– Так как у тебя недобор по весу, Норман, ты должен сделать их здесь, на крутом участке, – сказал Ян.
Тренер, конечно же, был прав. Сколько раз я опережал всех на спуске, а потом все равно уступал другим ребятам, которые весили больше и имели преимущество на равнине.
Когда объявили мой номер, отец с Элом закричали и загикали. Тренер Ян массировал мне ноги. Он предупредил, чтобы после S-образного поворота я не отрывал лыж от земли.
– Не теряй время на плоском участке, – несколько раз повторил он.
Я почувствовал себя легко и непринужденно, а самое главное, мне было приятно, что обо мне заботятся.
На спуске я сразу же применил решительную, напористую тактику, высоко начал S-образный поворот и вышел из него в прыжке. Я обругал себя за это, но меня поразила набранная скорость. На длинном равнинном участке я тщательно преодолевал все бугры и неровности, на которых чертовы лыжи так и норовили споткнуться, и буквально приклеивал их к земле.
Я пересек финишную черту. Третье место, причем Ланс еще не стартовал. Я вслух проклинал равнинный пробег, и на меня начали оборачиваться. Но мне было плевать… Как же так – я ехал очень быстро, и все равно меня обогнали! А ведь я сделал все, что мог!
Ян сказал, что на выходе из S-образного поворота я опередил всех на три секунды, но в итоге те же три секунды уступил – из-за равнинного участка.
– Почему эти гребаные трассы скоростного спуска не делают крутыми? – воскликнул я.
Ян был поражен, услышав из моих уст плохое слово, и отец спешно увел меня из зоны финиша.
Мы поднимались на подъемнике, и папа молча глядел вниз, на проносившуюся под нами полосу снега, похожую на шоссе. Мне было неловко из-за той вспышки. После второго заезда я не проронил ни слова.
Ланс занял третье место, а я – четвертое. В обоих забегах я здорово опережал победителя, но лишь до начала плоского участка. Ян сказал, что я – лучший лыжник из всей группы и непременно добьюсь успеха.
Мы смотрели церемонию награждения, и тут повалил снег. Эл достал из рюкзака карманный радиоприемник и поймал местную сводку погоды. Следующие два дня обещали снегопад, высота сугробов – до одного метра. Отец позвонил в офис, посовещался с Элом, и к пяти часам вечера было решено, что мы остаемся в Тахо на несколько дней, чтобы покататься на целине.
Мы ездили по отличным целинным склонам, а снег все валил и валил. Отец с Элом решили еще немного продлить путешествие. В следующие выходные меня ждали соревнования в Йосемити, и не было смысла тратить девять часов на дорогу в Лос-Анджелес, а через пять дней снова возвращаться в Северную Калифорнию.
В Йосемити у меня почему-то не получалось как следует сконцентрироваться, и в первом забеге я чуть не зацепил пару ворот. Я снова пришел вторым (полагаю, с отставанием в одну или две десятых секунды). Но осознание того, что я наконец-таки опередил Ланса, смягчило удар по моему самолюбию.
На следующий день он обошел меня в гигантском слаломе, и я опять занял второе место. Я был подавлен и думал, что никогда больше не добьюсь победы. Меня терзала мысль о том, что со мной что-то не так. Может, какой-то дефект характера тянет меня назад?
– Не думай о победе, – сказал отец. – Она придет.
– Почему я такой маленький? – спросил я.
– Надо работать с тем, что есть, – ответил он. – Не думай о таких пустяках, как рост и вес. Твоя задача – упорно тренироваться и никогда не отступать.
Я бочком проехал мимо Эла, который молча наблюдал за нами.
– Выбрось это из головы, Оллестад, – сказал отец. – Сейчас имеет смысл только одно: сосредоточиться на следующей гонке.
По пути домой мы отыскали один из секретных горячих источников Эла. Отец прыгал со скалы в пруд спиной вперед, я нырял бомбочкой, а Эл ограничился впитыванием минералов, которые воняли тухлыми яйцами. Мы принялись вспоминать о нашей поездке на гору Сан-Антон – мне тогда было пять. Отец с Элом говорили намеками, но я догадался, что они припоминают свои амурные похождения.
После этого мы с отцом почти каждые выходные уезжали из города на лыжные соревнования. Горы Сан-Бернардино находились всего в двух часах езды к востоку от Лос-Анджелеса, но до Мамонтовой горы нужно было ехать на север шесть часов, а до озера Тахо – все девять. Мы возвращались в город в воскресенье поздно вечером, а на следующее утро отец высаживал меня у школы и чистил зубы прямо в машине, на глазах других родителей, что меня очень смущало. По будням я жил с мамой и старался почаще играть с соседскими ребятами. Я наконец смирился со своим статусом полуаутсайдера. Они постоянно подшучивали надо мной, но из-за моих спортивных талантов не могли полностью меня игнорировать.
