— Вообще-то, он звонил по моей просьбе.
— Все это время?
— Что значит «все время»?
— Ну, он же не один раз мне позвонил. Вообще, последние часы он вел себя очень активно. Первый раз он позвонил вчера около десяти часов вечера. Спросил, смогу ли я проконсультировать кое-кого. Так и сказал «кое-кого». Я ответила, что проконсультирую. Он положил трубку и снова перезвонил минут через тридцать. Спросил, какие дела у меня есть на первую половину дня. Договорились, что созвонимся утром, и он позвонил. Сперва часов в одиннадцать — уточнил, готова ли я? Потом, через час, наверное, предупредил, что сейчас со мной свяжутся. Потом, минут через двадцать, позвонил еще раз. Вот тогда он и попросил все отменить и выйти вам навстречу. Ну, а все остальное ты и сам знаешь…
Тут она замолчала и внезапно спросила:
— Мы что, перешли на «ты»?
Корсаков опешил:
— Кажется, перешли. А ты вообще представляешь себе «выканье» в ситуации, когда мы убегаем от пуль?
Тут Аристова удивила его еще больше: она снова заревела. Лицо ее исказилось, уголки губ поползли вниз, по щекам потекли крупные слезы, и Ирина закрыла лицо руками.
Да что же сегодня за День плача! Женские слезы он не любил и себя в такие моменты чувствовал по-дурацки, зная, что ничем не может помочь и хоть как-то изменить ситуацию.
Все, что он сообразил сделать, — налить в стакан воды и подать Ирине. Она отняла ладони от щек, глянула на стакан и упрекнула совершенно нелогично:
— У меня и так глаза сейчас опухнут, а ты еще воды предлагаешь.
Пока она в ванной приводила себя в порядок, Корсаков обдумывал продолжение разговора. Однако все решилось само собой.
Выйдя из ванной, Ирина села к столу, предупредив:
— Я косметику смыла, так что придется тебе смотреть в сторону или созерцать совершенно нелепую физиономию стареющей тетки.
Корсаков добросовестно изучил ее лицо и никаких признаков старения не заметил. Скорее наоборот, сейчас Ира выглядела еще свежее, только глаза были все еще слегка опухшие.
Игорь провел пальцем по лицу Ирины, прикоснулся к векам.
— Ты что делаешь, Корсаков? — почти ровным голосом спросила она.
— Тебя хочу успокоить, — не думая ответил Корсаков.
— Ты думаешь, так можно успокоить одинокую женщину?
Игорь посмотрел ей прямо в глаза.
— Психологи говорят, что в таких вот ситуациях лучший способ прийти в себя — это заняться чем-то привычным.
— Мы с тобой едва знакомы, — Ирина не сопротивлялась, она просто констатировала.
— Ну, и что?
Рука Корсакова скользнула ей на затылок, собрала волосы в горсть, а потом и сам потянулся к Ирине.
И был секс. Тот самый секс, когда мужчина и женщина уходят из мира людей, окунаясь в мир живых существ, где ни стыда, ни запретов, ни соображения безопасности и здравого смысла…
…Вернувшись из душа, Ирина скользнула в кровать и прильнула к Корсакову всем телом.
— Удивительно, но ты прав, — шепнула она. — Секс в самом деле помогает. Мне сейчас так хорошо!
Корсаков достал сигарету, закурил. Пауза затянулась, и Ирина спросила голосом уязвленной женщины:
— А тебе?
Игорь повернулся, поцеловал ее:
— Мне тоже стало очень хорошо. — Помолчал и добавил, не сдержавшись: — Я по-настоящему разозлился.
— Разозлился?
Ирина возмущенно приподнялась на локте, и Корсаков пояснил:
— По-твоему, все, что произошло, надо забыть? Ты думаешь, я каждый день привожу человека к месту, где его убивают?
Ирина заплакала и снова прижалась к нему. Всхлипывая, спросила:
— И что мы теперь будем делать?
Последние две недели Поздняков часто вспоминал генерала Защепу, мечтавшего выспаться. Кирилл Фомич теперь тоже спал плохо, то и дело просыпался, много курил и только изредка проваливался в сон, который вскоре прерывался, и все шло по кругу.
Вот уже месяц прошел с того дня, как Поздняков переправил через границу Защепу. Переправлял со всеми предосторожностями, снабдив документами и легендами на все случаи жизни, но понимал, что все эти бумажки помогут только в том случае, если Защепу не возьмут. Неважно, кто это сделает, результат будет один и тот же.
Впрочем, генерал к этому относился проще. Он так и сказал:
— Мне приятно, Кирилл Фомич, что вы так обо мне заботитесь и опекаете, но имейте в виду, что выбор свой я сделал сам, и сделал его совершенно осознанно. Неужели я в мои годы буду на кого-то ссылаться?
Позднякову в голосе Защепы послышались даже нотки сердитого недовольства, и он ответил:
— Я могу сказать о себе то же самое, и если я волнуюсь, а тут вы правы, волнуюсь, то только за дело.
За две недели до этого пришел долгожданный ответ из Парижа. Ответ одного генерала (Кутепова) другому (Защепе).
Защепа в своем письме, переправленном по всем правилам конспирации, просил о встрече, аргументируя такую необходимость «чрезвычайными обстоятельствами».
