На сайте Amazon можно увидеть список всех устройств, зарегистрированных как имеющие доступ к изданиям для Kindle, своего рода персональную летопись владения техникой. У меня побывали три Kindle, три iPad, шесть iPhone, что в сумме равняется небольшой катастрофе для окружающей среды. На всякий случай должен внести ясность: все гаджеты, которыми я больше не пользуюсь, хранятся в коробке в подвале и отправятся на переработку, как положено. Может быть. Когда-нибудь.
Но если технология может ослеплять нас своим волшебством, то волшебство может со временем потерять силу. К моменту покупки третьего Kindle я понял, что возвращаюсь к бумаге, причем возврат не был сознательным. Он происходил постепенно. Я никогда не прекращал собирать бумажные книги. Поскольку я работал в журнале, сигнальные экземпляры приходили с почтой. Кроме того, существовали старые книги, которых я не мог найти в формате Kindle: их я заказывал у букинистов. Бумажные тома стали манить меня к себе. Я не слишком задумывался о своем возвращении к бумаге. Оно просто произошло само собой.
У меня нет возражений против экранов: ни принципиальных, ни научных. Почти весь день я провожу в Интернете. Львиную долю моего внимания получает Twitter. Я благодарен за информационное изобилие, за возможность следить за политикой, футболом, поэзией и слухами, циркулирующими в журналистской среде, с изумительной детализацией. Странно потом оглядываться и понимать, что весь день провел за чтением. Конечно, я мог бы задать вопрос компьютеру и получить точную историю просмотров. Но если я, сидя за рабочим столом, пытаюсь вспомнить все твиты и статьи, промелькнувшие передо мной на экране, удается вспомнить совсем немного. В Сети мы читаем по-другому: в лихорадочном темпе, быстро, бессистемно, и усваивается прочитанное далеко не всегда.
Сторонники Интернета высказываются на этот счет однозначно. Интернет – совершенно новый носитель информации, и тем самым он задает свой ритм ее восприятия – и искажения, которые в нее вносятся. Там, где бумага постоянна – написанное на листе бумаги изменить нельзя, а у книг есть начало и конец, – Интернет подвижен. Как писал Кевин Келли, цифровой мир доказывает, что «хорошие вещи не обязаны быть статичными, неподвижными». Интернет – это бесконечный разговор; каждый довод опровергается, сообщается другим, проверяется и дополняется. Это дополнение событий реального мира, развивающееся в реальном времени, изумительное и изматывающее.
Думаю, мой отказ от Kindle был реакцией на это изматывающее воздействие. Нельзя сказать, что Kindle – плохое устройство само по себе. На самом деле оно очень мирное в сравнении с социальными медиа, где постоянно идут в ход когти, зубы и молотки. Но после стольких часов в Интернете я хотел бы оставить экран и читать с бумаги.
Если бы я хотел обосновать свое решение, то сказал бы, что Kindle не дает возможности полностью отдохнуть от Сети. Он не пропускает ее шум, но не позволяет побыть одному. Amazon отслеживает каждое ваше движение при помощи своей электронной книги. Компания использует данные, собранные с Kindle, чтобы предсказать коммерческую эффективность продаваемых книг. Она отслеживает, какие места мы подчеркиваем, и делится этой информацией с теми, кто читает ту же книгу. Kindle остается цитаделью высоких технологий, неразрывно связанной со своим магазином, и только с ним. Это хорошая имитация книги, но все-таки имитация.
Раньше предсказывалось, что электронные книги полностью вытеснят бумажные и станут основным продуктом издательской индустрии. В 2010 году основатель Лаборатории антидисциплинарных исследований Массачусетского технологического института Николас Негропонте даже называл точный срок смерти бумаги. «Это случится через 5 лет», – говорил он. Что ж, срок конца света наступил и прошел. Бумажные книги не собираются сдаваться, а продажи электронных не растут так, как прогнозировалось. В действительности они падают. В 2015 году доход от продажи электронных книг сократился на 11 %, в то время как доход традиционных магазинов вырос почти на 2 %. Мой уход от Kindle был не личным капризом, а проявлением более общей тенденции. Интуиция подсказывает мне, что значительная часть читающей публики хочет скрыться от информационного изобилия Интернета; они хотят возможности читать в тишине и размышлять в одиночестве – и есть неотвязное чувство, что бумага, и только бумага, может дать такую возможность. Происходящее сейчас возвращение к странице – не метафорической, воображаемой странице, а листку волокнистого материала, который можно почувствовать между пальцами, – это возвращение к самым главным урокам из многолетней истории чтения.
Должен извиниться за признание, которое сейчас последует. У меня вовсе нет намерения, чтобы воображение вас потом преследовало своими картинами. Больше всего я люблю читать в ванне. Теплая вода и платоническое состояние открытости ума и расслабления – если бы еще не нужно было беспокоиться о том, как не испортить водой страницы. Если ванна занята кем-то из моих домочадцев, я готов довольствоваться кроватью. Высокие подушки под спину и яркая лампа, освещающая текст.