Как-то раз после школы Ник отвез меня на своем универсале в кампус Университета Южной Калифорнии. По дороге на футбольное поле, где мы собирались посмотреть, как тренируются «Троянцы»[55], он показал мне учебные корпуса. Там, по его словам, ребята немногим старше меня корпят над учебниками, чтобы получить хорошую профессию, зарабатывать большие деньги и жить как им хочется. А еще там устраивают прикольные вечеринки и водятся прекрасные дамы.
Ник был ярым поклонником Калифорнийского университета, и я спросил, не учился ли он там.
– Нет. Зато там учились все мои друзья, – ответил он. – Но я так часто здесь зависал, что люди думали, будто я тоже тут учусь.
То, что сам Ник не учился в университете, меняло дело. Значит, он не пытался превратить меня в свое подобие. Скорее наоборот. Зачем-то же он проделал этот долгий путь и показал мне все это! И я решил, что Ник все-таки отличный чувак, когда не пьет.
Образование стало сквозной темой той недели. В пятницу вечером, после хоккейного матча, отец сказал, что если я буду упорно заниматься хоккеем, то могу получить стипендию Гарварда или Йельского университета. Я спросил, почему он сам там не учился.
– Ну, мне это было не по средствам, – ответил отец. – Кроме того, я не играл в хоккей и не участвовал в лыжных гонках. А Калифорнийский университет был прямо под боком, и он тоже очень неплохой.
– Почему тогда мне нельзя туда поступить?
– Можно. Но Гарвард лучше.
Мы опять находились на озере Тахо, в Скво-Вэлли. Это была важная гонка – участники, занявшие три первых места в общем зачете, от юниоров-3 до юниоров-5, допускались к отбору в юношескую олимпийскую сборную и гарантированно попадали на чемпионат Южной Калифорнии.
В то утро за завтраком я непринужденно болтал с новыми товарищами из команды: описал, как мы с отцом рассекали целину, поделился хоккейными успехами, рассказал о серфинге в Мексике и том, как нырял бомбочкой в скрытый от посторонних глаз горячий источник. Они слушали, широко раскрыв глаза и улыбаясь во весь рот, и задавали мне кучу вопросов – не то что соседские мальчишки, чьи лица не выражали никаких эмоций. Я чувствовал, что меня ценят, и пришел от этого в такой восторг, что проболтал без умолку весь завтрак и с нетерпением ждал обеда.
Снег был твердый, и тренер Ян сказал, что сегодня трасса очень компактная – такие обычно делают в Европе. Она пролегала по тому же холму, что и слаломная трасса на зимней Олимпиаде 1960 года. Отец позвонил Элу и сообщил ему об этом. Мы дважды съехали по трассе. Маршрут был очень напряженный, без легких участков, с двумя крутыми спусками.
В первом заезде я держался впереди и довольно легко занял первое место в общем зачете. Это придало мне уверенности. Во втором заезде я въезжал в канавы, меня так и швыряло от поворота к повороту. На протяжении всего забега я был близок к тому, чтобы потерять контроль.
Я победил в своей возрастной категории и занял третье место в общем зачете. До конца выходных отец называл меня Ингмаром Оллестадом.
В машине по дороге домой я озвучил свои надежды и мечты.
– Думаю, я смогу победить в чемпионате Южной Калифорнии в следующие выходные и попаду в юношескую олимпийскую сборную.
– Еще как! – подтвердил отец.
Глава 25«Я тяжело дышу. Значит…
…живой. Повезло, что не ударился о дерево, при таком-то кувырке».
Кожа на животе горела огнем, голова гудела и кружилась. Мне чудилось, что среди падающих с неба снежинок вальсируют прозрачные алмазы. Я подумал, не уснуть ли мне. Ведь это всего лишь страшный сон. Проснусь, и мы как раз приземлимся в Биг-Бире, и отец вынесет меня из самолета.
Постепенно мой взгляд сфокусировался. Желоб стал шире. Каменистые бортики с каждой стороны сравнялись с поверхностью склона. Видимо, уже недалеко до лесистого участка.
Я привстал. Склон был не такой уж крутой. Я слегка расслабил мышцы, и на меня тут же нахлынул поток образов. Вот кудрявые волосы отца, прижатая к коленям голова, повисшие руки… А вот его фигура превращается в ледяную скульптуру, и ее накрывает саван из тумана.
Я попытался отогнать видение. Разум мой метался, отчаянно пытаясь уйти от осознания того, что отец умер. Мне нужно было увидеть голубое небо. Нужно было подняться куда-нибудь за пределы этой серой вселенной, где царили смерть, боль и холод. Но вокруг были лишь пепельные облака, давившие на меня со всех сторон. Вопреки всему я постарался представить, что у меня еще будет счастливая жизнь где-то вне этой мути. Ничего не вышло. Мне показалось, что я – огонек, который борется против сильного ветра, один-одинешенек в целом мире. Мне уже не хватало бессвязного бормотания Сандры.
Я сидел и сидел, глядя на проход. Наверное, он вел к лесистому участку где-то там, за туманом. Мой разум был настолько задавлен жуткими обстоятельствами, что отказывался давать какие-либо команды. «Я не могу. Я больше не могу», – повторял голос у меня в голове.
Но тут тело начало двигаться само, словно мышцы услышали голос отца: «