На входе в здание Кэннон дежурил уже знакомый мне паренек в форме. В вестибюле, как всегда, толклись местные служащие, и один из них вызвался проводить меня к приемной Сэнсома.
Дверь в коридор, куча флагов, куча орлов, стол секретарши, за ним — молодая женщина. Спрингфилд что-то говорил ей, опираясь на угол стола. Увидев меня, он сразу же направился к двери, коротко бросив на ходу:
— В кафетерий.
Мы спустились по лестнице на один пролет. Кафетерий представлял собой просторный зал с низким потолком и множеством столов и стульев. Сэнсома нигде не было. Спрингфилд хрюкнул, словно ничуть не был удивлен, и сделал вывод, что босс, пока мы его искали, видимо, вернулся к себе обходным путем — через кабинет кого-нибудь из коллег-конгрессменов. Мы прошли обратно тем же маршрутом. Спрингфилд приоткрыл дверь в кабинет шефа, просунул голову, а затем повернулся ко мне и кивнул, приглашая войти.
Сэнсом сидел в кресле из красной кожи за большим столом, на котором были разложены бумаги. Вид у него был сосредоточенный и спокойный — как у человека, просидевшего на одном месте довольно долго. Он явно никуда не выходил. Крюк до кафетерия был обыкновенной хитростью: чтобы тот, кто был в кабинете передо мной, успел незаметно выйти. Я сел в кресло для посетителей — оно было еще теплым. На стене за головой Сэнсома висела уже знакомая мне фотография в рамке. Та же, что и в его книге: Дональд Рамсфелд и Саддам Хусейн, в Багдаде. Рядом теснилось скопление прочих фото, некоторые из них — групповые, разумеется, с участием Сэнсома.
— Итак? — сказал конгрессмен.
— Мне известно, за что вы получили медаль в 1983-м.
— И за что же?
— За ВСС. Винтовку снайперскую специальную. Пожилая особа, о которой я вам говорил, — вдова того человека, у кого вы ее забрали. Вот почему вы так среагировали на имя. Вероятно, вы взяли у него и жетон. Возможно, он до сих пор у вас.
Никакого удивления. Никаких отрицаний. Просто ответ:
— Жетоны отданы по инстанции вместе с рапортом и всем остальным.
Я промолчал.
— Его звали Григорий Хоц, — продолжал Сэнсом. — Мы были почти ровесниками. Мне он показался вполне компетентным. Его напарник обязан был засечь наше приближение.
Последовала пауза. Затем вся серьезность ситуации словно дошла до конгрессмена, плечи его опустились. Он вздохнул:
— Разве это правильно? — спросил он. — Медали должны быть наградой, а не наказанием.
Я ничего не ответил.
— Что вы собираетесь делать? — спросил он.
— Ничего. Мне плевать, что произошло в 1983-м. Но они мне солгали. Сперва о Берлине, да и теперь — они до сих пор лгут. Они утверждают, что они мать и дочь. Но я им не верю.
— Тогда кто они?
— Я готов допустить, что старуха настоящая. Она была замполитом в Советской армии и потеряла в Афганистане двоих близких людей — мужа и брата.
— Брата?
— Его напарника.
— А девушка? Думаете, она выдает себя за кого-то другого?
— За эмигрантку, вдову миллиардера, живущую в Лондоне.
— И кто же она, по-вашему?
— Думаю, журналистка. У нее подходящий склад ума. Плюс талант рассказчика. Но она говорит слишком много лишнего.
— Например?
— Она утверждает, что политические комиссары находились в окопах вместе с простыми солдатами. И что ее зачали в горном шурфе под старой шинелью образца Второй мировой. Чушь! Советские комиссары всегда держались как можно дальше от боевых действий. Торчали где-нибудь в штабе.
— А вам-то это откуда известно?
— Вы прекрасно знаете откуда. Мы готовились воевать с Советским Союзом в Европе. И верили, что победим. Мы ожидали, что миллионы русских окажутся у нас в плену. Военную полицию специально учили, как обращаться с таким количеством пленных. Руководство возлагалось на 110-е следственное спецподразделение. Мы знали о Советской армии больше, чем о собственных Вооруженных силах. Разумеется, мы знали, где искать комиссаров. Нам предписывалось уничтожать их на месте без всякой пощады.
— Хорошо, если эта девушка действительно журналистка, то какая конкретно?
— Вероятнее всего, телевизионная.
— Страна?
— Украина.
— Ракурс?
— Исследование, история плюс обыкновенный человеческий интерес.
— Но зачем? Ради чего? Поставить нас в неловкое положение?
— Не нас. Думаю, они хотят скомпрометировать русских. Между Россией и Украиной сейчас довольно напряженные отношения. Мне кажется, они хотят сказать: смотрите, какая плохая эта большая Москва, как она бросает в беде бедных беспомощных украинцев.
— Почему же этот репортаж до сих пор не снят?
— Им нужны факты, — ответил я.
— И они их получат?
— От вас? Вряд ли. А кроме вас никто ничего не знает наверняка. Сьюзан Марк не успела сказать им ни «да» ни «нет». Так что завеса снова опущена. Я дал им совет: забыть обо всем и возвращаться домой.
Сэнсом молча кивнул. Лицо его едва заметно покраснело.
— И что вы теперь обо мне думаете? — спросил он.
— Я думаю, вы должны были выстрелить им в голову.
