За свою бесцветную жизнь среднего журналиста городской газетки Евгений Брыкунов не посадил ни одного дерева, не вырастил сына, не написал книги. Но зато он накропал десятки тысяч строк о том, как это делают другие. Героями его репортажей, а со временем и очерков, были ударники коммунистического труда, передовики колхозной нивы и заслуженные деятели из числа творческой интеллигенции. В редакции газеты прозвищем Евгения стало название рубрики, под которой он выступал наиболее охотно, – «О людях хороших».
Многие сходились во мнении: сам «О людях хороших» тоже человек неплохой. А что до пристрастия к портвейну, то большинство газетчиков не дураки хряпнуть, усугубить, дербалызнуть и тому подобное – в записной книжке Брыкунова было свыше ста синонимов глагола «выпить».
Спокойное течение жизни изменилось после знакомства с Золтановым. Когда тот появился в Выборге – отставной подполковник с орденом и медалями – Брыкунов мигом настрочил очерк о воине-интернационалисте. Отметить появление материала Золтанов пришел в редакцию с «дипломатом» хорошей выпивки. Банкет удался на славу.
Через год газета поддержала Золтанова на выборах в городское Законодательное собрание. Доверенным лицом кандидата был Евгений Брыкунов, оставшийся впоследствии помощником депутата и председателя Постоянной комиссии по туризму и спорту Всеволода Борисовича Золтанова.
Женя перебрался из коммуналки в отдельную квартиру, с портвейна перешел на коньячок, что было и правильно на старости лет.
Но ничто в этой жизни не проходит бесследно. Брыкунов стал плохо спать. В бытность свою журналистом он изредка давал материалы из зала суда, поэтому отчетливо понимал: его шеф и благодетель балансирует на самой грани между преступлением и тем, что сегодня считается бизнесом. Продажа через подставных лиц совместному предприятию цветных металлов. Крупномасштабная операция с паленой водкой из Дагестана. А теперь затевается афера с недостроенным городским стадионом.
Правда, не зря Золтанов долгое время был в армии политработником: умел таскать каштаны из огня чужими руками. Вот и на этот раз, увы, он выбрал для опасного поручения верного помощника.
Вручая ключ от квартиры Дымова, Всеволод Борисович приказал изъять все документы и особо какую-то черную коробку с магнитофонными кассетами. Налил Евгению полстакана коньяка; подумав, всучил еще и легкую титановую монтировку: «Если ключ не подойдет, отожмешь дверь этой штукой. Да не дрейфь: прикрою, выручу, в обиду не дам».
Хорошо ему говорить! А выйди сейчас на лестничную площадку какая-нибудь бдительная старушка, что делать Брыкунову? Бить по голове этой самой монтировкой?
Через несколько минут Евгений убедился, что без нее и точно не обойтись: ключ не подходил. Хитрый, как змей, Всеволод Борисович определенно дал Евгению первый попавшийся ключ. Он знал, что с пустыми руками Брыкунов не вернется: очень уж много денег задолжал, очень уж многим был обязан «благодетелю».
Безуспешно потыркав еще пару раз в замочную скважину ключом, Брыкунов пробормотал: «Здесь двести грамм, там двести грамм, глядишь – и снова утро!» – и решил быстрее кончать с этим делом. Ну…
И вдруг он уловил по ту сторону двери чье-то напряженное дыхание.
Глава 29 Тандем двух тезок
Оперуполномоченный Непейвода стоял посреди веломастерской, вспоминая статьи Уголовно-процессуального кодекса. Ни одна из них не рекомендовала бить граждан по голове. Кажется, тут Виктор переборщил, но сотрудник милиции тоже человек, и у него есть право на самооборону.
Ага, попробуй доказать это прокурору!
К счастью, удар получился скользящим. Чума очухался быстро. Пока Непейвода искал – да так и не нашел – в мастерской аптечку, Силкин встал на ноги. Огляделся, пощупал вскочившую на голове шишку и присел на тот самый трехногий табурет, который только что сослужил Непейводе хорошую службу.
– Крепко бьешь, – сказал Чума, и в его голосе почудились Непейводе уважительные нотки.
– Ну не гладить же по головке, – согласился Виктор, – когда тебе под нос суют пистолет.
– Так он же травматический. Считай – пугач.
– Расскажи это своей теще. Схлопотать «резинку» с одного метра – тоже мало хорошего.
– Верни, а? – угрюмо попросил Чума.
Непейвода сел на другой табурет, развернул наконец сверток и протянул Чуме кроссовку:
– Твоя?
– Я про «волыну» говорю.
– Хоть про «волыну», хоть про барабан, – прикинулся несведущим в уголовном жаргоне Непейвода. – Ты лучше объясни, зачем дёру из гостиницы дал?
Чума тревожно ворохнулся на трехногом табурете. Худшие опасения начали сбываться: «Дело шьют!» В таких случаях лучше молчать.
И он замолчал, уставившись в пол. Непейвода понял состояние Чумы. Невесть откуда появляется давешний дылда, бьет табуретом по голове, а после учиняет форменный допрос. Но иначе нельзя, путь к истине всегда утыкан шипами.
– Робинсон успела обратить тебя в свою веру? – спросил Виктор.
Чума пожал плечами:
– Не знаю такой, а в Бога вообще не верю.
– Странно, ведь именно из номера Шейлы Робинсон, президента Общества защиты животных, ты, мой друг, и смылся под утро.