На самом деле мое признание довольно банально. Все это обычные места для чтения, может быть, даже чаще всего встречающиеся. Действительно, вся история печатного слова говорит об уединении с книгой, о чтении как интимном занятии, совершающемся вдали от посторонних взглядов. Мы предпочитаем читать за закрытыми дверями, чтобы побыть в одиночестве, но не только. Нам нужны интеллектуальные возможности, которые одиночество открывает.
В раннем Средневековье книга буквально была чудом. Она была средством, при помощи которого священник сообщал Слово Божье. Грамотность была редким явлением. В Европе умел читать, может быть, каждый сотый. По формулировке историка Стивена Роджера Фишера, «читать» означало читать вслух. Чтение про себя было крайне необычной практикой. В истории оно упоминается всего несколько раз, причем потому, что потрясало наблюдателя. Чтение, вероятно, было главной формой общественной деятельности. Рассказчики читали толпе на рынке, священники – прихожанам, лекторы – студентам университетов, грамотные – вслух самим себе. Средневековые тексты обычно содержат призыв к аудитории «открыть уши».
Несмотря на интеллектуальную скудость эпохи, грамотность постепенно переставала быть достоянием узкого круга элиты. Развитие коммерции послужило зарождению нового класса торговцев, а вместе с ним – и текстов, обеспечивающих его профессиональные задачи. Тексты, когда-то устрашающие прямоугольники, составленные из букв, где одно слово налезало на другое, а о пробелах и речи не шло, – были усмирены и выстроены в соответствии с правилами нового синтаксиса. Постепенно стали появляться зазоры между словами, иногда даже пунктуация. Чтение уже не требовало таких усилий, как прежде, стало более доступным. Потребовалось несколько веков, чтобы изменения развернулись в полную силу и чтение вслух уступило место чтению про себя.
Это было одно из важнейших изменений в истории человечества. Чтение перестало быть пассивным коллективным занятием. Оно стало активным и интимным. Беззвучное чтение изменило мышление – теперь индивидуум выдвинулся на первый план. Акт уединенного чтения – в постели, в библиотеке – обеспечил пространство, где могли появиться еретические мысли. Фишер описывает перемены так:
«Теперь стало преобладать активное беззвучное чтение, требовавшее сосредоточенности. Таким образом, читатель превратился в действующее лицо, а автор – только в проводника, показывающего различные пути своей безмолвной и невидимой аудитории. Если читатели-слушатели раннего Средневековья почти всегда слышали единый хор голосов, согласно поющий христианское славословие Богу, то «гуманистические» ученые позднего Средневековья молча считывали целый мир голосов, каждый из которых пел свою песню на своем языке… После того, как несколько поколений отвыкало от рабства чтению вслух, бессчетные читатели смогли наконец признаться, как Фома Кемпийский в «Подражании Христу»: «Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его – в углу, с книгою».
Для нашей культуры характерно сильное желание сбежать из этого угла. Нам говорят, что победителями в конкурентной борьбе выйдут интеллектуалы, устанавливающие социальные связи, работающие совместно, создающие стратегические планы в кооперации с другими. Наших детей учат заниматься в группах, выполнять проекты – тоже группами. Наши рабочие места лишены стен, так что организация функционирует как единое целое. Технологические гиганты тоже подталкивают нас к тому, чтобы раствориться в толпе, они обращают наше внимание на темы, уже находящиеся в тренде, а их алгоритмы исходят из того, что мы должны читать те же статьи, твиты и посты, что и все остальные.
Творческий потенциал хорошей беседы не подлежит сомнению, как и то, что кротко выслушивать своего собеседника и учиться у него может оказаться полезным в интеллектуальном смысле, и создавать группы для совместной работы над проблемами тоже иногда необходимо. Тем не менее ни одна из этих вещей не должна заменять размышления и тех уединенных минут, когда разум свободен идти своими путями к собственным выводам.
Мы читаем каждый в своем углу, в своей кровати, своей ванне и своем логове, потому что у нас есть ощущение, что именно там нам лучше всего думается.
Я всю свою жизнь провел в поисках альтернативы. Я читал в кафе и в метро, честно пытаясь сосредоточиться. Но у меня никогда не получалось как следует. Мой разум никогда не мог отрешиться от мысли о других людях, находящихся в одном пространстве со мной.
Когда мы читаем углубленно и сосредоточенно, разум входит в подобное трансу состояние, в котором перестает реагировать на внешние раздражители. Исчезает дистанция между словами на странице и мелькающими в голове мыслями. В точности так же, как это было с первым поколением безмолвных читателей, в ум, отбросивший интеллектуальные ограничения, приходят еретические идеи – и исчезают. Вот почему мы привычно удаляемся с книгой в уединенное место, где можно не обращать внимания на социальные условности, где мир не может подглядывать нам через плечо. Вот почему мы не можем отказаться от бумаги, хотя технологические гиганты сделали для этого все, что было в их силах.