ем рассвело, земля начала отливать золотом. Словно гордые ковбои, стояли кактусы, и за их острыми верхушками виднелось солнце. Одни только кактусы и кусты могли здесь выжить. Через пару часов начнется жара, поднимется пыль, и нам опять предстоит целый день печься в грузовичке, прилипая к сиденьям, глотать из окон пыль вместо вожделенной прохлады и еле-еле шевелиться, как зомби.
Я мечтал о снеге, о его холодной свежести у меня на лице; представлял, как он превращается в воду во рту. Я все бы отдал, чтобы повернуть время вспять и вернуться в зиму.
Всего восемь месяцев назад мы с отцом поднимались на однокресельных подъемниках по склону горы Уотерман. Дорога от Топанга-Бич на его маленьком белом «Порше» заняла у нас полтора часа. Шел снег, но отец не стал останавливаться и надевать цепи на колеса: он хотел попасть на первый рейс и скатиться по свежевыпавшему снегу. Я уселся на мокрое сиденье, и работник подъемника укрыл меня одеялом. Я посмотрел на вершину склона, в лицо метели. Мне было тепло в моей парке, но лицо замерзало. Потом я вспомнил о дне рождения Бобби Ситрона и о шоколадном торте и подумал, что хорошо бы не пропустить эту вечеринку.
Сойдя на вершине, мы добрались до небольшого скопления елок, где были защищены от ветра. Отец обогнал меня, изгибая бедра, как скаковой жеребец. Впереди показался валун – почти идеально квадратный, размером с небольшую будку. Папа подкатил к нему и заглянул за край хребта.
– Выглядит классно, Малыш Оллестад!
– Он очень крутой?
– В самый раз для такого снега, – ответил отец, и я понял, что да, крутой.
– Мне не нравятся слишком крутые склоны.
– Я сейчас проедусь по ту сторону гребня и проверю, нет ли лавин.
– Смотри не упади!
– Не упаду.
Он пересек гребень, и тут же с вершины сорвался кусок снега и устремился вниз по желобку, который спускался с гребня.
– Выглядит супер! Давай, Оллестад, скатись по нему, – сказал отец откуда-то сверху, с торца желоба.
Я задвигал ногами, пытаясь развернуть лыжи в нужном направлении. Потом посмотрел вниз – склон и впрямь был очень крутой.
– Глубокий снег поддержит тебя. Не бойся разгоняться на спуске! – напутствовал меня отец.
Я погрузил палки в снег, и они ушли туда полностью, до самых ручек. Тогда я их вытащил, несколько раз качнулся вперед-назад и начал спуск.
– Вверх-вниз! Пружинь ногами! – кричал отец.
Я пытался сгибать и разгибать колени. Снег был очень глубокий и доходил мне до груди. Я рванулся всем телом, пытаясь повернуть. Сквозь снег, покрывавший стекла защитных очков, было видно, что передо мной уходит вверх изогнутая боковина желоба. Я вновь попытался пружинить ногами и вдруг резко повалился вперед: ноги выскользнули из креплений, и я упал лицом вниз, на стенку желоба. Рот залепило снегом, и я не мог дышать. Я с усилием пошевелил руками. Они были плотно прижаты к бокам. При попытке выплюнуть снег я после каждого выдоха непроизвольно вдыхал новую его порцию. Чем сильнее я старался вдохнуть, тем больше снега забивалось мне в горло. Невозможно было закрыть рот.
Отец за ноги вытянул меня из желоба. Я отплевывал снег. Я плакал. Я выкрикивал все плохие слова, которым научился в Топанга-Бич. Отец протер мне очки и сказал, что он здесь, со мной. Я бы ни за что не задохнулся, ведь он был рядом.
Когда я выпустил весь пар по поводу гор и успокоился, отец снова приладил мне очки на шлем и вставил ботинки в крепления.
– Пап, мы должны вернуться наверх, – сказал я.
– Снег очень глубокий.
– Вот поэтому нам и не надо было сюда лезть. Здесь слишком глубоко.
– Слишком глубоко никогда не бывает, Оллестад.
– Нет, бывает! Здесь так глубоко, что ничего не видно и нельзя двигаться.
– Надо сразу же пружинить ногами, пока лыжи еще не нырнули под снег.
– Это невозможно! – воскликнул я. – Почему ты заставляешь меня это делать?
– Когда научишься, сам поймешь, как это великолепно.
– Нет тут ничего великолепного!
– Когда-нибудь будет…
– Нет, не будет!
– Посмотрим, – заключил отец. – Vamonos![16]
– Все закончится тем, что я опять упаду, и виноват в этом будешь ты!
– Не забывай пружинить ногами.
– Да не могу я…
Я оттолкнулся и взметнул руки в стороны и вверх – как птица раскрывает крылья. Мне хотелось продемонстрировать отцу, как я застряну, но лыжи внезапно выехали на поверхность.
– Вот и получилось, Оллестад! Колени чуть выше!
На поверхности лыжи поворачивались легче, чем в вязком сугробе. Снова погрузившись в снег, я прижал колени к груди. Под воздействием противовеса носки лыж поползли вверх, словно корабль во время качки, и я покатился вперед, миновав еще одну снежную глыбу. Я продолжал двигаться в неизменном ритме, вверх-вниз, вырываясь из толщи снега прежде, чем лыжи успевали туда погрузиться. Тут я услышал крик отца, и мгновение спустя снежная волна залепила мои очки, ослепив меня. Я успел очистить левое стеклышко – ровно настолько, чтобы увидеть, как на меня обрушивается новая волна. Я снова принялся очищать стекла и тут вспомнил, что нужно подтянуть колени. Но было поздно. Я вылетел из креплений, кувыркнулся – и приземлился на спину.
