Вот почему мурыжили в экспедиции МИДа прием письма В. Шееля о единстве! Не иначе, сам министр и придумал. По меньшей мере нашему отделу об этом ничего заранее не было известно. Вместо того чтобы одностороннее письмо осталось односторонним действом, затея А. А. Громыко привлекла к нему повышенное внимание. Из этого ляпсуса я не сделал выводов для самого себя на будущее, как вы убедитесь. Увы.
– Московский договор, – продолжал министр, – выходит за рамки двусторонних отношений. Правильная оценка значения зафиксированных в нем урегулирований придет, возможно, через годы. Именно это, а не просто расстановка сил внутри ФРГ будет определять степень напряженности борьбы вокруг и в связи с Московским договором.
Против этого тезиса ничего не возразишь. Излагаю свои соображения в пользу незамедлительных шагов по оздоровлению советско-западногерманских отношений, не дожидаясь ратификации Московского договора. И тут же пересказываю мысль о пересмотре советской военной доктрины в Европе с учетом возникшего нового качества. Напоминаю министру, что мы с ним не раз выходили на эту тему, и теперь, в контексте подписанного накануне договора, самое время привнести сюда движение.
Громыко поддержал идею активного развития отношений с ФРГ.
– Вы и займитесь составлением сводного плана. Что и в какой последовательности нужно было бы сделать, не размывая наших позиций. Нельзя в то же время дарить противникам договора аргумент, что нормальные отношения возможны и без создания для этого правовой основы.
Министр делает какие-то пометки в блокноте, меняя карандаш с отломившимся грифелем на острозаточенный.
– Что касается нашей военной доктрины, то это особая область. Думать надо. Но НАТО не сводится к ФРГ или даже только к Европе. Посмотрим.
Возможно, я невнятно объяснил свою мысль. Скорее всего, однако, министр давал мне понять, чтобы я не вторгался в запретные сферы, где незваных гостей не жалуют. Так или иначе, он уклонился от детального разговора по военной проблематике и не среагировал на такой мой довод, что ратификация прошла бы гораздо легче, если бы немцы почувствовали позитивные последствия наметившегося поворота в отношениях с СССР в сфере безопасности.
Под вечер меня приглашают в приемную Л. И. Брежнева. Вернее, я должен зайти к А. М. Александрову, чтобы вместе с ним проследовать к генеральному секретарю. Разговор с Брежневым состоялся по телефону. Что-то помешало ему принять меня.
– Ты что натворил? Звонят секретари. В трех районах – на Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички: «С немцами договор подписали. Значит – скоро война». Глубоко сидит в людях трагедия 1941–1945 годов.
Брежнев поделился своими впечатлениями от беседы с Брандтом.
– Личный контакт, кажется, установился. Брандт согласен, что в отсутствие формальностей легче добираться до сути. Не заменяя МИДов, мы должны свою работу продолжать. Обмен мнениями этажом повыше может ускорить темпы движения. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что в обоих МИДах чиновников больше, чем политиков. Особенно политиков новой ориентации. Без подкрепления сверху многое может застрять в бюрократических рогатках.
– Смекаешь. Андрей (Громыко) опытный дипломат, но и его временами приходится подправлять, чтобы не оступился.
Наверное, это давно уже не великая тайна – у нашего МИДа было отобрано исключительное право на контакты с главой правительства ФРГ. Брежнев и Брандт создали свой параллельный канал прямой связи. На советской стороне функцию неформальных представителей первого лица выполняли В. И. Кеворков, политический советник Ю. В. Андропова, и В. В. Леднев. Этот необычный институт играл весьма конструктивную роль, пока Брежнев был в состоянии держать руку на пульсе событий, хотя и порождал много неудобств для меня лично. Достаточно упомянуть, что посол не получал никакой официальной информации о содержании обменов мнениями по специальному, как называлось, каналу. Выручали отчасти мои давние и доверительные отношения с Кеворковым.
– Каковы перспективы у Брандта дома? Данные поступают неоднозначные, – спросил меня Брежнев.
– Если без прикрас, то мы перестарались. Гибкости и широты нам не хватило.
– Андропов докладывает мне примерно то же самое.
– Увязкой Московского договора с Западным Берлином Брандт спутал себе ноги. Как я уже сказал Бару, западные немцы придумали себе третью палату при ратификации. Регулируя ход контактов с нами по Западному Берлину, США, Англия и Франция получают более чем совещательный голос в определении судьбы нашего с немцами договора.
– Что из этого следует?
– Разберусь в планах трех держав, в их реакции на вчерашние события, доложу вам. Сейчас же позвольте высказать соображение, которое уже устоялось.
Повторяю то, что излагал в разговорах с Косыгиным и Громыко. Во избежание оборота, который придал военной теме министр, делаю акцент на необходимости нейтрализовать немецкую карту, коей Вашингтон четверть века злоупотреблял.
– Не ты один озабочен, куда заводит нас военное противостояние с США. Вопросов тут много.
