абрикос и железную штуковину побольше, напоминающую фен.
- Тебе все равно не понять, как оно работает, - сказал Макс. - Объясняю популярно. Это глушители. Они настроены на спектр твоего голоса. Вот этот маленький - автоматический, для теле- и радиотрансляций и для всех магнитных записей. Мои друзья установят его на Останкинской башне. Работает универсально: напрямую, через спутники, через ретрансляторы. Стоит кому-нибудь сунуть кассетку с твоими записями в магнитофон и включить - сразу возникнет эффект стирания. Ну, с телевидением и радио - совсем просто… А вот это, - Макс протянул мне «фен», - для дисков. Дальнобойность - двести километров. Это очень хитрый виброизлучатель. Он уничтожает диски с твоими записями. С ним тебе придется покататься по Союзу… Неплохо бы и по загранице. Тебя ведь, кажется, куда-то экспортировали?.
Я верил и не верил. Но согласитесь: фантастика, да и только! Максу бы патент взять - по всему, миру прогремел бы. А он вот безделушку смастерил,; а насчет Патента отмахнулся:
- Не твое дело.
Я вытащил из конверта свой последний диск-гигант. По спине холодок пробежал.
- Ты под него на стол газетку подложи, посоветовал Макс. - А то придется пылесос доставать.
Газетку так газетку… Взял Максов «фен» - прямо как «маузер» какой-нибудь или «смит-вессон». Навел его на диск. Сердце запрыгало, в коленках - дрожь. Стою - не дышу.
- Валяй, - нажимай курок, - весело скомандовал Макс.
Я и нажал… Ничего как будто не случилось. Я, честно говоря, что-нибудь вроде выстрела ожидал… А звука никакого - от тишины даже в ушах зазвенело.
И диск будто бы так и остался лежать на газетке. Только Макс начал складывать ее, и он вдруг стал сужаться и весь ссыпался в складку мелкой крошкой.
- Вуа ля! - объявил Макс, комкая газету. - Вот тебе и «русская рулетка».
А я потом облился. И сразу словно легче мне стало дышать, словно вышел утром - зимой - подышать на морозец. Достал другой диск. Сборник. Там мой шлягерок - в серединке. Щелкнул в него - и кольцо моей песенки превратилось в порошок. Из диска получился бублик и маленький дисочек…
- Только к виску не приставляй, - деловито сострил Макс.
Я навел «фен» на соседний дом.
- Захватит всю стену, - сообщил Макс.
Что я чувствовал в эту минуту? Наслаждение охотника, выследившего наконец добычу?.. Не знаю. Что-то вроде этого.
Я снова спустил курок… Я упивался удивлением владельцев моих дисков - скоро они обнаружат в красочных конвертиках кучки черного порошка… То-то же! Как я от вас удрал! И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Веселился до ночи - щелкал , во все стороны света.
Через три дня показал свою силу «адский абрикос». По телеку шла «Утренняя почта», а мы с дружками скучали перед ним и собирались поднять себе настроение после вчерашнего: дожидались Вадика из магазина, а с ним - пару бутылок коньяка. Вадик подоспел вовремя: только наше настроение поднялось, как объявили мой выход. Дружки важно перемигнулись и полезли ко мне - чокаться и обниматься. Я чокался машинально, тост не слушал и был себе на уме - ждал дьявольский фокус. Весь подобрался, напрягся и чувствую: холод внутри поднимается, как бывало перед самыми первыми моими выступлениями. Выпили. Дружки уставились в телевизор, как карпы, - ухмыляются. Я сижу - не дышу…
Появляюсь на экране весь из себя, улыбочка дебильная тут как тут. Только разеваю рот - хлоп! - звука нет… Ну, хохма! Разевает рыба рот, а не слышно, что поет…
Там спохватились быстро - дали заставку. Тишина стоит мертвая, только дружки сопят - недоумевают… Потом с экрана посыпались извинения за «технические причины». Дружки рассердились, заклеймили позором телевизионщиков и разлили опять - за меня, живого и не телевизионного. А я ничего с собой поделать не могу: улыбаюсь хитро и со значением. И тянет захохотать - жутко так, как из колодца, и чтобы с громом и молниями… Дружки стали поглядывать на меня подозрительно, улыбочка моя им не понравилась. Допили уже в темпе и разошлись…
Потом начались гастроли. Я рвался на них с одной целью - поскорее изъездить весь свет. Я вошел во вкус. Я был обладателем секрета, можно сказать, мирового значения - эдакого гиперболоида инженера Гарина. Я запирался в купе и прочесывал из «фена» просеку в двести километров. Мои диски исчезали сотнями, тысячами в день. В дороге я не спал ночами. Меня била лихорадка… На обратном пути я расширял просеку вдвое - по другую сторону полотна…
Я возил с собой карту страны. И аккуратно заштриховывал «разминированные» области. Карту я прятал глубоко в чемодан и наконец даже смастерил для нее «двойное дно». Я играл в конспирацию с удовольствием. К хитрой и тонкой улыбочке со значением так привык, что перед зеркалами иногда пугался сам себя… А Макс тем временем улыбался мне снисходительно, как мальчишке, который потерял голову из-за новой чудо-игрушки…
Однажды после концерта - это случилось в Хабаровске… или в Иркутске… нет, пока что точно не вспомнил где… ко мне пробилась за автографом девочка - и протянула конверт с диском.
