– Ну такие правила, Дмитрий Владимирович.
Волосы у меня встали дыбом.
– Когда он был захоронен?
– Шесть лет назад, 20 марта.
Я посмотрел на календарь. 19 марта.
– То есть завтра урны будут уничтожены? И у нас остался всего один день?
– Точно. Завтра же! – взялся за голову Княжин.
– Срочно звоните в крематорий!
Олег вскочил. Набрал номер.
– Але, Лев Аронович? Здравствуйте, Олег Кошкин, МУР, сейчас передам трубку начальнику, Дмитрию Владимировичу.
– Лев Аронович, здравствуйте. Вы урны еще не уничтожили? – закричал я в трубку.
– Здравствуйте, Дмитрий Владимирович, – растерянно ответили в трубке. – Простите, какие урны вы имеете в виду?
– Урны с прахом неопознанных трупов с Перепеченского кладбища.
– А, эти. Дмитрий Владимирович, не извольте беспокоиться. Все уже готово, я все бумаги подписал. Завтра утром все уничтожим. Вы хотите приехать проконтролировать?
– Не-е-ет! – закричал я. – Отставить! Ничего не уничтожать. Завтра мы приедем.
– Хорошо, конечно. А что случилось?
– Лев Аронович, завтра мои сотрудники все вам объяснят.
– Дмитрий Владимирович, но мы же ничего не нарушили! У нас все по графику. Все документы в порядке.
– Лев Аронович, просто сделайте, что я вам сказал. Не уничтожайте урны.
– Да, да, конечно. Не извольте беспокоиться, все до единой урны будут в целости и сохранности.
– Спасибо. До свидания.
Я положил трубку. Сердце бешено колотилось. Неужели успели? Вроде дело о неопознанном трупе, да еще погибшем шесть лет назад, а адреналин зашкаливает как при боевой операции.
– Василич, Олег, идите, срочно готовьте запрос на изъятие урны.
Взял письмо мамы солдата. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Набрал номер. Долго звучали гудки. Сердце стучало. Как начать разговор? Как рассказать матери обо всем, что случилось?
– Слушаю, – раздался безжизненный, отстраненный голос.
– Светлана Игоревна?
– Да.
– Здравствуйте. Вас беспокоят из Московского уголовного розыска.
– Слушаю вас.
– Светлана Игоревна, это по поводу вашего сына.
– Надо прийти на допрос? – спросила она устало, но вдруг оживилась: – Что? Откуда? Вы из Москвы? Из МУРа? Я вам письмо писала.
– Да, Светлана Игоревна, я вам поэтому и звоню.
– Вы что-то узнали? Есть новости? Спасибо, что позвонили, – голос ее совершенно преобразился.
– Светлана Игоревна, вы могли бы прилететь в Москву? Это очень важно.
– Я? Конечно! Если нужно! Я и сама уже собиралась! Хотела к президенту в Кремль. – И потом с надеждой: – Вы нашли его? Он жив?
– Светлана Игоревна, я бы хотел, чтобы вы приехали ко мне и мы бы обо всем поговорили. Мне надо вам показать очень важные документы. Обещаю, что помогу вам.
– Конечно. Я прямо сейчас поеду в аэропорт. Но до Москвы ведь лететь восемь часов. Я только завтра, наверное, смогу прилететь.
– Светлана Игоревна, вы можете прилететь в любое время, как вам будет удобно.
– Спасибо большое. Я собираюсь, я все поняла. Вопросов не задаю. Ой, а куда к вам ехать?
– Петровка, 38.
– Ой, конечно, я же сама вам писала. А как мне из аэропорта к вам добраться? Это какое метро?
– Светлана Игоревна, не волнуйтесь. Вас встретят мои ребята.
– Вот спасибо огромное! Я уже собираюсь. Я ближайшим рейсом прилечу. Все документы привезу и фотографии.
– Светлана Игоревна, как возьмете билет, пожалуйста, позвоните и сообщите номер рейса. У вас же мой номер определился?
– Сейчас посмотрю. Да, определился. Ой, извините, пожалуйста, а как вас зовут?
– Светлана Игоревна, это вы меня извините, что не представился, начальник восьмого отдела Московского уголовного розыска Большов Дмитрий Владимирович.
– Дмитрий Владимирович, я записала. Спасибо вам большое.
– За что спасибо?
Она замолкла, а потом тихо ответила:
– Вы знаете, за последние годы вы первый, кто мне позвонил из правоохранительных органов и не разговаривал как с врагом государства. Я вам позвоню из аэропорта, – и положила трубку.
Я занялся текущими делами, оставляя эмоции на потом. Через час в кабинет влетел Крошкин.
– Владимирович, ты гений!
– Что? Сомнений больше нет?
– Заместитель командира части по воспитательной работе как раз тогда был его командиром взвода и лично провожал Порошина в увольнение. Он уверенно опознал его по фотографиям трупа. Протокол опознания я составил.
Дверь открылась, вошли полковники Щукин и Карпов, начальник второй оперативно-разыскной части и его заместитель, мои непосредственные начальники. Уселись на диван, достали сигареты.
– Мы покурить. Доставай пепельницу.
Вообще-то на Петровке курить в кабинетах запрещено. Но учитывая, что я не курю, а мой кабинет находится на верхнем этаже да еще в самом дальнем углу, проверки до меня практически никогда не доходили, и многие этим пользовались, в том числе руководители.
Я достал пепельницу, открыл окно, включил кофемашину.
– Ну что с солдатиком?
