Я хотел снять со своего испытания завесу тайны, чтобы Ноа понял главное: глубоко внутри каждый может найти в себе силы справиться с тем, что кажется непреодолимым. Каждый, а уж тем более он…
Через сорок минут, по дороге к нашей старой хижине, машину повело и занесло на снежную обочину. Был сильный снегопад. Я вырулил на дорогу, остановился и взглянул в зеркало заднего вида. Ноа, прищурившись, размышлял над подробностями жуткого путешествия, которые я только что ему изложил.
– Вот такая история, – подытожил я.
– А тебе было страшно? – спросил он.
– Да, но я был в шоке, – ответил я. – Думал лишь о том, чтобы спуститься. Некогда было бояться.
Я открыл свою дверцу, затем его, и Ноа ступил на свежую снежную целину. Он был в полном порядке, глаза ясные и блестящие. Ноа поддел снег ботинком, и кристаллики разлетелись в стороны.
– Завтра можно будет отлично скатиться по целине, – сказал он, повторяя мои восторженные интонации.
– Ага, – ответил я. – Если хочешь меня о чем-то спросить, не стесняйся, спрашивай. Ты можешь спросить меня о чем угодно, понимаешь?
– Я знаю, – ответил он.
Я всегда хотел узнать, что же именно пошло не так во время нашего полета в 1979 году. Мне понадобилось 27 лет, чтобы собраться с духом и, наконец, выяснить это. Я запросил официальный отчет Национального комитета безопасности на транспорте о нашем инциденте. В отчет была включена стенограмма переговоров пилота с диспетчерами.
Получив его, я встретился в аэропорту Санта-Моника со своим товарищем Майком Энтином. За плечами у него было более 25 лет полетов. Когда я уселся на переднее сиденье его четырехместной «Цессны», увидел все эти переключатели и рукоятки и разглядел через лобовое стекло радарную вышку, к горлу подкатил ком, а сердце бешено заколотилось. Небо было голубым, но на душе у меня сгустился сумрак, словно все вокруг внезапно заволокло тучами.
– Вы были обречены с момента взлета, – сразу же сказал Майкл.
Он указал на одно из первых сообщений Роба: «Я…эээ… лечу по ПВП (правила визуального полета[66])… миновал Лос-Анджелес, следую в аэропорт Биг-Бира на посадку, необходимо… эээ… радиолокационное сопровождение, не знаю местности».
– Через 30 секунд с момента взлета Роб уже заблудился и понятия не имел, куда он летит, – говорил Майкл. – Он вылетел в облачный день на самолете недостаточной мощности, да еще без приборов. Ваш пилот вообще не имел права взлетать, а уж тем более двигаться навстречу буре.
Оказывается, за время полета авиадиспетчеры трижды предупреждали Роба, чтобы он не летел по ПВП. Полет без приборов возможен лишь при условии, что пилот видит местность минимум на два километра во всех направлениях и нет никаких обозримых препятствий, которые могли бы затруднить движение.
– Хуже того, – сказал Майкл, – здесь говорится, Роб даже не запросил сводку погоды и не представил в диспетчерскую план полета. Норм, это азы! Если бы он это сделал, то понял бы, что взлетать нельзя.
«Какая нелепая смерть», – подумал я. Отец не погиб в лавине во время спуска по огромной целинной долине, его не сожрала заживо гигантская труба в момент серферского экстаза. Просто какой-то незнакомый мужик взял отца в заранее обреченный полет, которого легко можно было избежать, и убил его самого и его подругу и едва не погубил сына.
Когда мы закончили изучать стенограмму переговоров, меня тошнило и хотелось выйти из самолета. Майкл рассматривал составленную НКБТ маршрутную карту нашего полета, а я потянулся к дверной ручке.
– Хочешь пролететь по вашему маршруту? – спросил Майкл, и моя рука замерла на рукоятке. – Понять, где Роб сбился с курса?
Я выглянул в окно – на небе ни облачка. Сделал глубокий вдох. «Такая возможность выпадает один раз в жизни», – сказал я себе.
И тут к горлу подкатило содержимое желудка. «Ни за что», – подумал я.
– Да, было бы здорово. Давай слетаем, – произнес я вслух.
Майкл завел турбовинтовой двигатель и выполнил необходимые проверки по контрольной карте, а я устроился в пассажирском кресле и надел наушники – все как в тот день, когда мне было 11 лет.
Мы повторили маршрут 1979 года: сбились с курса над каньоном Сан-Антонио и спикировали над вершиной Онтарио. От всего этого мне стало не по себе, но я знал, что другого такого шанса у меня не будет, и безропотно терпел.
Затем Майкл повел самолет в аэропорт Биг-Бира. Посадочная полоса вгрызалась в горы на высоте почти в два километра, прорезала черную просеку в высоких хвойных зарослях и упиралась в озеро Биг-Бир.
– Это аэропорт без персонала, – сообщил Майкл. – Здесь нет никого, кто помог бы совершить посадку, – пилот предоставлен сам себе. Если бы Роб показал план полета и ознакомился с погодной сводкой, он бы знал, что аэропорт, в который он направляется, закрыт для посадки. Даже я, со своим турбодвигателем и всеми этими навороченными приборами, не рискнул бы приземляться там в тот день. Ни за что на свете!