Макс в тот момент оказался рядом со мной, но за спиной. И когда я взял конверт, чтобы расписаться на нем, голос Макса раздался прямо над головой - а Макс выше меня - голос совершенно равнодушный и в то же время вкрадчивый:
- Этот - последний…
Я оторопел.
- Чего-чего? - спрашиваю и оборачиваюсь к нему.
- Этот - последний твой диск, - говорит мне Макс тихо-тихо, на ухо. - Больше их в природе нету. Вообще. Понял?
Тут у меня душа в пятки ушла.
- Откуда ты знаешь? - спрашиваю.
Девочка растерялась, глядит на нас во все глаза - ничего не понимает.
- Знаю, - сказал Макс так уверенно и так… жестко, что никаких сомнений в его таинственной осведомленности у меня не осталось.
Минут десять я упрашивал девчонку отдать мне диск - из сил выбился. Стрелять ей вдогонку из «фена» не хотелось - совсем уж как-то подло… Это я даже тогда понимал…
Наконец за дело взялся Макс и предложил ей обменять диск на один из моих новых галстуков… ну, чтобы с автографом и пожеланиями, и любой дарственной надписью, какую она только захочет. Девочка уж и так была сбита с толку, а тут совсем обмерла и согласилась, кажется, только чтобы скорей от нас ноги унести…
Я оттягивал торжественный момент до самого утра… Никакой боязни я не чувствовал. Было только холодящее душу, приятное волнение… В пятнадцать лет я прыгнул с парашютной вышки. Перед прыжком я тянул время и волновался так же, как потом - в ту роковую ночь. .
Когда стало светать, мы с Максом вышли на балкон. Я вытащил диск из конверта, а Макс приготовился стрельнуть пробкой и потряс бутылку шампанского. Проводы последнего диска ожидались помпезными: с тостом и битьем бокалов.
Сердце вдруг стукнуло нехорошо - с твердым и пустым звуком. И я тут же размахнулся и запустил диск ребром вниз, на асфальт. Однако, он вывернулся на бреющий полет - спланировал через улицу и воткнулся в угол дома.
…Хрустнуло так, будто все небо раскололось… Только черные осколки по сторонам разлетелись…
Потом хлопнуло… Не помню - то ли это Макс стрельнул пробкой, то ли что-то лопнуло у меня в голове…
Да, доктор, я думаю, что был звук лопнувшей памяти… Нет, вы только, пожалуйста, не считайте, что я так всерьез думаю… Это просто красивый образ, фантазия…
На самом деле, вероятно, это был удар от падения. Ведь там, на балконе, в гостинице, я вдруг потерял сознание, верно?..
На этом кончилась история той моей жизни и началась история болезни…
Я думаю, Макс сам был поражен таким сногсшибательным эффектом. Шутка ли: потеря сознания на целую неделю и выпадение из памяти последних семи лег жизни, как раз начиная с того дня, когда я впервые вышел на эстраду… И наконец - психбольница… Да уж… Кончились шутки…
Ну, о своем беспамятстве я рассказывать не буду. Противно. Да вы сами все знаете лучше меня - «кататонии», «амнезии», мало ли у вас там всяких умных словечек записано…
Помните про перегоревшую лампочку? Которая с вакуумом внутри?.. Это когда я на переходе топтался, перед «Жигулями»… Но тогда я придумал сравнение, а здесь, у вас, я именно так себя и ощущал, Я не хочу больше об этом говорить, доктор.
Главное, что теперь я здоров и пригожусь, наверное, для вашей диссертации. Я помню про себя все… почти все. Можете проверить.
Только, поверьте, ваши таблетки и уколы, и всякие гипнозы тут ни при чем… Знаете, что нужно для лечения нашего беспамятного брата?.. Совсем немного… Шерше ля фам…
Она появилась здесь впервые два месяца назад. Как бы это сказать покрасивее… Как мимолетное виденье… и так далее. Старо, правда, но лучше все равно не скажешь.
Я ее не узнал. Вид у меня, наверно, был жалкий… Она присела на краешек стула, вся вытянулась в струнку, чуть вспугни - и упорхнет. И долго смотрела на меня, смотрела и молчала. У нее в глазах стояли слезы… Я к тому времени уже научился очень виновато улыбаться - перед всеми своими знакомыми, которых повыдуло у меня из памяти… Вот так мы и сидели друг перед другом с четверть часа - тихо-тихо… Я - с дурацкой улыбкой, а она - с дрожащими губами.