Первое, что я увидел, была голова гималайского медведя, насаженная на кол в десятке метрах от избушки. Это был собрат белогрудки, которого мы уже встречали не так давно на дороге. У головы медведя был отсечен нос, а черные глаза еще не стянулись от сухости и блестели в свете фонаря. По всему было видно, что медведь был убит не далее, чем вчера. А то, может быть, и сегодня.
— О боже, — Лёха остановился рядом, созерцая этот ужас. — Нашкодил, наверное, здесь… вот и на кол попал. В наказание.
— И назидание другим, — дополнил я.
Мы сошлись во мнении, что так оно и было, и пошли смотреть домик.
Избушка представляла собой строение метра три шириной и метров шесть длиной, полтора метра длины которой занимали сени. В доме справа находилась железная печка, слева стоял холодильник (в котором хозяин прятал от грызунов продукты), далее по центру располагался длинный стол, по обоим бокам которого были настроены нары, причем левые имели второй ярус. В помещении было два окна — одно у печки, второе с торца стола. В качестве освещения использовался автомобильный аккумулятор и лампа-переноска.
Как только мы вошли, первое, что бросилось в глаза, это были разбегающиеся во все стороны мыши.
Лёха присвистнул.
— Да не, нормально, — сказал я. — Хоть не крысы. Главное, чтобы Сеня не сразу просёк, что мы здесь не одни жить будем…
Перетаскав вещи в домик, мы разложили на нарах привезенные с собой спальные мешки и одеяла, выложили на стол припасы и начали готовить рыбу. Так как она уже была почищена, то оставалось только пожарить её, а это тоже важный процесс, доверить который можно было только специалисту.
Как оказалось, для начала нужно было принять «на грудь» пятьдесят. Не по сто, не по двести, а только по пятьдесят. Примешь сто — тобой обуяет веселье, и будет уже не до рыбы. Примешь двести — веселье немного уймется, но пропадет точность движений. Поэтому — по пятьдесят. В стальные рюмочки разлили привезенной Сеней водки «Финляндия» с манговым вкусом и…
— Камбэй, — сказал Сеня.
— Чего? — мы переглянулись, хотя, кажется, я где-то не так давно уже слышал это слово.
— Камбэй, — повторил Сеня, поднял свой стаканчик, чокнулся с нами и выпил.
Мы последовали его примеру, после чего на столе развернулся процесс приготовления пеструшки.
Пачка муки, подсолнечное масло, газовая печка, баллон с газом и сковорода — вот, собственно, и всё, что было необходимо для задуманного. Хотя нет, муку, в которой предстояло обвалять рыбу, Дима тщательно перемешал с солью и перцем.
И вот уже первый десяток уместился на сковороде. Плотным кольцом мы окружили плитку, будто никогда не видели, как жарится рыба. А она уже скворчала и стреляла горячим маслом во все стороны.
— Сейчас, — улыбался Димка, — ещё немного…
Вскоре первая порция жареной пеструшки переместилась из сковороды в миску, Сеня разлил еще по одной. Каждый взял по рыбке.
— Камбэй? — Сеня взял свою рюмку, но Лёха его осадил.
— Да обожди ты… дай попробовать…
Безусловно, как бы ты ни привык есть жареных гальянов или корюшку, в петрушке есть какой-то свой, потрясающий вкус. Прожаренная в муке хрустящая корка скрывала рыбу, которая выросла не в каких-то городских речках со всеми присущими выбросами, или прибрежных морских районах с грязными отходами берега, а в чистейших горных ручьях северного Приморья, куда еще не дошла губящая природу индустриализация. Как известно, в дикой природе больная рыба не водится, и здесь нас ждала сочная, мягкая и немыслимо вкусная пеструшка — рыба, о которой ходят настоящие легенды. Одна из них, кстати, гласит, что пеструшка это не самостоятельная порода, а некая предтеча симы. Переходный возраст, так сказать. Может и так, но рыба очень вкусная!
Наше пиршество затянулось до второго часу ночи — говорили о прожитом дне, вспоминали всё, что случилось. Сеня, чувствуя, что происходит что-то странное, всё чаще и чаще начал заглядывать по углам, да под нары, и в какой-то момент он брезгливо вскрикнул и подскочил.
Возле мирно потрескивающей печки на полу сидела жирная мышь, и нагло смотрела на нас. Я посветил ей в глаза фонарем с LED-матрицей, которым можно надолго лишить человека зрения, однако она даже не шелохнулась.
Так как мы даже не дернулись при её появлении, Сеня начал о чём-то догадываться. Лёха спрыгнул с нар, надеясь затоптать мышь, но мышь оказалась проворнее, и успела отскочить в сторону, а потом скрылась за печкой. Что-то нам подсказывало, что она не одна, но доказать пока не могли. На пол бросили кусок рыбы. Стали ждать. Не прошло и полминуты, как эта мелочь выбралась из своего укрытия, подошла к куску рыбы и стала принюхиваться.
— Медведь, — сказал Сеня. — Маленький.
Дима, который уже лежал на нарах в попытке уснуть, расхохотался.
— Сеня, у тебя все животные — медведи? Только какие-то большие, а какие-то маленькие.
Мы тоже заулыбались.