– Нашли! – похвастался Крошкин.
– Да ладно?!
Подвинул им протокол опознания.
– Мн-да-а-а… Вот это, – он выругался матом. – Значит, парня просто сбила машина, а его шесть лет искали как дезертира? Большов, ты, как всегда, лучший!
Щукин знал, что такая характеристика для меня – это лучшая награда.
– Спасибо, Андрей Викторович. Только вот не знаю, как матери все это рассказать. Как в глаза ей смотреть. Шесть лет ее сына считали предателем и преступником. Ее унизили как только можно и растоптали.
– Мн-да-а-а уж…
Мы молча пили кофе.
– Ты уже сообщил ей?
– Нет еще, только пригласил в Москву.
– Ну да, по телефону такое не объяснить. А вообще, мы чего зашли-то: завтра в министерство вызывают, на заслушивание по Самрит Мират. Едешь с нами. Ты ее розыск возглавляешь, соответственно больше всех владеешь информацией, вот и докладывать будешь.
– Викторович, а как же мама солдата?
– Ну не переживай. Крошкин с Кошкиным завтра встретят, съездят с ней в крематорий, получат урну, а потом привезут на Петровку.
– Понял, Андрей Викторович. Крошкин, все слышал?
– Все сделаем, Дмитрий Владимирович.
Все вышли, а я продолжил сидеть и думать: мама шесть лет ждала сына, искала, а получит только прах. Как же в глаза ей смотреть?
Из раздумий меня вырвал звонок.
– Дмитрий Владимирович, это Порошина, я взяла билет, прибываю в Шереметьево завтра в 10.35.
– Понял, Светлана Игоревна. Номер рейса какой?
– SU-5616, Аэрофлот.
– Светлана Игоревна, все записал, не переживайте, вас встретят мои сотрудники. Я вам пришлю номер телефона, как приземлитесь, наберете.
– Спасибо большое. Дмитрий Владимирович, сможете сказать хоть что-то сейчас? Есть хоть какие-то новости? Вы его нашли?
У меня защемило сердце.
– Светлана Игоревна, я хочу с вами поговорить лично, не по телефону. Обещаю, как только приедете, мы с вами обо всем поговорим.
– Я поняла. Тогда до встречи.
Как же мне было нехорошо. Тут позвонил Щукин.
– Зайди ко мне.
Я взял ежедневник, спустился на четвертый этаж, постучал в кабинет.
– Разрешите, Андрей Викторович?
В кабинете уже сидел народ.
– Заходи. Ты чего такой? Что случилось? На тебе лица нет.
– Викторович, как завтра маме в глаза смотреть? Что говорить? Отдала сына Родину защищать, а его объявили преступником. Шесть лет говорили матери, что ее сын дезертир и предатель. А мальчика просто сбила машина. Это уму непостижимо.
– Так, Большов, успокойся. Я тебе тысячу раз говорил, что у нас такая работа. Мы с тобой разгребаем дерьмо за другими. Не мы с тобой виноваты, что все так произошло, что солдату зачем-то понадобилось перебегать МКАД, что нерадивый следователь не принял меры по опознанию трупа, а опера из области, которые искали «дезертира», не проверили его по приметам московских трупов. Но благодаря тебе мама завтра найдет сына. Да, к сожалению, неживого. Но найдет! И только благодаря тебе вернет сыну честное имя. Ее сын не преступник и не предатель. И это наша работа. А теперь отставить сопли и давай готовиться к завтрашнему заслушиванию, не хочу, чтобы меня отымели, как кота помойного.
– Андрей Викторович, кошку, – поправил кто-то.
– Что «кошку»? – не понял он.
– Ну котов же не имеют.
– Ага, Головатов если рассердится, ему все равно, кот ты или кошка. Сидеть точно долго не сможешь.
Утром в 10.00 мы уже были на заслушивании в МВД. Все прошло более-менее гладко. Сделано было много, мы практически уже вышли на след. Но, как всегда, звучало «усилить», «углубить». Я слушал вполуха, все записывал, а сам думал о встрече с мамой солдата. Представлял, как она накинется на меня с кулаками. Ведь это я нашел ее сына погибшим. Я последний, с кем она будет общаться как с представителем силовых структур, которые обвиняли ее сына в предательстве.
Когда все закончилось, мы, по традиции, зашли к ребятам из ГУУР. Бато Доржиевич Шонджонимаев, один из старейших и опытнейших сыскарей России, напоил вкуснейшим бурятским чаем, поддержал меня и пытался успокоить. Обсудили дела, поговорили за жизнь. И мы поехали обратно на Петровку.
Пока сидел на совещании, Крошкин и Кошкин написали мне, что маму солдата встретили и по дороге на Николо-Архангельское кладбище все аккуратно рассказали, подготовили.
В 13.00 пришло сообщение: «Урну получили, едем на Петры». Заказал пропуск на Порошину.
В 14.20 в дверь постучали, и, пропустив вперед Светлану Игоревну, вошли Крошкин и Кошкин.
Я встал. Ко мне шагнула невысокая, очень симпатичная, но рано постаревшая женщина с россыпью морщинок вокруг глаз. В руках она держала урну с прахом, которую бережно, как ребенка, прижимала к груди. Но меня поразили ее глаза. Они сияли! Возможно, оттого что она стояла напротив окна, в них отражалось голубое небо.
– Здравствуйте, Светлана Игоревна, – начал я, с трудом подбирая слова. – Я хочу вам выразить соболезнование от лица Московского уголовного розыска. И сказать спасибо… за сына…