Прощаясь, Брежнев замечает:
– Ты держи связь с Александровым. Но если появится нечто сверхсрочное или сверхважное, что я должен знать напрямую, звони. Мои хлопцы в приемной соединят.
Немало событий совершилось в последующие недели и месяцы 1970 г. Различного достоинства. Одни из них напрочь забылись, другие вцепились в память. Новые поездки в ГДР. Первое соприкосновение с Федеративной Республикой, вернее, с находившимся в разгаре строительства Франкфуртским аэродромом и сверхухоженным замком Кронберг, который из русских до Громыко видел лишь Николая П. Да и тот был немцем.
В ноябре после заседания политбюро, на котором Громыко отчитывался по итогам своих визитов в ГДР и ФРГ, а я сидел в качестве понятого, министр пригласил меня возвращаться в МИД вместе в его машине. По дороге спрашивает:
– Как бы вы отнеслись к предложению занять пост посла в ФРГ? Это направление становится столь же важным, как и вашингтонское.
– Прежде всего спасибо за доверие. С учетом подчеркнутой вами значимости, приобретаемой Бонном, не могу умолчать о том, что не имею опыта рутинной посольской работы. Поэтому с пониманием отнесся бы, появись другая кандидатура, опробованная на скользком дипломатическом паркете.
– Сейчас на первом плане не гладкий паркет, а каменистые политические тропы. Я понимаю ваши слова так, что принципиально вы согласны.
Примерно неделю спустя, так же между прочим, Громыко извещает меня:
– Руководство поддержало ваше назначение в Бонн. Некоторая дискуссия возникла, но в итоге все обошлось. Будем оформлять запрос на агреман. Дадим Царапкину спокойно встретить 1971 год. А вы тем временем готовьтесь к новой сфере деятельности.
Произношу слова благодарности, принятые в подобных случаях, хотя не было уверенности, к добру ли эта перемена в моей судьбе. Громыко сокращает церемонию до минимума и переводит разговор на текущие дела:
– Достаточно ли серьезны угрозы оппозиции, взявшей курс на развал свободно-демократической фракции в бундестаге и подрыв позиций СвДП на выборах в западногерманских землях?
– Намерения более чем серьезные. Сложнее дать прогноз, сколь велик запас прочности у самих либералов. Помимо догм на кону большие миллионы. Если случится бегство избирателей, традиционно державшихся СвДП, то партия попадет в полосу затяжного кризиса. Результаты выборов в Гессене симптоматичны. Либералы едва преодолели пятипроцентный барьер. Им пошла на пользу ваша встреча с Шеелем в Кронберге. Но когда решают десятые доли процента, все зыбко.
– Что можно предпринять?
– Наилучшую отдачу обещают зримые подвижки в проблемах, обретших в сознании немцев качество символов. Пример: любой наш и ГДР шаг навстречу пожеланиям сотен тысяч жителей обеих частей Берлина, скоро десять лет как лишенных возможности поддерживать естественные семейные узы, получил бы самый добрый резонанс.
– Вы не в состоянии обойтись без своих «добрый – злой». В политике на переднем плане интересы.
– Если под политикой понимать правительства и отчасти парламенты. Голый интерес, руководивший поступками сторон, и вызвал нынешние ненормальности. Пока интерес не будет очеловечен, все останется по-прежнему.
– Что все-таки вы предлагаете?
– Уместно спросить: горят ли США, Англия и Франция желанием укоротить рычаг воздействия на ФРГ и тем на ее отношения с нами, на общую обстановку в Европе, рычаг, каким они обладают в лице Западного Берлина? Нравится или нет, уготовив Западному Берлину функцию заложника, мы сами сделались его заложником. Обрести большую свободу рук можно, лишь прибавив свободы другому.
– Кому нужны эти прописные истины, – кипятится Громыко. – Вопрос: что и как?
– Мое мнение таково: если три державы сохранят монополию на представительство Западного Берлина в переговорах с нами, перемены наступят не скоро. Наше давление лишь ужесточает фронты. Западные державы не в состоянии отказать только Федеративной Республике и общественному мнению города.
– Не предлагаете ли вы удовлетворить претензии ФРГ на право говорить от имени Западного Берлина?
– Нет. Удовлетворение претензий Бонна и отказ от услуг трех держав в доведении нашей точки зрения по Берлину до правительства ФРГ или точки зрения с Рейна до нашего слуха не идентичные понятия.
– Тогда выражайтесь яснее.
Министр о чем-то размышляет, вооруженный синим карандашом и блокнотом.
– Прения с США, Англией и Францией не вдохновляют. Но и переговоры впятером не для нас. Хотя бы потому, что в эту схему не вписывается ГДР. Пока решаем так. Вы прикинете различные варианты. Нелишне, наверное, было бы вам побывать в Бонне и повстречаться там со сведущими людьми. Не обещая многого, послушать, как они мыслят дальнейшие этапы нормализации. Заодно можно было бы пришпорить посланника Бондаренко, чтобы посольство не впало в зимнюю спячку.
Следующая наша встреча с Громыко не заставила себя долго ждать, но вызвана она была другим поводом.