— Не можешь сообразить?
— Похоже на деньги, но я таких не видел.
— Это же советская сторублевка.
— Не понимаю, зачем это нужно.
— Пошевели мозгами... Ну, представь себе: идет русский мужик по дороге и видит: деньги валяются. Что он делает? Поднимает, а тут листовка. Он, понятно, начинает читать.
Через два часа запасы шаров и литературы кончались. «Монтерей» помчался в обратном направлении. Шуршали брызги, разлетаясь из-под колес. Их шум сливался с монотонным постукиванием капель дождя о крышу машины. Милославский беспокойно поглядывал на облака.
— Как быстро изменилась погода. Не вернулись бы наши шарики.
— А по-моему, Константин Витальевич, этот способ заброски вообще не очень надежен. Разве можно положиться на ветер? — очень естественно усомнился Иннокентий.
Несколько минут оба молчали. Дождь усиливался, застилал смотровое стекло, пришлось включить «дворники».
— Есть идея, Константин Витальевич.
Милославский обернулся вполоборота к Иннокентию.
— Помните, дядюшка Курт говорил, что его брат водит самолеты на линии Мюнхен — Будапешт? Нельзя ли через него доставлять нашу литературу, скажем, в Венгрию, а оттуда...
— Но самолеты проходят двойную проверку на границе: на нашей стороне и на венгерской.
Последние слова Милославский произнес не твердо, очевидно, проверяя какие-то свои мысли. Иннокентий заметил:
— Плохой летчик, если не сможет упрятать сорок-пятьдесят килограммов литературы. Я сам летчик, могу научить, как это сделать.
— В твоей идее есть рациональное звено, Иннокентий Михайлович. Только согласится ли брат твоего «милого дядюшки» принять на себя такую ответственность?
— За это я не могу поручиться: встречаться с ним не приходилось. А попытать счастья можно. Если братец похож на Курта, то с ним можно сварить кашу.
— Адрес этого Курта ты не затерял?
— Нет. Здесь, в записной книжке. — Иннокентий похлопал себя по карману.
— Договоримся так. Ты сходишь к этому своему дядюшке, осторожно прощупаешь его. Потом мы с тобой можем встретиться. И с Куртом, и с его братом.
— Попробую, — кивнул Иннокентий.
Вскоре начались серые коробки четырех- и пятиэтажных домов. Рабочая окраина. Милославский долго смотрел в однообразие кварталов и пренебрежительно скривил губы.
— И как только они находят свою конуру в этих клоповниках?
Иннокентий неопределенно пожал плечами.
— Я полагаю, — произнес Милославский беззаботно, — после трудов праведных не грех нам вечерком побывать у фрау фон Крингер. Даже бог отдыхал, помнишь в библии: «И совершил бог к седьмому дню дела свои, которые он делал, и почил в день седьмый от всех дел своих, которые делал». С детства врезалось в память.
— Через два часа я за тобой подъеду, попутно. Пообедаем у «Фауста». А сейчас вытряхивайся и добирайся до дому сам...
Иннокентий кивнул в знак согласия и вышел из машины.
Эльза не находила себе места. Пыталась читать. В книге, оказавшейся у нее в руке, говорилось о том, что окружающая нас действительность — иллюзия, что добро и зло — условные понятия. Миром правит воля, слепая и неразумная. Она пыталась разобраться в прочитанном. Разболелась голова. «Что же такое воля? Говорят, это действия, совершаемые человеком, когда он исходит из своих желаний. Но как воля может править миром, если жизнь постоянно подавляет ее?.. Вот, скажем, сегодня у меня прескверно на душе, никого не хочу видеть. Будь на то моя воля, я так и поступила бы. Но ради жалкой комнаты и куска хлеба я вынуждена заглушить свою волю и подчиниться фрау фон Крингер.
Приход служанки не застал ее врасплох: она знала, что хозяйка вызовет ее в гостиную. Войдя, Эльза почтительно поздоровалась с фрау, сдержанно кивнула гостям.
Константин Витальевич поднялся навстречу, нежно взял ее руку, коснулся холодными губами.
— Познакомься, Эльза. Мой новый помощник... — поспешно добавил, — и друг...
Иннокентий чувствовал себя стесненно. Он поднялся с кресла и стоял, нелепо вытянувшись.
«Молод, красив и седой. Интересно», — отметила про себя Эльза. Она села в кресло, подозвала Иннокентия.
Опытная фрау фон Крингер давно заметила, что Константин Витальевич проявляет к ней самой подчеркнутое внимание. Вначале подумала, что это просто вежливость с его стороны, но потом были задеты какие-то струны в душе и там возникли приятные ощущения. Она понимала, что молодая и красивая Эльза — опасная соперница и решила подтолкнуть ее к этому «русскому медведю», Иннокентию.
Рослый и педантичный, Милославский чем-то напоминал фрау ее мужа.
Эльза, никогда не питавшая глубокой симпатии к Константину Витальевичу, теперь будто старалась подчеркнуть свое безразличие к нему.
В гостиной с трудом начал завязываться общий разговор. Его начала Эльза.
— Господа, — проговорила она. — Я вот читала книгу и запуталась. В ней говорится, что миром правит воля. А что значит воля?
— Воля — это мое желание, — первым откликнулся Милославский. — Хочу сижу здесь, хочу пью, хочу убиваю — все зависит от моей воли. Поступки каждого человека определяются его волей. Следовательно, всем в мире правит воля.
