л на дальнем краю стола, — сидел, развернув газету, и лучился недовольством.
Когда приезжал Томаш, все становилось почти по-прежнему, но он гостил в Кралупах день-два, и опять все расходились по углам. А потом семья начала расползаться, стали уезжать выросшие дети. Сейчас у них в Кралупах вместо столовой была гостиная с домашним кинотеатром. Ни Ольга, ни Мартин кино не увлекались, это был подарок Зденека на сороковую годовщину свадьбы. Зденек им и пользовался во время редких наездов.
У Зденека тоже были мальчишки — трое. Старший, пятнадцатилетний, со сложным характером и своеобычными пубертатными проблемами, недавно выкрасил чуб в зеленый цвет и проколол ухо в трех местах — Ольга не знала, смеяться или плакать. Эта немытая челочка над вулканическими прыщами, как будто кто-то хотел смазать их зеленкой и случайно опрокинул на волосы весь пузырек, эти нескладные движения, заставляющие цеплять локтями и коленками все, что попадается на пути, эти постоянные обиды на взрослых и непобедимая лень, наушники эти жуткие, больше головы… Ольга вообще очень жалела современных подростков — за неимением реального внешнего врага они обречены были воевать сами с собой и постоянно сами себе проигрывали.
В комнате под крышей, где Ольга с Мартином провели первые совместные годы, был оборудован для внуков настоящий мальчишеский штаб. Здесь был штурвал перед окном, вместо стульев — яркие спортивные маты и надувные кресла, стилизованные под сдутые футбольные мячи, по стенам — откидные кровати в два яруса, как в настоящей каюте. Но Ольга понимала — все не то. В этой красивой комнате, просторной и гулкой, не было тайны, а только интересные дизайнерские решения. Конечно, внуки тут с удовольствием играли, но… «Девочку бы, — думала Ольга. — Пять пацанов — куда это годится».
Тогда, в семидесятые, семья росла, и дом, точно сказочный теремок, принимал новых Вранковых. Оля и Мартин теснились в комнате под крышей, и она тогда не казалась просторной. Заставленная кроватками и столиками, завешенная рубашечками и платьицами, заваленная игрушками, она напоминала склад при «Детском мире». Внизу у повзрослевших близнецов было не лучше — вдобавок там постоянно что-то гремело и дребезжало, модное и динамичное. Музыка! — утверждали близнецы. Металлоремонтная мастерская! — парировал дед Яхим.
Анежка с детьми занимали две комнатки в правом крыле, и как раз когда родилась Верушка, пришла пора расселять Яна и Янку. Михаэла просила Мирека — уступи Янке кабинет. А Мирек и бровью не повел. Янка перебралась в комнату Анежки, Анежка перешла на диван в гостиной. Там обычно ночевал Томаш, когда приезжал в родные пенаты. В такие дни Анежка уходила опять к Янке, на раскладное кресло.
Олины дети тоже подрастали, и жить в одной комнате становилось тяжело. Мартин задумал отделяться. Оля сначала обрадовалась, потом испугалась. Квартиру предложили по месту работы — не бог весть какая даль, но все-таки соседний городок, где Оля никого не знала. Откуда взялась в ней эта робость перед незнакомыми, которой не было в детстве? Не русские ли танки принесли ее на гусеницах несколько лет назад? Только Оля жалась к семье, принявшей ее, и новые знакомства заводила с трудом. Ее знакомых в Кралупах легко было сосчитать по пальцам: две воспитательницы из школки10, шеф пивницы, где работала, и педиатр.
Покорная Оля уже паковала детские вещички. Но вид у нее сделался такой горестный, что Мартин решил немножко повременить, пока жена дозреет до перемен. Жалея молодых, Михаэла опять просила Мирека, чтобы отдал кабинет под детскую — ну что он там делает, газету вечернюю читает да радио слушает! Но Мирек и тут не пошевелился. Мол, дайте человеку пространство и не посягайте — когда молодые были, и мы терпели. Тогда Михаэла решила отдать Оле и Мартину спальню: Мирек все равно чаще засыпал в кабинете, где на такой случай стоял диванчик. Сама она перебралась спать к Анежке, и очень быстро гостиная, по меткому определению Томаша, превратилась в какой-то будуар. Там же и зеркало парикмахерское воткнули: Анежка иногда стригла постоянных клиентов на дому.
Шестнадцатилетняя Янка привела мальчика. Он был откуда-то из-под Остравы и учился в пражской художественной школе. Где и как познакомились — молчали. Мирек попытался устроить скандал, да с Янкой не больно поскандалишь — она с места в карьер начала угрожать, что порежет вены или отравится таблетками из аптечки Михаэлы. Потому что у нее — настоящая любовь! Их оставили в покое. Мальчик исчез через три месяца.
С его ли уходом, или просто так совпало, но теремок стал постепенно пустеть. Окончили школу Ян и Янка, уехали в Брно. Яхим прожил до девяноста лет и умер в год, когда Верушке исполнилось десять. В первые месяцы казалось, будто из дома вынули душу. К старости Мирек сделался еще сварливее. Даже с Михаэлой они теперь едва разговаривали. Анежка все-таки нашла себе хорошего человека и переехала в столицу. У него тоже были взрослые дети, которые учились далеко от дома. Он недавно овдовел и не умел жить один, так что Анежка — покладистая и смешливая — была ему божьим подарком. После смерти отца Томаш приезжал редко. Он не подавал виду, но тяжелее всех пережил смерть Яхима.
