Уход с поста Стрелянова и возвращение Гурмина Ремезов пережил тяжело. С Гурминым имелись старые счеты: когда-то он тихо присвоил результаты годовой работы Ремезова. И теперь Ремезов догадался, что пасть у подросшего серого волка раскроется шире.
«Нечего тянуть волынку, - подумал Ремезов, - Перед смертью не надышишься».
- Когда я выйду, меня встретит на стенке ваш приказ, - сказал он вызывающе. - Разъясните мне, Альберт Иванович, где истина в последней инстанции.
На стене, на красном, как знамя, стенде, висел приказ, запрещающий работы с вирусами в рамках тех двух эпидемиологических тем. В начале пятилетки вместе с утверждением тем утвердили план обеспечения института оборудованием для рискованных экспериментов. Но темы остались, а оборудование так и не поступило. Последняя главковская комиссия констатировала, что в институте нет пока условий для работы с особо опасным биологическим материалом, и постановила запретить… Решение подписал И. О., пока что и. о.
- Виталии Сергеевич, - улыбнувшись, сказал И. О. тоном одолжения, - мы же взрослые люди… Когда выполняются точно все положения и инструкции, это называется «белой забастовкой». Производство попросту останавливается. Мы так и атомную бомбу не сделали бы…
- Я за атомную бомбу не отвечаю, - огрызнулся Ремезов.
- И тем лучше для вас, - уже твердея голосом, заметил И. О. - Приказов и запрещений много, а отчет - один. И зарплату под эти темы мы уже получили и, между прочим, успели проесть и пропить.
И тогда Ремезов сказал, что ему надоело выливать изотопы в унитаз… Радиоактивные отходы экспериментов должны складироваться в специальных контейнерах. Помещение для них было отведено, однако его занимали не контейнеры, а сотрудники одной из лабораторий, оказавшейся без определенного места жительства. Контейнеры отсутствовали или их иногда привозили во двор-куда в холодное время никому не хотелось выходить… Все использованные материалы, препараты с радиоактивными метками спускали в раковины и унитазы.
Ремезов знал, что такое происходит повсеместно, но сегодня у него взыграло.
Гурмин, одновременно хмурясь и усмехаясь, вежливо спросил, кто понуждает Ремезова засорять унитазы;., и чуть погодя, не дожидаясь ответа, посоветовал больше так не делать.
Ремезов переспросил, действительно ли он может освободить себя от этой неловкой обязанности.
Гурмин ответил утвердительно и посоветовал сделать это как можно быстрее.
- Нельзя же все время насиловать совесть, - вошел он в положение Ремезова. - Так легко невроз себе нажить.
Ремезов, помолчав и представив себя с обходным листком, безнадежно добавил:
- Но ведь Чернобыль уже был… Неужели вам мало, Альберт Иванович?
Гурмин быстро и холодно взглянул на него исподлобья, точно с самого начала разговора настороженно ожидал это обвинение.
- Именно поэтому я пригласил для разговора вас, а не… Ваньку с улицы, - бросил он, стреляя словами. - Вы аккуратны, я вас знаю. Вы - профессионал. Мне, что ли, эту холеру подхватить хочется?
Ремезов молчал и тоже смотрел исподлобья.
- Та-ак, - не выдержал И. О. - Я вас знаю… Сейчас вы мне начнете про тысячелетие крещения Руси и переброску северных рек…
«Все, конец, - бесчувственно подумал Ремезов. - Пора разводиться и уезжать к чертовой матери».
Через два часа он узнал, что предложение Гурмина принял однофамилец.
Все разладилось в жизни, все пошло наперекос.
Выйдя из директорского кабинета, Ремезов опасался еще чего-то,; непонятно чего. Теперь стало ясно: он опасался, что следом вызовут однофамильца и тот согласится. То, что теперь случилось, оказало на него двойное действие: вызвало злую досаду и отмело все сомнения, укрепило Ремезова в правоте.
«Все, конец, конец, - отрясал он с себя прах научной и неудавщейся семейной жизни. - Развожусь немедленно и уезжаю…»
За этими мыслями и застал его однофамилец. Ремезов, поднял на него глаза, но, погруженный во внутреннее кипение, сразу как будто не заметил.
Однофамилец попытался рассмеяться:
- Сурово глядишь, отец Авраам!
Ремезов, проникнутый значением своего подвига, ничего не ответил.
- Осуждаешь? - Однофамилец улыбался насколько хватало сил широко. -
Ремезов пожал, скорее передернул плечами.
- Ну, осуждай, - вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. - Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед- грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! - Он стал воодушевляться. - Они же все загадят! Осуждай, Витя, осуждай- Но я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам.
Ремезов слушал без особого чувства.