При воспоминании о Шейле-Шурочке Витя невольно улыбнулся: хороша подруга! Большая, добрая, без дурацких комплексов. Немножко свихнута на кошках и собаках, зато какой бюст!
На могучей груди Шейлы в гостинице «Спутник» забылся Чума прошлой ночью. Проснулся от звука сирены скорой помощи. По разговорам в коридоре понял, что произошло, и, когда раздался стук в дверь, почел за лучшее смотать удочки. Было бы по-свински в плохом свете выставить дамочку, одарившую его всем, чем могла. Но раз опер и так все знает…
– Когда вы с ней договорились встретиться? – не отставал Непейвода. – Сегодня, завтра?
Чума вдруг хлопнул себя по лбу и вскочил на ноги.
– Минёрка! Слушай, брат, если ты человек…
– Виктором меня зовут.
– Значит, тезка! – обрадовался Силкин. – Слушай, у Герки дома собака осталась. Из Афгана ее приволок, она там мины, что ли, искала. Я Шейле обещал ее показать. Умная до жути.
– Кто умная – Шейла или Минёрка?
– Смеешься? Ну смейся. А мне некогда. Ведь она там одна.
– Женщина или собака? – снова уточнил Непейвода, и по небритой физиономии велорикши скользнула тень улыбки.
– Насчет Шурочки не знаю, а старушка Минёрка точно одна, – сказал он. – Надо съездить покормить да выгулять. Ключ у меня. Если хочешь, подожди здесь. Раз уж черт связал нас одной веревочкой.
Непейвода поднялся с табурета, кивнул на подвешенный у потолка велосипед-тандем и сказал:
– Черт, он знает, что делает! Поехали вместе, тезка. Мне тоже охота на Минёрку поглядеть.
Чума осторожно пощупал голову. Шишка была на месте.
– Принимается! – сказал он и легко снял с крюка тандем.
В городке, приглядевшемся к трехколесным коляскам велорикш, на длинный, как такса, велосипед никто не обращал внимания. Кроме собак. Они тявканьем встречали и провожали тандем, летящий по средневековым улочкам.
За дверью квартиры Дымова, жившего в новостройках, тоже заливалась собака. Силкин распахнул дверь, навстречу выбежала желтая дворняжка со взъерошенной шерстью.
…Брыкунов, успевший при звуке шагов на лестнице пулей взлететь на последний этаж, обливался холодным потом. Он прислушивался к голосам внизу, к лаю собаки, о которой Золтанов не предупредил, и укреплялся во мнении, что шеф прав: надо любыми путями забрать из квартиры Дымова «компромат». Заполучить это оружие против Золтанова в свои руки, и уж тогда Всеволод Борисович не будет поручать сомнительные дела. Тогда он попляшет, тогда заплатит за минуты страха, которые пережил Брыкунов перед запертой дверью.
Глава 30 Игры на воде
Обгорелым черпаком на длинной ручке Гельмут Шредер открыл заслонки. От сухого жара топки стало больно глазам. Гельмуту представилось, будто перед ним огнедышащий дракон. Он отступил на шаг, зачерпнул ковш воды и плеснул в малиновую пасть.
Раз, другой, третий! Кажется, он нащупал в каменке заветную точку, которая на каждый ковш отвечала добрым паром.
«Дракон» оказался незлым – свой парень! А банный комплекс гостиницы, включавший сауну и русскую парную, – выше всяких похвал.
С полка донесся слабый стон, означавший, что пьянчуга Зиги начал приходить в себя после вчерашнего возлияния.
Гельмут захлопнул дверцы печки и, недобро усмехаясь, вооружился приобретенным у служительницы банного комплекса веником.
Париться в русской бане его научили советские спортсмены еще двадцать лет назад. Тогда Шредер впервые был приглашен на весенние тренировочные сборы в Сочи. Славные времена золотой молодости! Серпантин шоссе по склонам гор, темная придорожная зелень, сквозь которую неожиданно простреливает морская голубизна, перепады высоты, свист покрышек, скрип тормозов.
А вечером – звуки старинного танго в кипарисовых аллеях, восхитительные в своей застенчивости русские девушки. Попадались прямо-таки первобытные экземпляры, вспомнил Гельмут. Теперь не то. Теперь его переводчица, узнав, что Шредер задумал протрезвить Зигфрида с помощью русского пара, мгновенно решила поддержать компанию. О, Эрика, этот балованный ребенок, испорченная девчонка!
Однако что-то не спешит. Одумалась? Да нет, не похоже на нее, она любит острые ощущения.
Гельмут покосился на дверь парилки, поправил выданный при входе в сауну полотняный передник и полез на полок.
Фрош лежал на скамье, подрагивая жирной розовой спиной. Гельмут без подготовки врезал веником пониже поясницы.
– Полегче, шеф, – расслабленным голосом попросил Зигфрид, вообразив, видимо, что Шредер – его добрый дядюшка, движимый состраданием. Серией быстрых ударов Гельмут развеял это заблуждение.
– Герр Шредер! – взвыл Зиги, пытаясь сползти со скамейки.
Но Гельмут был настороже и придавил его коленом.
– Сначала расскажешь, как провел вчерашний вечер в баре.
Печка щедро отдавала тепло. От жара у Гельмута уши сворачивались в трубочку и потрескивали остатки волос на голове. Однако он без устали работал веником, не зная толком, какую информацию хочет выбить из Зиги. Он поймал себя на мысли, что вообще мало знает о Зигфриде Фроше. Контракт с ним подписал буквально за несколько дней перед пробегом, когда прежний механик неожиданно отказался от поездки в Россию.