На рассвете я вышел из машины и повернулся лицом к нависавшему надо мной пику Онтарио. Меня поразило, какой недружелюбной выглядела местность. Стоял ясный сентябрьский денек 2006 года. Я бродил у подножия тропы через каньон Айсхаус, что прямо над Болди-Вилладж, и размышлял, как добраться до того места у вершины, где, по моим прикидкам, разбился наш самолет. В это время женщина по имени Кати вышла на утреннюю прогулку вверх по тропе, и я спросил, знает ли она Чэпмэнов.
Через 15 минут я сидел рядом с Пат Чэпмэн в том же самом кресле-качалке и грел руки у той же пузатой печки, что и 27 лет назад. Мы пили горячий шоколад и вспоминали события 19 февраля 1979 года.
В то утро Пат разбудил грохот. Она сразу же подумала, что это удар самолета о землю. Затем протяжно завыл койот. Еще Пат вспомнила, что было какое-то странное гудение. Она не стала ничего говорить своему мужу Бобу, поскольку не была уверена, что слышала все это на самом деле.
Через какое-то время она повела двух своих сыновей на не самую легкую прогулку к поляне: ей не давало покоя смутное, но стойкое ощущение, будто на горе произошло что-то страшное. Они кричали в сторону пика Онтарио, и над скалистым гребнем, и в длинный желоб, который Пат назвала каньоном Гузберри. Хотя он располагался в сотнях метров оттуда, их голоса отражались от его стенок. В тот день ветер и густой туман несколько заглушили звуки голосов. Не получив ответа, женщина решила, что интуиция обманула ее.
Вскоре, после того как она в целости и сохранности передала меня детективам, к ней домой приехал помощник шерифа и попросил дать показания. Пат упомянула о шуме и о том, что она поднялась к поляне. Но помощник шерифа сказал, что она никак не могла слышать самолет и, вероятно, то был снегоочиститель, расчищающий шоссе.
– Я ничего не ответила. Некоторые вещи объяснить не так-то просто…
Ну и, наконец, я позвонил Гленну Фармеру – тому подростку, на которого наткнулся на грунтовой дороге. Думаю, мы оба были в шоке, услыхав в трубке голоса друг друга, – мы не виделись и не разговаривали с того самого дня, 27 лет назад, когда Гленн на руках донес меня до ранчо Чэпмэнов. Мы проговорили по телефону целый час. Беседа вышла очень содержательной, а в конце я спросил, как вышло, что он оказался на той дорожке в такую мерзкую погоду, да еще и пытался до кого-то докричаться.
Гленн объяснил мне, что привело его туда 19 февраля 1979 года. Около 14.30 возле закусочной у входа на ранчо Чэпмэнов он разговорился с ребятами из поисково-спасательной службы шерифа. Они показывали на пик Онтарио и обсуждали, за какое время смогут туда взобраться. Гленн спросил, что случилось, и они сказали, что там разбился самолет. Из-за тумана, скрывавшего пик Онтарио из виду, Гленн ошибочно решил, что они показывали на скалистый гребень – заднюю часть массивного хребта, – который находился на сотни метров ниже.
Когда спасатели уехали, Гленн решил сам подняться к нижнему гребню и поискать там. Но ему не удалось даже приблизиться к нему – такими густыми были заросли крушины. Гленн долго кричал, потом сдался и побрел обратно по грунтовой дороге, где и решил предпринять еще одну попытку.
Через месяц после первой встречи с Пат Чэпмэн я договорился с ее сыном Эваном Чэпмэном, чтобы он поднялся со мной на вершину. Эван провел меня по поляне сквозь заросли крушины, где на этот раз не было опасных снежных ловушек. Потом мы вскарабкались по каменистому руслу водопада (льда на нем не было) и поднялись по ущелью и длинному желобу прямо к тому месту, где я нашел Сандру. Эван знал, где это, потому что его покойный отец, Боб Чэпмэн, указал ему точное местоположение.
Когда мы нашли пятачок, на котором завершилось жестокое падение Сандры, Эван на несколько минут оставил меня одного. Я обратился к Сандре: сказал, что я очень сожалею о ее смерти, и попросил прощения за то, что облажался и неверно оценил траекторию падения. Затем Эван повел меня к лесистому островку, и мы обнаружили раму сиденья, которая соскользнула туда же.
На высоте 2225 метров я поблагодарил Эвана. Он передал мне рацию и указал на тот злосчастный скат – один из трех склонов, ведущих к пику Онтарио.
Наткнувшись на прослойку глины без примесей сланца, которая пролегала по одной стороне ската, я понял, что тогда она была покрыта снегом и превратилась в жутко скользкую воронку. Чтобы вскарабкаться по ней наверх, мне пришлось встать на четвереньки. Примерно через час я узнал дерево – оно было самым высоким среди редкой поросли на скате. Желоб оказался таким крутым, что даже сейчас, без льда, мне пришлось опереться плечом на холм – только так я мог взглянуть на ту сторону и рассмотреть дерево. Чутье подсказало мне, что именно оно подпирало крыло самолета – наше убежище.
Усталый, весь в пыли и в поту, я присел на ровную скальную площадку, где, по моим представлениям, находилось место крушения (если ориентироваться по дереву). Я сразу же начал заново переживать все, что происходило со мной на этом месте 27 лет назад, под снегом и ветром. Спустя какое-то время мне, наконец, удалось сосредоточиться на отц