Он немного помедлил:
— У нас не было оружия с глушителем.
— Отнюдь, — возразил я. — Вы как раз завладели им.
— А как же правила боя?
— К черту правила. Советы не таскали за собой криминалистические лаборатории.
— Так что вы все-таки обо мне думаете?
— Я думаю, вам не следовало передавать пленных моджахедам. Именно на это, похоже, собиралось напирать украинское телевидение, если бы репортаж вдруг вышел в эфир. Поставить вас лицом к лицу с пожилой женщиной и задать прямой вопрос: почему?
Сэнсом пожал плечами:
— Жаль, что этого никогда не будет. Потому что на самом деле мы никому их не передавали. Мы просто отпустили их. Это был обдуманный риск. Они потеряли свою винтовку. Разумеется, все решили бы, что она попала в руки врага. А это несмываемый позор и пятно на всей роте. Мы знали, что русские до смерти боятся своих командиров и комиссаров. И эти двое лезли бы из кожи вон, пытаясь доказать правду: что это были американцы, а не афганцы. Но их правда звучала бы как жалкая отговорка. Им все равно не поверили бы. Так что я спокойно отпустил их обоих.
— И что же было дальше?
— Полагаю, им было страшно возвращаться к своим. И они бродили вокруг, пока не напоролись на кого-то из местных. Григорий Хоц был женат на политическом комиссаре. Он потерял голову от страха. Именно это его и убило.
Я промолчал.
— Я не хочу никого ни в чем переубеждать, — продолжал Сэнсом. — Вы абсолютно правы насчет напряженности между Россией и Украиной. Но между Россией и нами напряженность ничуть не меньше. Особенно сейчас. И если история с Коренгалом всплывет наружу, будет очень большой скандал.
На столе Сэнсома зазвонил телефон. Его секретарша. Я слышал ее голос из трубки.
— Мне нужно идти, — извинился конгрессмен. — Я попрошу, чтобы вас проводили к выходу.
Он вышел из кабинета. Спрингфилд тоже куда-то делся. Я остался один. Никто за мной не приходил.
Через минуту я встал и подошел к стене за столом Сэнсома. Я вглядывался в фотографии. Считая лица, которые узнавал. Четыре президента, девять политиков, пять спортсменов, два киноактера, Дональд Рамсфелд, Саддам Хусейн, Элспет, Спрингфилд.
Плюс кое-кто еще.
На всех снимках, явно сделанных после очередной победы на выборах, рядом с Сэнсомом широко улыбался один и тот же человек. Вероятно, начальник его избирательного штаба.
Мужчина скалил белые зубы, но взгляд его оставался холодным. Взгляд профессионального игрока.
Я уже знал, кто сидел до меня в кабинете конгрессмена.
Я знал начальника его избирательного штаба. Я видел его раньше. В слаксах и рубашке для гольфа, в ночном поезде нью-йоркской подземки маршрута номер 6.
Но тут за мной пришли, и через две минуты я вновь стоял на Индепенденс-авеню. Четырнадцать минут спустя я уже ждал ближайшего поезда Вашингтон — Нью-Йорк. А еще через пятьдесят восемь минут сидел в вагоне, наблюдая за исчезавшим за окном городом. В этот момент я уже знал все, что мне только предстояло еще узнать. Но я не знал, что знаю это. По крайней мере, тогда.
Глава 6
Когда поезд прибыл на Пенсильванский вокзал, было уже довольно поздно. Я перекусил в кафе через дорогу от того места, где мы завтракали с Джейкобом Марком. И направился в 14-й участок.
Ночная смена уже началась. Ли и ее напарник Догерти оказались на месте. В помещении было тихо — так, словно из него высосали весь воздух. Или как после дурных известий.
Я прошел в глубину зала. Догерти разговаривал по телефону. Тереза Ли подняла на меня взгляд:
— Я сейчас не в том настроении.
— Для чего?
— Для Сьюзан Марк. — Помедлив, она вздохнула: — Что у вас?
— Я знаю, кто был пятый пассажир.
— В вагоне было четверо пассажиров.
— Ага. А Земля плоская, и Луна сделана из сыра.
— Этот ваш мнимый пассажир совершал какое-нибудь преступление между 30-й и 45-й улицами?
— Нет, — ответил я.
— Значит, дело остается закрытым.
Догерти повесил трубку и посмотрел на напарницу.
— Что случилось? — спросил я.
Ли снова вздохнула:
— Массовое убийство. На территории 17-го участка. Тяжелый случай. Четыре трупа, мужчины, под магистралью ФДР, забиты до смерти.
— Молотками, — добавил Догерти.
— Кто они? — спросил я.
— Неизвестно, — ответил Догерти. — Похоже, для этого и нужны были молотки. Лица — сплошная каша, зубы выбиты, пальцы на руках расплющены.
— Старые, молодые, черные, белые?
— Белые, — сказал Догерти. — Не старые. В костюмах. С фальшивыми визитками в пиджаках.
Телефон на его столе снова зазвонил. Догерти снял трубку. Я повернулся к Ли:
— Вам придется возобновить дело Сьюзан Марк.
— С какой стати?
— С такой, что те четверо — частные детективы, нанятые Лилей Хоц.
— Вы кто? — усмехнулась она. — Телепат?
— Я встречался с ними дважды.
— Нет оснований полагать, что вы встречались именно с этими людьми.