- Я принимаю твой вызов, Витя, - твердым голосом сказав однофамилец. - Раз. ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово. Сразу этого зверя не завалишь, но дай мне лет пять-семь…
Однофамилец сдержал слово.
- Что будешь делать теперь? - спросил он, решив, что Ремезов чуть-чуть подобрел.
- Ухожу в монастырь, - равнодушно отговорился Ремезов.
- Логично, - кивнул однофамилец. - А если всерьез.
- Подаю заявление и уезжаю.
- Куда?
- Куда возьмут… На Алтай.
И Ремезов угадал свою судьбу: поездив в экспедициях по Казахстану, он осел наконец в районной больнице на Горном Алтае.
- На Алтай? - изумился однофамилец и, подумав об этом, мечтательно вздохнул: - На Алтае хорошо… Здесь - суета, а там - тишина, горы. Это ты хорошо придумал. И момент подходящий.
- Момент подходящий, - хмуро проговорил Ремезов и стал злиться.
Однофамилец заметил это и вышел по каким-то своим новым делам.
Он потом часто вспоминал Ремезова. И Ремезов часто вспоминал вдалеке своего однофамильца… И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…
4. ПОСЛЕ ЧЕРНОБЫЛЯ
Мысли у доктора Ремезова путались.
- Так ты меня для благословения выписал? - натужно усмехнулся он. - Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения, Игорь Козьмич. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника. Я не знаю, прав ты или нет. И никогда не узнаю. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.
- Зато другие, - едва не зарычал Игорь Козьмич, - гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, - не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном, духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут - разгребать всю эту… мать честная! Витя! - Взгляд Игоря Козьмича снова прояснился, засверкал, как сварочный огонь. - Что ты дурака валяешь! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль на рифы ведет - ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Ну и кто за руль возьмется? Кого поставили бы? Синявского? Тихорукова?.. Вот бы началась стряпня! Да им самое место - на проходной пропуска проверять и чужие сумки лапать… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть, кто виноват, что делать, что, где, когда, какой счет… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем, бишь, я?.. А, да про эвакуацию, - Игорь Козьмич успокоился и, машинально покрутив браслет на запястье, взглянул на часы. - Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое- и все.
Когда-то Ремезовых, родственников и однофамильцев, можно было насчитать в Лемехове никак не меньше полусотни - едва ли не половину всего честного народа, позднее - «населения». В пору отречений от старого мира и великих переломов самые хваткие, бойкие на ум Ремезовы додумались, что стать из ничего всем можно одним махом: главное, переименовать глухую лесную деревеньку по самой ходовой и крепкой корнем фамилии, Решив, послали в район прошение. Как раз в ту пору подули ветры с великой беломоро-балтийской стройки, и имя славного народоустроителя, соратника вождя, днем и ночью гудело в проводах. Районная власть незамедлительно откликнулась встречным планом. Ремезовы оторопели и долго скребли затылки. Старики коверкали язык, выговаривали-выговаривали, да так ничего толком не выговорили..
- Хановичи?.. Иль Онучи, что ль, какие?
- Ка-га-но-ви-че-во, - растолковывали люди во френчах.
- Ась?.. Ну!..
Между собой постановили: а ну его к лешему. Пусть будет как было. Надо нишкнуть, авось пронесет. И пронесло.
С тех пор Ремезовы не высовывались.
- А кто остался-то? - спросил доктор Ремезоз.
- Тетка Алевтина и Макарыч, - ответил Игорь Козьмич. - Помнишь?
- Помню, - кивнул Ремезов.
Сердце снова кольнуло и отпустило, метнулись в памяти, как порыв ветра, картин детства, даже соломенным запахом сеней дохнуло вдруг из избы тетки Алевтины - и пропало… Ремезов снова сидел в, кабинете директора института, а в ушах, стоял плотно набившийся в голову гул самолетных двигателей. После светлого воспоминания Ремезов зевнул до слез и, щурясь, взглянул в окно. Солнце уже поднялось высоко. Северное сентябрьское утро было резким и ясным, и кабинет освещался им, как комната в новом пустом доме.
- Что ты? - заметив в Ремезрве перемену, спросил Игорь Козьмич.
- А все не пойму, зачем я тебе нужен, - с неожиданным чувством хозяина положения ответил Ремезов. - И зачем ты затеял такую облаву?
Игорь Козьмич смотрел на Ремезова пристально и чуть исподлобья.
- На пушку тебя брал, - без ответной улыбки при-знался он. - Боялся, что благородного приглашения не примешь. Пока раздумывать станешь: ехать - не ехать, быть или не быть, тут у нас, из нашей искры, такое полыхнет;.. Ты это дело начинал - где мы эксперта лучшего отыщем, кто лучше тебя соображае