Леха снова прыгнул на мышь, и на этот раз смог на нее наступить. Мышь пискнула, Сеня вздрогнул, крикнул слово «маленький», и все затихло. Однако, длилось затишье не долго. Вскоре из-под холодильника выбрался еще один «маленький медведь».
Посовещавшись, мы с Лёхой решили распределить задачи: он будет светить фонарем, а я — кидать в мышей кирзовый сапог, стараясь попасть каблуков в мякоть. Стало получаться. За час прибили еще трёх медведей, и шорох по углам вроде бы стих.
Ночью у меня по лицу пробежала мышь, и я проснулся. Сеня выпученными глазами смотрел на меня. Лёха лежал рядом со мной и громко храпел. Причем настолько громко, как никто не умеет. Когда-то давно Лёха попал в ДТП, долго витал между жизнью и смертью, и врачам пришлось собирать его буквально по кусочкам — и что-то они в нём собрали не правильно. И вот, как напоминание о былых днях, Бог «наградил» Лёху этой напастью — жутким храпом. Кто знает — тот понимает правильно (а я уже знал о такой его особенности, так как прожил с ним в одном номере во время делового визита в Суйфэньхэ). Кто не знает, тот вынужден терпеть и тихо его проклинать. Сеня не знал, какое его ждет счастье, и потому вынужден был бодрствовать. Вдобавок ко всему он ещё увидел, как мышь пробежала у меня по лицу.
— Плохо, плохо, — стенал он. — Хочу дом.
Я встал, осветил фонарем пол, но все медведи уже разбежались. Печка прогорела, и становилось прохладно. Я подкинул ещё немного дров и вернулся на нары.
— Спи, Сеня. Теперь это — твой дом.
Завернулся в спальник и тут же уснул.
Когда в зимовье стало светло, мы начали потихоньку просыпаться и подниматься. Сеня жаловался, что за ночь из-за Лёхиного храпа так и не уснул, опасаясь, к тому же что по лицу будут бегать мыши. Первое, что он сделал — хлопнул рюмашку «Финляндии», после чего немного успокоился и ненадолго забылся в коротком сне.
Дима начал готовить завтрак — греть нажаренную вчера рыбу и варить гречневую кашу, которая была расфасована в специальных пакетах — ровно на одну порцию. Кинул такой пакет в кипящую воду, и жди, как каша в нем разбухнет на весь объём — вот и готово! Очень удобно, оказывается. А я и не знал, что есть такая…
Растопив печку, я приоткрыл входную дверь и выглянул в сени. Пакет с мусором, который мы выставили вчера после приготовления пищи, был в клочья разорван и растащен по всем углам. Всю ночь здесь пировали «маленькие медведи».
Взяв с собой карабин, я выглянул на улицу. Хозяин зимовья нас предупреждал, что здесь вполне запросто можно столкнуться с медведем или тигром нос к носу, а поэтому не хотелось предстать перед хищником в качестве потенциальной еды.
Утро было прохладное, а из-за безветренной погоды тайга стояла в глухой тишине. Лишь ровный низкий гул доносился с той стороны, где смыкался распадок и бежал ручей. Вдруг подумалось, что так здесь было всегда — и вчера, и сто и даже миллион лет назад. Тайга — как огромный живой организм, который постоянно рождается, зреет, живёт и умирает — и этот процесс бесконечен. Здесь постоянно идёт какое-то движение — в речке мечется пеструшка, с дерева на дерево перелетают птицы, в траве ползают змеи, на ветках кедра и ели промышляют белки и бурундуки, роются в поисках пищи кабаны, а за кабанами ходят грациозные амурские тигры. Здесь постоянно идет борьба за выживание, которая и является сущностью этого огромного организма, в котором взаимодействуют миллионы отдельных особей. А мы, люди, представители цивилизации, будто выключены из этого таёжного процесса. Нам кажется, что мы можем изменить весь ход этого бесконечного течения. Мы нарезаем в тайге волока и безжалостно рубим лес, для добычи полезных ископаемых сносим целые сопки, повсеместно строим дороги и мосты, меняя уклад таёжной жизни. С помощью огнестрельного оружия способны победить любого хищника. Но все равно, нужно признаться, что это только иллюзия. Природа всё равно сильнее нас, и она с нами когда-нибудь справится. А пока… а пока я беру с собой карабин, чтобы спокойно дойти до туалета, и не быть разорванным природой в лице её полосатых или косолапых представителей.
За завтраком Дима озвучивает план на сегодня: рыбалка в ключе, обед, поездка в Амгу, посещение термального источника и возвращение на зимовье. Возражений нет.
Исходя из вчерашнего опыта, длинную удочку я закидываю на самый низ багажника — в данных условиях актуальна только короткая. Между собой распределяем ёмкости под рыбу и червей. Садимся в машину и около получаса едем вверх по ручью, стараясь забраться как можно ближе к верховьям. Здесь мы разделяемся: я и Лёха выходим из машины, а Дима с Сеней едут еще дальше. Рыбы в реке всем хватит, но Дима советует больше ходить, искать ямы, в которых стоит рыба.
Джип уходит дальше, а мы пробираемся через кусты и валежник к ручью. В сложенном положении удочка не больше полуметра длиной, и поэтому с ней легко протискиваться сквозь заросли кустов, каждая ветка которых норовит остановить тебя, зацепиться, не дать идти.