— В общем, дед рассказывал обо всем, но период с сорокового по сорок седьмой выпадал. Когда я это заметила, то подумала, может, забывает? Спросила, а он будто не слышит. Ну, я и прекратила попытки. Умер он уже в конце перестройки, и сразу же после смерти приехали какие-то люди изымать его бумаги. Знаешь, как будто обыск делали, все забрали, что в его кабинете лежало, все подряд. Муж мой, тогда уже законный, попробовал возражать, его выгнали, а изъятие продолжили. Ну, тут я и удивилась: баба Евдокия берет телефон, кому-то звонит и разговаривает, почти командуя: дескать, что же это творится! Тело еще не остыло, а вы тут…
Положила она трубку, я ей валерьянку готовлю, боюсь, не дай бог, сознание потеряет. Вдруг звонит телефон. Я спрашиваю: кто? — и мне очень вежливо говорят: будьте добры, пригласите товарища, ну, допустим, Серова, который в настоящее время находится в вашей квартире. Я позвала, а этот Серов, меня едва не выгнал. Я вернулась, говорю: а Серов не идет, что ему передать? Там снова очень вежливо говорят: передайте, что приглашает его, ну, скажем, Меркулов. Я снова — в кабинет, а они на меня смотрят уже со злобой: мол, что ты нам мешаешь! Зато надо было видеть, когда я сказала этому «Серову», кто его к телефону зовет. Он бежал, как стометровку. Потом возвращается, обходит меня, как особо ценную фарфоровую вазу, и командует своим: все разложить на прежние места. И все! Тут я, честно говоря, удивилась: они помнили, где что лежало, все разложили точно так, как до изъятия, и сами уселись тихо, как мышки.
А через час с небольшим звонок в дверь. Приехал, как я поняла, тот самый «Меркулов». Бабе Евдокии руку целовал, выражал соболезнование и все просил прощения, объясняя, что сам отсутствовал и не знал об «ошибочно принятом решении». Потом мы с ним зашли в кабинет, он осведомился, все ли положили на прежние места, и людей тех отпустил.
Я тебе вот почему все это рассказываю: он потом долго с бабой разговаривал, а я им чай готовила. Как я поняла, то, что баба меня не просила уйти, для него было вроде рекомендации. Помню, «Меркулов» ей сказал: вы сами понимаете, что будет, если записи попадут не в те руки. Баба Евдокия и говорит: Иринка с ним больше всех работала, так что иди с ней в кабинет, и бери все, что нужно.
В кабинете этот «Меркулов» просматривал бумаги, выбирал тетрадки и листы по каким-то ему известным признакам. Иногда мне задавал вопросы, вроде — а не помните ли, где у него, ну, и называет что-нибудь. Но я сообразила, что это проверка, и стояла ни жива ни мертва. Потому что эти «тетрадки», из-за которых, как выяснилось, разгорелся весь сыр-бор, я к тому времени уже лучше деда Егора знала.
Дело в том, что я училась на третьем курсе и писала научную работу под руководством Лобанова. Он уже тогда был почти «светилом», хоть и молодым, и даже не доктором наук. Меня к нему отвел дед. Познакомились, велел руководить и предупредил: руки не распускай, а то… оборву. Прямо так при мне и сказал, — смущенно улыбнулась Ира. — Лобанов девиц любил всей душой и телом, но ко мне относился почти целомудренно, хотя видно было, что я ему нравлюсь. Но взял он меня «под крыло» еще и потому, что дед заявил: материалом и руководством я сам ее обеспечу, а тебе надо только присматривать, чтобы никто не вздумал палки в колеса ставить.
Ирина замолчала, но Корсаков не стал ее торопить.
— Так, вот материалы, о которых дед Егор говорил, — продолжила Ирина, — в этих тетрадках как раз и находились.
— Что за материалы? — Корсаков почувствовал, что рассказ приближается к апогею.
— Можно сказать, это заметки об истории Московского метро.
— «Можно сказать?» — уловил нюанс Корсаков. — А как еще можно сказать?
Ирина помолчала, собираясь с мыслями.
— А ты не боишься, что я тебя втяну в неприятную историю?
Она смотрела в стол, не поднимая глаз на Корсакова, и он не смог промолчать:
— Пока получается, что я тебя втянул.
— Нет. Я уверена, все, что произошло сегодня на улице, случилось бы у меня в квартире. И без тебя.
— Ну, если ты не намерена сейчас же выставить меня вон, то хватит играть в загадки. Рассказывай!
— Дело в том, что дед, как я поняла уже после его смерти, имел самое прямое отношение к строительству метро.
— Да, ты говорила об этом, — напомнил Корсаков.
— Нет. Я говорила, что он работал на строительстве метро, когда пришел из деревни. А сейчас речь идет, как я догадываюсь, о времени с сорокового по сорок седьмой год. Я ведь сказала, что этот период из всех рассказов выпадал. И, судя по всему, дед занимался какими-то секретными работами. Потому и искали его записи чины из КГБ.
— Думаешь, из КГБ?
— А тут и думать нечего. Бабушка потом подтвердила, что этот мужик — генерал КГБ, который все эти вопросы курировал и обеспечивал безопасность. И не просто безопасность, а государственную безопасность.
