В поле зрения участников заседания – реакция Запада. Не дезинформируют ли нас, изображая в Париже, Лондоне и Вашингтоне обеспокоенность «советско-германским сближением»? Не попасть бы в положение простаков.
Андропов и Громыко приводят данные, показывающие, что ФРГ действует довольно суверенно. Наивно, однако, рассчитывать, что правительство В. Брандта – В. Шееля станет улучшать отношения с нами в ущерб отношениям с собственными союзниками. И нужно ли это, если Советский Союз сам добивается взаимопонимания с западными державами, – тоже на основе уважения реалий и не за чужой счет.
В целом «бурных, непрекращающихся аплодисментов» Московский договор не снискал. Л. И. Брежнев произнес несколько признательных фраз в адрес МИДа и лично А. А. Громыко, предложил одобрить проделанную работу и поручить А. Н. Косыгину вместе с министром иностранных дел скрепить от имени СССР своими подписями текст договора. На том и порешили.
Потом была притирка графика прилета В. Брандта в Москву. Федеральный канцлер не хотел, чтобы совместились по датам два взаимоисключающих по сути и духу события – годовщина возведения стены в Берлине и разворот Федеративной Республики лицом также к Востоку. Принимается такое расписание: прилет вечером 11 августа, на следующий день все официальные церемонии, 13 августа возвращение В. Брандта домой. Протокольная часть визита никак не проговаривалась. Простор для самодеятельности.
Прибытие В. Брандта – премьера только что назначенного заведующим протокольным отделом МИД СССР Б. Л. Колоколова. Он советуется со мной, как лучше поступить – визит рабочий. Обычно в подобных случаях почетный караул не выстраивается, трасса от аэродрома до резиденции флагами не украшается.
Ни к кому не обращаясь, решаем так: при встрече флаги ФРГ поднимаем только на аэродроме и у здания, где остановится гость. Тем временем заказываем пошив нужного количества флагов, коими украсим маршрут следования при отъезде. Тем самым будет подчеркнуто: с подписанием Московского договора открывается новая глава в наших взаимоотношениях.
Встречать федерального канцлера во Внуково-2 прибыли А. Н. Косыгин, А. А. Громыко, другие официальные лица. У министра замечаний по организации прилета нет. Но председатель Совета министров, выйдя из машины, накидывается на Колоколова:
– Почему нет флагов на трассе?
– Визит рабочий, – защищается шеф протокола. – Кроме того, не было времени на изготовление государственных флагов ФРГ.
– Плохо начинаете, – с сердцем бросает Косыгин и что-то выговаривает Громыко.
По приезде в МИД докладываю министру план на 12 августа. Он перепроверяет, отправлены ли по назначению памятки и справки для Брежнева и Косыгина. Получив утвердительный ответ, спрашивает:
– А как так получилось с флагами?
Излагаю ему без уверток мотивы нашей с Колоколовым задумки. Громыко по существу согласен. Он сразу усек смысл увязки политики с протоколом, оттеняющей значимость акта подписания договора, но…
– Надо было посоветоваться. Даже я не беру на себя решение таких вопросов.
Сама встреча на аэродроме прошла без шероховатостей. Увидев не очень понятную ему надпись на подруливавшем к стоянке «Боинге-707», Косыгин спрашивает, что она означает. Перевожу: «военно-воздушные силы».
– Как военно-воздушные? У них что, гражданских самолетов не хватает?
– По традиции визиты государственных руководителей ФРГ выполняются авиаотрядом, приписанным к ВВС. Ничего нового прилет В. Брандта в этом смысле не создает. Мы перенимаем практику, ставшую частью государственного протокола ФРГ.
– А Аденауэр тоже прилетал на самолете вермахта?
– Нет вермахта – есть бундесвер. Кроме того, не уверен, что осенью 1955 года у Аденауэра были ВВС.
– Чудные немцы. Отчего они так любят игры в солдатики?
Председатель Совета министров, министр иностранных дел, посол С. К. Царапкин, сопровождаемые Б. Л. Колоколовым, приветствуют В. Брандта и В. Шееля у трапа самолета. Нас построили в шеренгу, которую федеральному канцлеру предстоит обойти.
Очередь доходит до меня. Это наш второй очный контакт. В сентябре 1969 г. я был представлен Брандту, тогда министру иностранных дел, при его встрече с Громыко в Нью-Йорке. Но теперь я благодаря докладам Бара становился его знакомцем.
Косыгин терпеливо ожидает окончания многоступенчатой процедуры приветствия гостя. Брандт здоровается с сотрудниками посольства ФРГ и членами их семей, а также с группой женщин и мужчин, символизирующих общественность Москвы. Вроде бы все.
По машинам. Мне выпало ехать с П. Франком.
– Ради большого дела, которое совершится завтра, – замечает он, – правительству Федеративной Республики потребовалось незаурядное мужество.
– Согласен. С поправкой, что мужество и трезвость в суждениях должны были найти в себе обе стороны.