— А мне иначе кажется, — не очень уверенно проговорил Иннокентий. — В вашем объяснении, Константин Витальевич, есть что-то от анархизма, что ли... Правда. Ведь если бы человек поступал только по своему желанию, он бы часто вел себя по-другому. А то ведь его действия зависят не только от него самого, а и от законов, от обычаев, привычек, а иногда просто от разных пустяковых условностей.
Эльза повернулась к хозяйке, улыбнулась ей, словно приглашая высказаться.
Фрау фон Крингер сначала вроде бы смутилась, но тут же резво рванула с места:
— Философ из меня неважный, но я все же позволю себе не согласиться с вами, господа. — Голос ее вдруг охрип. — Да, миром правит воля, воля сильной личности. Ей иногда может помешать только какой-нибудь нелепый, нежданный случай. Это я утверждаю. Согласитесь, что если бы не случайные причины, вызвавшие поражение наших войск, воля фюрера сейчас диктовала бы наши условия всему миру. Дай бог долгой жизни старому Конраду, он продолжит святую миссию фюрера, смоет черное пятно с немцев...
Такого откровения никто не ждал. Эльза и Иннокентий растерялись. Милославский же нерешительно пробормотал:
— По-моему, фрау, это слишком прямолинейно и, простите, несколько примитивно. — Он примирительно улыбнулся: — хотя вообще-то довольно близко к истине.
— Ах, — только вздохнула хозяйка. — Я же предупреждала, что не сильна в философии.
Она поднялась, повела гостей в столовую.
После обильного угощения, гости, не сговариваясь, разбрелись: Иннокентий вместе с Эльзой прошел в ее комнату; Милославский с фрау отправились в комнату хозяйки. Несмотря на порядочную дозу коньяка, Каргапольцев не мог освободиться от неловкости: ему давно не приходилось быть наедине с такой красивой женщиной, он смущенно отводил от нее глаза. Эльза присела на подлокотник его кресла.
— Скажите, Иннокентий, как ваше имя произносится проще... Ну, есть Ванечка, Коленька, а вас как?
— У меня сибирское имя. У нас люди суровые, сюсюканья не любят.
— А как мама называла вас в детстве?
— В детстве... Ну, Кеша, Кена.
Неловкость здоровенного сибиряка все больше нравилась Эльзе.
— Хотите принять участие в моей игре, Кеша?
— Сперва научите.
— Хорошо. Возьмем книгу. Например, вот этот томик Достоевского. Открываем наугад и читаем... Какой абзац, на какой странице?
— Второй, на нечетной...
— ...И читаем второй абзац на нечетной странице.
Эльза открыла книгу, прочитала:
«Эта жизнь была моя тайна... Во всех этих фантазиях слишком сильно отразилась я сама, до того, что, наконец, могла смутиться и испугаться чуткого взгляда, чей бы он ни был, который бы неосторожно заглянул в мою душу. К тому же все мы, весь наш дом, жили так уединенно, так вне общества, в такой монастырской тиши, что невольно в каждом из нас должна была развиваться сосредоточенность в себе самом, какая-то потребность самозаключения...» Ну, как?
— Похоже на правду, но это вы заранее выбрали.
— Хорошо, Кеша. Нате книгу и откройте сами.
Иннокентий плотно сжал книгу, раскрыл.
— Читайте сами, — попросила Эльза.
«...И как бы вы великодушно не извиняли меня, я буду говорить прежнее, — читал он, спотыкаясь от волнения, — что преступление всегда остается преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным, неблагородным, на какую бы степень величия вы не вознесли порочное чувство».
— Теперь что скажете?
— Опять здорово.
— А теперь откроем для вас. Внимание... Читайте.
Он взял книгу из ее рук, прочитал:
«...Я взглянул на бедную женщину, которая одна была как мертвец среди всей этой радостной жизни: на ресницах ее неподвижно остановились две крупные слезинки, вытравленные острой болью из сердца. В моей власти было оживить и осчастливить это бедное, замиравшее сердце, и я только не знал, как приступить к тому, как сделать первый шаг...»
И вдруг совершенно неожиданно она нагнулась и крепко поцеловала его в губы.
— Я суеверна, Кеша... Начинаю верить, что ты оживишь мое сердце. — Она вдруг прижалась щекой к его лицу:
— Да, да... Я всегда верила, что ты придешь. Спаси меня. Погибну здесь, захлебнусь в грязи... Спаси! — Эльза бросилась на кровать, ее били рыдания.
Иннокентий стоял возле, неумело гладил ее по сбившимся волосам. Постепенно истерика затихала. Она виновато улыбнулась.
— Прости меня, Кеша.
— Будем встречаться, дружить? — не зная, что сказать, спросил Иннокентий.
— Будем, милый. — Она села на кровать и очень просто сказала: — Давай спать. Гаси свет, ляжем...
Каргапольцев впервые вот так спал с женщиной, как с женой. Проснулся он только под утро. Эльза спокойно спала. Иннокентий тихо поднялся, босиком подошел к окну и отодвинул штору. Начинался новый день.
Отдохнув после ночной смены, Фишер просматривал свежие газеты, то и дело подливая себе янтарный цейлонский чай. Вместо лимона опускал в чай ломтики яблока.