И если они хотят поместить всю полноту человеческого существования в свои корпоративные границы, то чтение с бумаги – одно из немногих занятий в жизни, которое им не удается интегрировать полностью. Технологические компании будут рассматривать это как инженерную задачу, которую предстоит решить. Всем остальным стоит время от времени искать покоя в своем бумажном убежище. Это наш отдых от постоянно надвигающейся на нас системы, тихая гавань, которую мы должны сознательно занять.
Милан Кундера был самым похабным романистом нашего времени. Лауреат оргии, великий стилист постельного унижения, художник запрещенных сношений во всем их разнообразии. Надо сказать, что своей одержимостью он вряд ли превосходил чешских писателей-современников. Йозеф Шкворецкий и Иван Клима тоже часто включали сцены секса – бурного, порочного, отвратительного, переданного во всех подробностях – в свои произведения. Это шедевры того рода литературы, которая способна возбуждать читателя сама по себе, но вряд ли это было главной целью авторов. Тоталитарное общество пытается уничтожить частную жизнь, в то время как литератор стремится эту территорию занять. Секс превратился в навязчивую идею, потому что он, на первый взгляд, служил убежищем от вездесущего государства. Это была изолированная территория и подлинный человеческий опыт, неподконтрольные государству.
Слежка в Интернете сильно отличается от слежки в тоталитарных государствах. Советский Союз и его государства-сателлиты следили за своими гражданами с тем, чтобы культивировать паранойю, воплощать в жизнь партийные догмы и в конце концов давать немногочисленной элите возможность удерживать недемократическую власть. В Интернете за нами следят с тем, чтобы компании могли эффективнее продавать нам свой товар.
Из того, что слежка в Интернете не тоталитарна, отнюдь не следует, что она для нас безопасна. За нами наблюдают, следовательно, нами можно манипулировать. Некоторые виды манипуляции мы приветствуем. Нас могут приводить в восторг рекомендации музыкального алгоритма; нам нравится, что нам показали рекламу кроссовок; без помощи компьютера мы бы не смогли сделать ни единого предметного вывода из этого океана информации. Но удобство, предоставляемое машиной, можно назвать иначе – отказом от свободы воли. Алгоритмы делают выбор за нас. Это не так плохо, поскольку мы отдаем себя на волю манипулятору в основном добровольно. Тем не менее у нас есть вполне справедливое чувство, что мы отдаем больше, чем хотели бы, и нами манипулируют в большей степени, чем мы осознаем.
Может быть, наше цифровое будущее так великолепно, как нам обещают, а может быть, это сошедший со страниц антиутопии ад. Но, как у граждан и читателей, у нас есть все причины вставлять палки в колеса механизма. Только государственная политика способна причинить заметный ущерб монополиям, все больше подчиняющим себе мир идей. Но мы можем найти время, чтобы добровольно выйти из зоны влияния этих компаний и их экосистемы. Речь идет не о полном отказе, а о том, чтобы выделить время на самих себя.
Чешские писатели искали прорех на ткани государства, через которые они могли бы ускользнуть от всевидящего ока. Бумага – в виде книг, журналов и газет – та прореха, в которую можем ускользнуть мы. Это местность вне контроля монополий, где мы не оставляем за собой цифрового следа и потому нас нельзя выследить. Читая слова на бумаге, мы избавлены от уведомлений, звуков доставленных сообщений и прочих вещей, пытающихся перехватить наше внимание и отвлечь от размышления. Страница дает нам возможность, на какое-то время в течение дня, оторваться от машины и вернуться к своей человеческой сущности.
Вопросы, вокруг которых построена эта книга, особенно чувствительны для нас, американцев. Мы считали себя авангардом двух революций: во-первых, научной, во-вторых, политической. Мы видели нашу страну в качестве всемирного инкубатора технологий, главного изобретателя планеты – и это идеально выражало наш национальный характер: республика была смелым экспериментом, пионеры которого уходили в неизвестность. Революция в технике, конечно, была неразрывно связана с Американской революцией[132]. И та, и другая были порождением эпохи Просвещения. Как для той, так и для другой была характерна вера в разум. Наши первые изобретатели – Франклин, Джефферсон – были горячими сторонниками политической свободы. Соединенные Штаты проповедовали технику и индивидуализм, распространяя их, как благую весть, по всему земному шару. Мы многое изобрели в обеих областях, дав миру электрическую лампочку и понятие о праве на неприкосновенность частной жизни, конвейер и свободу слова.
Эти революции способствовали одна другой. Они развивались совместно, и противоречия между ними случались редко. В основном нашу экономику – динамичную, склонную к ниспровержению авторитетов, высоко ценящую акт творчества, – создала политическая свобода. Изобретения укрепляли свободу, предоставляя новые средства для творческого самовыражения, реализации свободы передвижения, развития человеческих способностей.