Прошло еще шесть лет, и Мирек сам себя съел. Он умер за год до развала соцлагеря, и то, что он так и не увидел его крушения, казалось Михаэле справедливым наказанием за жестокость и подлость к людям, окружавшим его в семье и на работе. Михаэла пережила мужа на пять безмятежных лет. К тому времени дети уже учились в университете, и в пустом, гулком доме остались трое — Ольга, Мартин и Михаэла. Верхнюю комнату заперли, нижнюю со смерти Яхима тоже никто старался не трогать, она сделалась чем-то вроде семейного мемориала, куда Ольга спускалась смахнуть пыль и посмотреть на фотографии, с которых улыбался юный Яхим, окруженный людьми, которых она никогда не видела и не знала.
В начале девяностых Мартину предложили место на атомной электростанции в Дукованах, и он собирался принять предложение, но Ольга отговорила — как было оставить Михаэлу? А впрочем, все оказалось к лучшему: спустя совсем немного времени пошла мода на солнечную энергию, бывший сослуживец позвал Мартина к себе на фирму, офис, считай, у самого дома, — а Мартин всегда ставил солнце выше «мирного атома»… Михаэла до этого дня не дожила. Ольга и Мартин остались вдвоем. Он с утра до вечера был на работе. Ей сделалось одиноко, и она завела котов.
В последнее время Ольга часто думала, как же так вышло, что дом Вранковых достался ей, «агрессорке»? Семья росла, род Вранковых продолжался и множился — вот и у Яна мальчишки оба, только у Янки девочка, единственная в семье… И как ни подсчитывала, выходило, что так не должно быть! Здесь могли бы поселиться Верушка и повар — предлагала, отказались, предпочли свои четыре комнаты при кафе, только бы лишние сорок километров не мотаться. Или Карел… может, женился бы наконец… Внучка бы родилась… Предлагала Карелу — отказался и Карел. Зденека даже не звала — дом у Зденека куда лучше этого. Сам проектировал — каждый уголок, каждую розеточку продумал… Янку с семьей звала, Яна — но и у них все было просторно и беспроблемно. Их дом больше был не здесь, вот и все. Так и остались — Ольга, коты — и совсем немножечко Мартин. Он не разлюбил свою Олю, просто связь их считал такой прочной, что она не нуждалась во внешних проявлениях. Ольга понимала это и не обижалась. Только завидовала немного — что у него есть нечто интереснее семьи, а у нее кроме семьи ничего нет — ее огромной и дружной, несмотря на расстояния и обстоятельства, чешской семьи — у стареющей русской женщины… как глупо.
До самого вечера в кафе не заглянул больше ни один русский — редкий день. Ужинать опять собирались вместе, но повар вдруг срочно отлучился по делу. И Ольга мысленно отругала себя за очевидную радость.
Важную новость, с которой отправилась к Верушке, она до сих пор держала при себе — рассказывать при поваре про Танин звонок казалось невозможно. Зато теперь, думала Ольга, самое-самое время. Только свои. Они поймут.
Сели ужинать. Она долго примерялась, выбирая момент, но все ей казалось не к месту: то Карел начинал дразнить мальчиков, то Верушка вскакивала за солью, то вдруг младший вздумал катать шарики из хлеба, за что и получил от матери… Уже подан был чай, уже Карел, точно фокусник, вывернул свои обширные карманы и выудил оттуда два шоколадных батончика в ярких обертках. Наконец, когда батончики были съедены и даже вытерты руки, перепачканные шоколадом, Ольга решилась.
— Летом я еду в Россию!
Фраза, в которую было вложено столько смысла, не произвела должного эффекта.
— На экскурсию? — спросила Верушка. — С папой или с подругой?
— С какой подругой? — растерялась Ольга.
— Да хоть бы с Соней… или с пани Кавковой… — Верушка пожала плечами. — Неужели одна собралась?
— Одна… — Рассказывать детям о Тане расхотелось.
— По путевке? — уточнил Карел.
— К родственникам, — ответила Ольга многозначительно.
— Мама?.. — Верушка вовсе не обрадовалась, а отчего-то напряглась.
— А что? — спросила Ольга с вызовом. — Имею право!
— Да что случилось-то?! — воскликнула Верушка. — Объясни толком!
Ольга победно посмотрела на встревоженную Верушку, на притихших внуков, улыбающегося Карела и сообщила то, что бережно держала в себе весь день, боясь расплескать:
— Таня! Таня нашлась! Сама! Представляете? Позвонила сама!
— Папа знает? — спросила Верушка торопливо.
— Таня? — весело перебил сестру Карел. — Неужели та самая Таня, которая хотела меня убить?!
Глава 8
Вопрос прозвучал без тени обиды — но все-таки застал Ольгу врасплох. Стараясь не встретиться глазами с детьми, она медленно подняла взгляд. В дверях стоял Мартин.
— Кто кого хотел убить? — спросил он нарочито шутливым тоном и шагнул в столовую, на ходу расстегивая ветровку.
Все промолчали. Ветровка, аккуратно расправленная, повисла на спинке стула, а сам Мартин устроился поудобнее и внимательно посмотрел на жену.