Я стряхнул снег с лица и, наконец, смог вздохнуть. Я лежал, пока не услышал крик отца. Тогда я приподнялся и сел. Мимо меня к центру желоба пронеслась еще одна белая волна – казалось, их гонит подземный великан.
На секунду на поверхности этой снежной волны показалась голова отца. Затем он остановился прямо надо мной. Усы его напоминали белые замороженные сосиски. Бежевая дубленка и черные брюки были покрыты снежными катышками. Мне был виден один его глаз – голубовато-серый под розоватым стеклом, он отливал шальным блеском, словно у дикого зверя, который только что убил и сожрал свою добычу.
– Оллестад Великолепный! – изрек отец сквозь клубы пара.
Мне хотелось прыгать от восторга, но я сдерживался – это лишь раззадорило бы его, и он потребовал бы от меня новых подвигов.
– Ну, теперь-то мы поедем домой? – спросил я.
Отец тяжело вздохнул.
– Да ты у нас просто pulver hund! – заметил он. Я знал, что в переводе с немецкого это означает «фанат целинных спусков».
– Погоди, вот доберемся до Альты, штат Юта, – сказал отец. – Рассекать там целину – все равно что парить на облаке.
На секунду я тоже замечтался о сверхскоростных спусках Альты, но тут же остановил себя и отвернулся – отец не должен был видеть, что я свечусь от радости.
Порой меня раздражала его несокрушимая харизма: он подавлял всех вокруг и всегда оказывался на коне. Но я все равно очень хотел быть похожим на него.
Путь до шоссе по глубокому снегу потребовал недюжинных усилий. Грузовик дорожной службы подкинул нас до парковки. Я видел, что отец хочет скатиться еще раз, даже предвидел его аргументы: «Такие денечки выпадают не часто, и надо брать от них все». Мне хотелось разделить с ним удовольствие от этих золотых деньков, но все-таки больше тянуло поиграть с друзьями.
В тот день отец почему-то не стал настаивать, и полтора часа спустя мы остановились у дома Бобби. Я вбежал внутрь в полной экипировке и обнаружил, что ребята уже прикончили шоколадный торт. Я расплакался, перестал разговаривать с отцом и даже не смотрел на него. Мамы моих друзей глазели на нас – в мокрых лыжных костюмах, с грязными спутанными волосами, мы явно выглядели неуместно. К тому же от нас разило потом… Они-то недавно принимали душ и пахли сиренью, а мы только что выползли из леса. Не обращая на это внимания, отец тут же очаровал всех дам, а потом с аппетитом умял целую тарелку овощей. На фоне остальных я казался себе грязным и неотесанным и держался в сторонке, тщетно пытаясь ухватить нить беседы и присоединиться к всеобщему веселью. У меня не было ничего общего с этими ребятами. В который уже раз я пожалел, что не могу жить так же, как все мои сверстники – гонять с ними на великах после школы и играть в мяч в каком-нибудь тупичке.
– А я пропущу чьи-нибудь дни рождения? – спросил я отца, когда он протянул мне только что открытую бутылку воды. Жара в пустыне Баха начиналась с раннего утра.
– По-моему, нет.
Заметив мой сердитый взгляд, он добавил:
– Да все дни рождения одинаковы…
Я скорчил кислую мину и отвернулся. Отец похлопал меня по спине.
– Тебе еще повезло, Оллестад, – проговорил он. – А вот твоя бабушка, бывало, вытаскивала меня с бейсбольного поля прямо в разгар игры и тащила в танцевальный кружок. Ты только представь! Черт, а от тебя требуется всего лишь кататься на серфе да на лыжах. Сплошное удовольствие!
Я повернулся к нему.
– Ты занимался танцами? Это было что-то вроде степа?
– Хуже. Балет.
– Вот это да! – выдохнул я. – А зачем?
– Она мечта-ала, – проговорил отец, растягивая это слово, – чтобы я снимался в кино.
В фильме «Оптом дешевле» отец играл старшего сына, лет 12–13, и я вспомнил, что в первой же сцене на нем была бейсбольная форма.
– Это была твоя идея – что твой герой в «Оптом дешевле» будет носить бейсбольную форму? – спросил я.
Отец улыбнулся до ушей.
– Целиком и полностью.
– Пап, это очень здорово, – сказал я.
– Ну, знаешь, часами трястись в автобусе в очередную студию, а потом еще тупо ждать два или три часа – это было совсем не здорово. Я пропустил много интересного из-за этой ее мечты.
Сейчас отец был похож на маленького мальчика, ищущего сочувствия, и я понял, что он до сих пор злится на бабушку.
– В этих очередях я просто спал стоя, привалившись к стене, – поведал он.
– И ни разу не упал? – спросил я.
Отец поглядел на дорогу и покачал головой.
– Зато ты заработал денег, – заметил я, пытаясь подбодрить его.
– Ну да… Они-то и помогли мне попасть в колледж, – сказал он.
Мы остановились перекусить и заправиться, а затем продолжили путь. Теперь дорога шла вверх, по гористой части страны. Остаток дня прошел в знойной пелене: я клевал носом, то и дело пил воду и пялился в окно на однообразный пейзаж – земля, заросли чапараля