Вот почему происходящее сейчас выглядит настолько неуместным. Наша вера в технологию несовместима больше с верой в свободу. Мы приближаемся к моменту, когда нам придется спасать одну революцию за счет другой. Неприкосновенность частной жизни при нынешнем векторе развития технологий сохраниться не может. Наши представления о свободном рынке тоже под вопросом. Распространение лжи и теорий заговора через социальные медиа и утрата фактом роли общей отправной точки любых рассуждений создают все предпосылки для авторитаризма. В прошлом слияние человека и машины всегда было выигрышно для человека. Но мы вступаем в новую эпоху, когда это соединение угрожает человеческой личности.
Человеческая природа гибка. Она отнюдь не неизменна, однако в ней есть граница, за которой существо уже не может быть с полным правом названо человеком. Мы можем решиться пересечь этот рубеж, но должны полностью отдавать себе отчет, во что это обойдется. В данный момент не мы определяем курс. Мы дрейфуем, следуя чужой воле, – без противодействия со стороны государства, политической системы или интеллигенции. И дрейфуем мы в сторону монополии, в сторону конформизма, в сторону чужих машин.
В нашу эпоху стремительной автоматизации, когда Интернет соединяет все и вся, сама идея прокладывать свой собственный курс может казаться тщетной и глупой. «Мы, кажется, не можем больше быть владыками владычества над собой, – говорил философ Мишель Серр. – Как нам доминировать над нашим собственным доминированием?» Это неудобный вопрос, но из него следует наличие у человечества нетронутого потенциала. Технологические компании стремятся определять наши жизни и привычки, и тем не менее жизни и привычки остаются нашими. Может статься, наше общество придет в чувство и изменит политику государства так, чтобы оно защищало культуру, демократию и человеческую личность от разрушительного влияния этих корпораций. Пока что мы вынуждены защищать себя сами.
Мы позволили себе послушаться голоса сирен, убеждавшего нас думать о том, что удобно и эффективно, а не о вещах непреходящих. В свете культивирования собственной способности размышлять, в свете любви к тексту многие порочные удовольствия Интернета бледнеют и исчезают. Интеллектуальная жизнь по-прежнему доступна – ее нужно просто выбирать каждый раз, когда мы решаем, что читать и что купить, когда даем себе отдых, посвящаем время самосовершенствованию, проходим мимо пустого искушения, сохраняем тихие уединенные уголки и сознательно стремимся стать владыками владычества над собой.
Благодарности
Это книга о мире идей, и о том, что с ним может произойти, если не ценить его должным образом. Надеюсь, что всегда буду благодарен интеллектуальным сообществам, частью которых мне посчастливилось быть.
Большинство идей, положенных в основу данной книги, родились в офисе Леона Визельтира[133], где я часто проводил вторую половину дня, обсуждая текущие дела и бессмертные книги у него на полках. Почти двадцать лет он был моим коллегой, другом и учителем. Книга бесконечно выиграла благодаря внимательным и щедрым читателям. Особенно я обязан умелому и внимательному руководству со стороны Рейчел Моррис, великолепного редактора. Я всегда буду благодарен Дэвиду Гринбергу, Барри Линну, Николасу Леману, Морису Стаку и Якобу Вайсбергу за их предложения. Хиллари Макклеллен и Джесси Робертс оказали неоценимую помощь в подборе материала. Всякий раз, когда мне требовалось опереться на плечо собратьев-интеллектуалов, я знал, что могу рассчитывать на Анну-Мари Слотер и Петера Бергена из фонда New America Foundation. Мне оказали помощь своими ценными указаниями мои бывшие коллеги и друзья из New Republic: Джонатан Чейт, Айзек Шотинье, Джон Б. Джедис, Алек Макгиллис, Крис Орр, Джеффри Розен, Майкл Шеффер, Ноам Шрайбер, Джудит Шулевиц, Аманда Силверман, Эндрю Салливан, Грег Вейс и Джейсон Зенгерле. Я также благодарен Сьюзен Этли, Томасу Кэтену, Алану Дэвидсону, Тому Фридману, Петеру Фришу, Джеффри Гольдбергу, Джонатану Кантеру, Джоди Кантор, Ларри Крамеру, Роджеру Ноллу и Терри Винограду.
Энн Годофф пользуется в издательском бизнесе исключительной репутацией, и по праву. Она видела ход моих рассуждений лучше, чем я сам представлял его вначале; она была внимательна к мелочам, сохраняя пророческое видение общей картины. Ей также удалось собрать великолепную команду профессионалов в Penguin Press: Уильям Хейуорд, Кейси Раш, Скотт Мойерс, Элизабет Каламари. Беа Хемминг из британского издательства Jonathan Cape поддерживала мой проект с самого начала, как и мой агент и друг Рейф Сагален.
Мои братья много раз поднимали мне настроение во время работы над книгой, а родители поразительным образом сумели найти баланс между честной критикой и безусловной поддержкой. Книга заканчивается на оптимистической ноте, поскольку у меня есть Тео и Сэди, прирожденные идеалисты и лучшие друзья. От всего сердца благодарю свою жену, Эбби. Она была моим источником любви, вдохновения и мудрости, которые дали мне силы достойно преодолеть трудности как литературного труда, так и жизни.