– Вы перенесите себя в наше положение. Единство из задачи практической становится политической целью, достижение которой зависит от всех европейцев. Германия отказывается от трети своей территории. Западный Берлин хотя и не потерян, остался где-то за скобками. К примеру, Франция, как бы повела она себя, будь поставлена перед необходимостью признать утрату трети своих провинций? Берем только это. Как реагировали бы на это французские крестьяне и горожане?
– Мы знаем, как они реагировали после Наполеоновских войн или поражения от Пруссии в 1871 году. Но те войны даже отдаленно не сравнить с последствиями нацистских агрессий. При всей условности исторических сравнений.
Франк меняет тему. Он поясняет, почему Брандт привез с собой группу парламентариев, ведущих журналистов.
– Фактически борьба за ратификацию договора стартовала еще до простановки подписей под документом. Объект споров – не формулировки конкретных статей или, вернее, не только они. Будь формулировки самыми безукоризненными, договор все равно натолкнулся бы в ФРГ на сопротивление мощных сил. Они не приемлют новой «восточной политики» в принципе. Им признание ГДР и существующих границ что повторная безоговорочная капитуляция, если не хуже. Опрокинуть договор равнозначно тому, чтобы сместить кабинет социал-либералов.
Жаль, что мы уже въезжаем на территорию резиденции В. Брандта. Анализ статс-секретаря небезынтересен.
Утром 12 августа В. Брандт у А. Н. Косыгина. Главы правительства ведут подчеркнуто деловой разговор. Можно подумать, что они давние партнеры и встретились не перед подписанием договора, а когда, вступив в силу, он уже оплодотворил наше сотрудничество и расположил к лучшему видению областей совместных интересов на международной арене.
В Екатерининском зале Кремля большой сбор. На 15.00 назначена церемония подписания Московского договора. Здесь же происходит личное знакомство В. Брандта с Л. И. Брежневым, а также рядом других политических руководителей СССР. Генеральный секретарь и федеральный канцлер условливаются о беседе вдвоем.
Пока же власть захватывают протокольщики и правовики. Они одни в совершенстве владеют искусством усадить каждое действующее лицо в нужное кресло и обозначить, в какой последовательности и где им проставить свои автографы. Стрелки на часах с корпусом из золоченой бронзы готовятся к отсчету нового времени для Москвы и Бонна.
Да, можно приступать. Сначала расписываются Косыгин и Брандт, за ними выводят свои подписи оба министра. Царит тишина до того момента, пока главы двух правительств, поднявшись с кресел, не обменялись кожаными папками, которым хранить тексты, только что на наших глазах превращенные в историческое свершение.
Присутствующие дружно аплодируют. Тем временем С. К. Царапкин успевает схватить со стола ручку, которой расписывался Косыгин, он – обладатель драгоценного сувенира.
Приносят шампанское. Интересно, стоя в сторонке, наблюдать, как образуются и распадаются группки беседующих. Переводчики нарасхват. О чем идет разговор, не так существенно. Сейчас важнее, что выплеснулась наружу тяга к личному общению.
Неожиданно возникает Громыко:
– Вы что отшельничаете? Переговорите с Баром, нет, лучше непосредственно с Брандтом и поставьте перед ним вопрос: насколько оправданно упоминание Германии в наименовании социал-демократической партии, когда существование двух Германий отныне признанный факт?
Меня аж передернуло: неужели министр не отдает себе отчета, на что нарывается? Двадцати минут не прошло, как бумага стала договором, и, извольте, претензии, к тому же вздорные.
– Может, начать корректировку названий с ГДР? Социалистическая единая партия Германии. Она издает газету «Нойес Дойчланд». Другие партии у друзей, профсоюзы. Конца и края не видать.
– Не рассуждайте, а выполняйте поручение, – обрывает меня Громыко.
Не бывать тому. Я и раньше не искал случая прорваться к Брандту, взятому в плотное кольцо приглашенными на подписание договора. Теперь мне лучше всего потерять его из вида.
Снова появляется Громыко:
– Переговорили с Брандтом?
– Не представилось возможности.
Взглядом министр выразил все, что думал обо мне, и твердыми шагами направился в сторону Брандта. Дает знать присутствующим, что хотел бы поговорить с федеральным канцлером наедине. До меня долетают обрывки фраз, произносимых Громыко по-английски: «Социал-демократическая партия… Две Германии…»
Брандт поднял на Громыко полный недоумения взор, пресекший всякое желание министра продолжать. Для сглаживания неловкости Громыко бормочет что-то незначимое. Потом напоминает, что Брандта ожидает Брежнев для «главной беседы», которая призвана придать необходимую динамику процессу обновления отношений между СССР и ФРГ.
Громыко удаляется. К идее названия СДПГ он ни разу более не возвращался. При мне, во всяком случае. Кто ее подбросил ему или сам додумался, осталось загадкой. Коротким замыканиям подвержены даже министры.
Связываюсь с помощником Брежнева A. M. Александровым. Брандт может упомянуть в беседе с генсекретарем о странном демарше Громыко. Если такое случится, лучше все обратить в шутку.