— Уж прямо «государственную»?
— Ты даже не представляешь себе, о чем идет речь.
— Ну, почему не представляю? Все эти байки о московском подземелье уже давно известны.
— Известны байки, а я говорю о реальностях. А настоящее метро — только часть гигантской системы магистралей и переходов, которыми прошита вся подземная Москва. Ты даже вообразить не можешь масштабы всей системы!
— Системы?
— Именно, — кивнула Ирина. — Я много позже об этом догадалась, когда заново перечитывала записи деда. Видимо, он выполнял какое-то задание самого высокого уровня, потому что там есть записки, написанные Сталиным, Молотовым, Кагановичем. А уж записок от разных начальников рангом ниже — пруд пруди.
— То есть ты думаешь, что твой дед Егор вел какие-то секретные линии метро?
— Я уже не думаю. Я теперь знаю, что он был ответственным за создание единой системы подземных коммуникаций. Понимаешь, — продолжала она, видя недоумение Корсакова, — подземные ходы появились в Москве давным-давно, и большинство из них делали тайком, никого не оповещая, что такой новый подземный ход появился. Кроме подземных ходов создавали и подземные помещения самого разного назначения: от тайных хранилищ до личных казематов.
— Ну, и что?
— А то, что кому-то пришла в голову мысль увязать все эти ходы в единую систему.
— Зачем?
— Ну, мало ли зачем! Ты, например, знаешь, что планировали взорвать Москву в случае, если немцы смогут ее взять?
— Да, слышал.
— Ну, так, неужели непонятно, зачем эти ходы с их подробными схемами?
Корсаков думал недолго. Собственно, ответ лежал на поверхности.
— Изначально к этим ходам имел прямое отношение Ягода?
Ирина посмотрела на него с удивлением:
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Но не все! За всем этим в самом деле стоял Ягода, но главное не в этом.
— А в чем?
— Дед Егор как раз и отыскивал ту систему коммуникаций, которая была создана по приказу Ягоды…
— Сталина?
— Нет, Игорь, не Сталина, а Ягоды. И делали это тайком, используя тех, кто был каким-нибудь образом зависим от него. Там работали и подследственные, и заключенные, и, видимо, те, кого в любой момент могли арестовать. Ягода создал гигантскую сеть, по которой можно из любой точки Москвы добраться практически в любую другую. И сделать это под землей, совершенно незаметно.
— И Лобанов просил тебя проконсультировать кого-то по этим схемам?
— Не совсем так. Он просто спросил: могу ли я ответить на несколько вопросов по темам моих студенческих работ. И только! Хотя, конечно, студенческие работы так или иначе касалось истории подземных коммуникаций.
— Ну, а где эти тетради?
— Да, ты с ума сошел! — Ирина даже отшатнулась. — Я их на следующий день принесла, и мы с бабой Евдокией их сожгли. Нам даже пришлось покурить, чтобы никто нас не заподозрил.
— Значит, тетради уничтожены?
— Да.
— Точно?
— Ты мне не веришь?
— Дело не во мне, моя милая. Дело как раз в другом.
— В чем?
— В том, что теперь это надо доказать тем, кто хотел к тебе прийти.
— Не понимаю.
— Вижу, что не понимаешь. Я повторю твой рассказ, а ты слушай и соображай. Много лет назад твой дед Егор занимался совершенно секретными делами. Настолько важными, что прямые указания ему давал сам Сталин. Фактически он, по указанию Сталина, расследовал дело о создании системы секретных подземных коммуникаций. Дело это было настолько секретное, что после его смерти КГБ решил изъять все его записи, опасаясь разглашения информации. Оказывается, что через много-много лет кому-то стало известно, что такие сведения существуют.
— Почему ты так решил?
— Потому что звонили Лобанову.
— И что?
— И то, что потом пришли к тебе.
— Но он сам им подсказал.
— Подсказал вчера, а пришли сегодня. Почему?
— Почему?
— Потому, что наводили справки. Не хотели идти вслепую. А наводя справки, наверняка узнали и о твоем родстве, и о том, какие работы ты писала. Наверняка сделали запрос в твой институт.
Ирина растерянно молчала. Видимо, только сейчас она осознала, что произошло днем на улице и что еще может произойти.
Корсаков подумал, что она сейчас снова заплачет, но Аристова словно окаменела.
Молчание приближалось к точке взрыва, и Корсаков понял: надо сказать хоть что-нибудь.
— Теперь нам надо понять, как связаны эти тетрадки деда Егора с тем, что Кремль со вчерашнего вечера стоит на ушах?
— Кремль стоит на ушах? — удивленно повторила Ирина.
Корсаков хотел ответить, но не успел, потому что внезапно где-то в глубине квартиры зазвенел телефон.
Он звонил долго. Так долго, что Корсаков понял: это звонят ему. Спроси его, почему он так решил, Игорь не знал бы, что ответить, но убеждение зрело.
Надо было проверить еще одну возможность, и он, отбросив церемонии, спросил:
— Твой друг давно уехал?
— Недели две, — ответила Ирина и закашлялась. Видимо, она тоже не ожидала этого звонка.
— Ты тут часто бываешь? — спросил Корсаков и по заминке Ирины понял, что угадал.