Ответ пришел нескоро, и была в этой неспешности грубоватая демонстрация: дескать, как захочу, так и поступлю.
Защепа откровенно обиделся, ответ обозвал «солдафонством» и весь вечер костерил Кутепова, поминая ему все, что только знал, а еще более, — слыхал от других. Потом успокоился, и дальнейшее обсуждали уже сугубо по-деловому, возражая друг другу и перепроверяя собственные аргументы.
Кутепов, согласившись «уделить возможную толику времени», заранее заявил, что круг сотоварищей по РОВСу не разрешит ему покинуть Париж, следовательно, Защепе предстоит изыскивать возможность прибыть к нему самостоятельно.
— Вы смотрите, так и пишет «прибыть», — злобно ухмылялся помолодевший лет на десять Защепа. — Штафирка, а туда же.
Потомственный военный Защепа не щадил Кутепова с его гимназическим образованием.
— Штафирка-то штафирка, а до Парижа вам добираться рискованно, — попытался остудить его Поздняков.
— Вы, уважаемый господин чекист, этого прощелыгу не знаете. Я в Париж-то и не собираюсь, — спокойно доложил Защепа и демонстративно закурил.
Потом еще более демонстративно хлопнул себя по лбу:
— Вот глупец! Проболтался, хотя спокойно мог деньги, выданные вами на поездку в Париж, просидеть в каком-нибудь кафе в Варшаве или Кракове с очаровательной паненкой. Польки, польки, — улыбнулся, закатывая глаза генерал.
— Вы, Лев Ефимович, — в тон ему отвечал Поздняков, — не забывайте, что ответ будете держать по всей строгости закона.
— Да, какая же вам разница, куда я потратил бы деньги, друг мой? Вам нужен результат, — снова хохотнул Защепа.
— Именно, — уперся пальцем в Защепу Поздняков.
— А результат будет. Поверьте, это сейчас Сашка строит из себя полубога в кисее. Как только ему доложат, что я пересек границу, сам прибежит хоть куда, поверьте, уж я-то его знаю! Прибежит! Будет, правда, фанфаронствовать, надувать щеки, будет требовать подчинения, но прибежит непременно.
Поздняков спорить не стал, повторил только, что единственная цель поездки — рассказать Кутепову о давно созданной тайной организации и о том, какая мощь собирается в недрах Совдепии, стонущей от большевиков.
Уходил Защепа через Украину в Польшу. Район выбирал сам из тех, которые предложил Поздняков. На вопрос — почему именно там, ответил бесхитростно: воевал там в германскую, своими ногами исходил, так что в случае опасности и в одиночку могу спастись.
Шел с контрабандистами. Контрабандисты — это вам не госслужба, люди дела и никакой идеологии.
Сроки Поздняков начал было оговаривать, но, увидев чуть насмешливый взгляд Защепы, и сам ухмыльнулся:
— Вы правы, какие тут сроки могут быть…
Защепа понимающе заключил:
— Поверьте, мне и самому там лишнего быть не хочется.
И вот уже второй месяц генерала нет.
Поздняков даже себе в глубине души опасался признаваться в этом, но он начинал бояться, и для этого были причины.
Сейчас, когда требовалось только терпеливое ожидание, было время еще раз проанализировать все случившееся, готовясь к развитию дальнейших событий в любом направлении. Из всех возможных продолжений Поздняков меньше всего боялся, что Защепа его просто переиграл.
Могло быть, что Защепа, опытный человек, заметил слежку и сыграл на опережение?
Могло, и искренность Защепы могла стать частью этой игры.
И, когда он откровенно рассказывал о тех обстоятельствах, которые не дали ему уйти из России, о своем ранении, о Марианне, которая спасала его, скитаясь с ним, полуживым, по деревням и хуторам, он мог продолжать эту игру.
Он ведь так и не сказал, где они расстались. Защепа говорил, что не помнит, и говорил об этом скупо и, пожалуй, со злостью, которая должна была скрыть его искреннее огорчение, его личную трагедию, но и это могло быть тонкой игрой. Кто теперь знает…
Можно было, конечно, навести справки о Защепе в Москве, но Поздняков понимал, что такой запрос из Туркестана сразу будет замечен и вызовет много вопросов, а то и особое выяснение обстоятельств такого интереса.
Впрочем, если честно, Поздняков ни разу не поймал Защепу на противоречиях или неточностях, ни разу генерал не уходил от ответа, демонстрируя полную открытость.
Ну, а если не было открытости, а была затаенность?
Если первый ход сделал генерал, сев за стол тогда в столовой, и ответный ход Позднякова был им заранее рассчитан, и после этого все шло по его генеральскому плану?
Если Защепа сам готовил ходы и оборачивал себе на пользу, а чекист считал их своей инициативой?
Вот, в конце концов, и выбрался из враждебного окружения без потерь, а?
Могло быть такое? Вполне!
А могло быть и так, что Защепа, оставшись в Совдепии, в самом деле изменил свои взгляды, о чем так много они говорили с Поздняковым, и сам во все это верил. Верил до тех пор, пока не встретился снова со своими боевыми друзьями! Встретился, и взыграло ретивое.
Почему-то, размышляя над этим вариантом, Поздняков поймал себя на том, что напевает «Помню, я тогда молодушкой была» и усмехнулся: да уж была молодушкой, была!…