— Да сделайте же что-нибудь! — Верушка, кажется, готова была сама кинуться с кулаками на отца и на брата.
— Сами разберутся, — отмахнулся Мартин.
Мальчики по-прежнему возились на полу. Энергия драки иссякала, но злости, кажется, даже прибавилось. Карел со вздохом встал, приподнял бойцов за шкирки, как кутят, встряхнул и поставил на ноги. А ключ отобрал и спрятал в свой бездонный карман.
— Ну дядя Карел! — заканючили горе-вояки. — Ну отда-ай!
— А вот и нет! — сказал Карел как можно более строго, хотя видно было по глазам, насколько ему смешно. — Сначала научитесь вести себя как цивилизованные люди.
Верушка смотрела на брата с благодарностью.
— Мы умеем, умеем! — затараторили мальчики.
— А вот и нет, — опять сказал Карел. — Пока я вижу двух глупых бабуинов, не поделивших банан.
— Мы больше так не бу-удем! — затянул старший.
— А кто такие бабуины? — спросил младший.
— Бабуины-то? — Карел улыбнулся. — Что ж, извольте. Кто первый найдет в энциклопедии бабуина и опишет своими словами, тому первому и ключ.
Карел выразительно похлопал по карману. Карман был оттянут на коленке, там, хромированным клювом вниз, стоял виновник ссоры. Мальчики переглянулись и, громко топая, побежали вглубь квартиры. Оттуда опять донеслись возня и крики.
— Карел!!! — Верушка уже не знала, что делать. «Детская энциклопедия о животных» тоже была в единственном экземпляре.
— Папа правильно говорит — пусть сами разбираются, — сказал Карел примирительно.
— А, что с вас взять! — отмахнулась Верушка. — Пойду, как бы книгу не изорвали.
И она ушла на шум новой драки, а в столовой повисло молчание. Мартин пристально посмотрел на жену.
— Пора собираться, мамочка, — произнес он мягко. — Надо дать детям отдых.
— Отдых… — вздохнула Ольга. — Помог бы лучше Верушке их развести.
Мартин поднялся, забрал у Карела ключ и ушел на шум. Через минуту за стеной сделалось тихо.
Первой вернулась Верушка и стала молча собирать со стола. Она злилась. «Девочку бы. Внучку», — в который раз подумала Ольга. Они с Таней не дрались никогда… И тут у нее перед глазами как бы сама собой прочертилась белая меловая черта. И сделалось на душе совсем скверно. Видно, не могут родные люди не причинять боли друг другу. Интересно, почему?
Дверь открылась. Сначала вошел старший — он победно нес, прижимая к худенькой грудке, разводной ключ. Младший шагал следом, крепко держа в двух руках «Детскую энциклопедию о животных», и вид у него тоже был вполне довольный.
— Дедушка, а мы пойдем смотреть бабуина? — через плечо спрашивал он у Мартина, завершающего это маленькое шествие.
— Само собой.
— А когда?
— Вот будет у меня свободный день…
Мартин выглядел спокойным, как всегда. И Ольга подумала, что этот человек никогда ее не разочаровывал.
Домой ехали молча. Ольга попыталась начать разговор, но Мартин остановил — не сейчас. В машине тихонько шумел кондиционер, радио лопотало последние новости. Лет десять как пересели из громоздкого семейного универсала на малолитражку, а Ольга все никак не могла привыкнуть. Трехколесный тихоход ехал на крыше. Маленькая бордовая машинка с большим велосипедом на макушке смотрелась комично.
Дома, пока покормили котов, пока убрали велосипед в гараж, стало совсем поздно, и Мартин, наскоро чмокнув жену, пошел к себе.
— Мартин, подожди! — тихо сказала Ольга его удаляющейся спине. Так тихо, что он не услышал. А может быть, только сделал вид.
Раздражение шевельнулось в груди. Машинально теребя кота за ушами, Ольга представила, как Мартин аккуратно отгибает уголок одеяла, как ровняет тапочки у кровати и гасит ночник, и по щекам против воли покатились крупные слезы.
— Ну и пусть! — подумала Ольга.
Она все равно поедет. В конце концов, Таня ее единственная сестра. Завтра же подаст на визу и поедет. И деньги есть. Как раз на летнюю поездку отложено. Половину Мартину оставит, а уж половина честно ее. Если не транжирить, хватит. Она решительно стряхнула котов и отправилась в гостиную. Коты потянулись следом, мешая идти.
Включила ноутбук, посмотрела курс доллара, отклеила стикер и стала перемножать в столбик — две тысячи долларов это сколько? Выходило прилично, но не смертельно. А обида на Мартина все росла. Неужели он не понимает?!
Сделалось жаль себя. Последние годы — все одна да одна. Коты, да цветы, да счета. Этот дом… Чужой, и она ему чужая.
Ольга достала из бара початую бутылку красного вина, щедро набулькала себе, стала пить маленькими глоточками. По горлу пошло тепло, внутреннее напряжение не то чтобы исчезло, но отпустило, а слезы все лились — что ты будешь делать. Хотела звонить Верушке, но глянула на часы и зарыдала горше прежнего. Она не слышала, как Мартин стоит в дверях, а потом уходит на цыпочках. Она сейчас вообще ничего не слышала.
Заснула поздно, а вскочила все равно ни свет ни заря. Голова была тяжелая, похмельная. Ныли по обыкновению колени и шея. Долго собиралась с силами, чтобы оторвать голову от подушки, но все-таки перемогла себя, начала потихонечку делать упражнения лежа, осторожно скручиваться — пять, десять раз. По мере того как просыпались тело и голова, просыпалась и обида на мужа — неужели ему все равно?! И эта обида, злость даже, подняла Ольгу с кровати и поставила на ноги.
Ольга раздраженно достала из шкафа спортивный костюм и начала одеваться. Брюки, футболка, олимпийка, носки. Что еще? Часы-шагомер. Сейчас она пойдет — не как обычно, к замку, а в центр, или даже на тот берег — уж там-то Мартин точно ее искать не станет! Мысли были злые, движения резкие и от этого неловкие. Долго дергала молнию олимпийки, едва не вырвала с мясом собачку, а край все выскакивал, не давая застегнуться. Наконец взяла себя в руки. Обулась, причесалась, достала палки для скандинавской ходьбы.
Сверху спустился Мартин — гладко выбритый, бодрый и тоже в спортивном костюме. Молча присел рядом и стал невозмутимо обуваться.
— Ложечку подай, — попросил.
Ольга растерянно подала мужу ложку для обуви, и он аккуратно поместил ноги в кроссовки. Поднялся, потянулся:
— Ну что, пошли?
Взял свою пару палок — и они пошли. К замку, обычным утренним маршрутом.
Ольга молчала. Не знала, что сказать. Хотелось уколоть побольнее — за вчерашние свои слезы. Но осторожно косилась на мужа, и язык не поворачивался. А думалось, наоборот, как же она к нему привыкла. Дорога шла под горку, а около замка опять потянулась вверх. Сердце затумкало чаще, но Ольга упрямо переставляла ноги, стараясь не сбиться с ритма.
— Оля, погоди. Я что-то устал! — Мартин остановился и внимательно посмотрел на жену.
Дышал он ровно, вид имел цветущий, а смотрел… насмешливо? Нет, не насмешливо. С улыбкой. И в этой улыбке было все: любовь, понимание, немножечко — вчерашняя вина, сочувствие, жалость.
Ольга опустила голову. Слова стояли в горле комом, как будто она случайно проглотила слишком большой кусок.
— Я думаю, тебе надо ехать в Россию, к сестре, — сказал Мартин.
— Насовсем? — выдохнула Ольга в отчаянии. Она так себя взвинтила, что ей показалось — Мартин ее выгоняет.
— Оля, ну что ты такое говоришь?
Она напряженно молчала, не решаясь поднять глаза.
Он шагнул к ней, обнял одной рукой — а в другой были скандинавские палки, и, конечно, со стороны Ольга и Мартин выглядели немного комично, два пожилых человека, когда стояли вот так, прижавшись друг к другу, в спортивных костюмах, с палками этими самыми, — но это было сейчас абсолютно не важно.
__________________
1 Я голодный! (чешск.)
2 Mrak — туча, облако (чешск.).
3 Танечка, что случилось? (чешск.)
4 Жена (чешск.).
5 Спасибо (чешск.).
6 Убирайся вон! (чешск.)
7 Могу я вам помочь? (англ.)
8 Я полька (польск.).
9 Привет! (чешск.)
10 Детский сад (чешск.).
Часть 3
Город мечты
Татьяна Александровна непослушным пальцем набрала номер. На десятом гудке сдалась, вернула трубку на рычаг. Это была допотопная желтая вертушка. Упругая спираль провода норовила сбиться в комок. Татьяна Александровна подняла трубку и стала осторожно распутывать провод, но колечки цеплялись друг за друга. Внутри пел на низкой ноте длинный печальный гудок. Она опять набрала номер — и опять никто не отозвался. За кухонной дверью булькал борщ, свекольный запах царил в квартире. В коридоре было сумрачно, только полоска солнца тянулась из приоткрытой детской, длинная и острая, как шпага. Над лезвием медленно кружилась пыль. «Полы протереть», — подумала Татьяна Александровна.
Стоять было тяжело, ныла поясница. Участковая вечно ругалась, что не следит за весом… Да разве она ела?! Так, перехватывала на ходу. Это все болезнь, обмен веществ. А врачам-то нынешним — лишь бы на больного свалить и не лечить.
«Как же это унизительно», — подумала Татьяна Александровна с веселой злостью на себя и на весь окружающий мир. Она вычеркивала сестру из памяти столько лет, а выходит — не вычеркнула; как пришла беда, так и бежит к ней — никакой гордости. Хотелось плакать, но глаза были сухие.
Набрала упрямо еще раз, попала явно не туда, сбросила…
Интересно ли ей было, как живется Ольге? Честно сказать, не очень. Представлялся некий условный заграничный рай, не омраченный бытовыми мелочами, хоромы и хрустали, блестящее авто да стриженная лужайка перед белым крыльцом.
Татьяна Александровна опять взялась за трубку — уже хотя бы затем, чтобы выкрикнуть Ольге: от нее ничего, НИЧЕГО не нужно! Но тут телефон сам вдруг заголосил, и сердце ухнуло в пятки. Отдернув руку, как от горячего, Татьяна Александровна смотрела на аппарат. Наверняка это были они. Вышибалы. Каким-то образом она их всегда чувствовала.
За спиной послышались шаги. Наташка влетела в коридор, отодвинула мать плечом.