Мишель, Кристи и Кайла похоронили в одном гробу нестандартного размера, уложив так, чтобы мать обнимала детей. Как-то раз Алисса показала мне фотографию: все трое лежат в гробу с закрытыми глазами. И я почувствовала, что Мишель – и моя сестра, и что я потеряла ее. Я не могла на это смотреть. Алисса купила книгу «Жизнь после травмы», прочитала ее от корки до корки и прошла все тесты с результатом, который знала и так: она была поражена горем. У нее был посттравматический синдром. Тоска о сестре разъедала ее.
Салли сказала, что больше не может жить в своем доме, в доме, где вырастила троих дочерей. Это причиняло ей слишком много боли. А Алисса сказала ей, что может жить только в этом доме, поэтому она купила его у своей матери и живет там по сей день. Салли поселилась неподалеку. Мелани, которая уже несколько лет не употребляет наркотики и алкоголь, недавно купила свой первый дом недалеко от Биллингса, и для Салли это стало огромным облегчением – то, что с Мелани всё будет в порядке, что наркотики не разрушат ее жизнь, а значит Салли не потеряет еще одну дочь.
Эйван рассказывает, что они с Алиссой ссорились без конца, и в конечном итоге расстались. По его словам, после убийств продолжать эти отношения было нестерпимо. Эйван любил Алиссу больше жизни, но действия Роки разрушили и его жизнь, по крайней мере, на некоторое время. «Они ненавидели [Роки], – говорит Эйван о семье Алиссы, – и это понятно. Но он был моим другом детства. Он не всегда был таким». Эйван растолстел, ушел в запой на несколько лет, но потом ему удалось найти выход, и он вернулся к жизни. Теперь у него есть собаки, частичная опека над дочерью, дом и работа, и он может коптить вкуснейшее мясо на свете, так что всё не так уж и плохо. Сара и Гордон отгородились от всех. По словам Сары, около года на ее работе практически никто не говорил об убийствах, даже тот коллега, которого она считала одним из лучших друзей. Намного позже он объяснил Саре, что не знал, что сказать, и поэтому молчал. Каждый день она приходила в безмолвный дом к безмолвному мужу. Они не могли об этом говорить. Не могли горевать. Не могли разделить боль друг друга. Просто застыли, словно замороженные, и не могли сдвинуться с места. Они не могли с этим справиться. Сара посещала психотерапевта, а Гордон молчал как рыба. «Он всё сильнее отдалялся и закрылся в себе», – говорит Сара. «И в один прекрасный день я ему сказала: “Мне этого не вынести. Я возвращаюсь не домой, а в черную дыру”».
И Сара собрала вещи. И хотя к тому времени они с Гордоном были вместе уже несколько десятков лет, и она не могла представить свою жизнь без него, Сара ушла. Она сняла квартиру в городе и сказала мужу, что не вернется. «Это разрушает семьи, – говорит Сара, – я не хотела разводиться, но больше не могла так жить».
И в Гордоне что-то сломалось. Возможно, он понял, что и так потерял слишком много и не может потерять еще и жену, и хотя откровенные разговоры для такого мужчины сопоставимы с тектоническим сдвигом, он самостоятельно обратился к психотерапевту, начал пить антидепрессанты и ходить на психологические консультации вместе с Сарой. Гордон понял, что ему стоило этим заняться уже очень и очень давно. Пока Сара жила отдельно, он приходил к ней, водил ее на свидания, пытаясь вновь завоевать, но полгода она говорила, что не знает, сможет ли когда-нибудь вернуться. Так что он просто продолжал встречаться с собственной женой, ухаживать за ней. Друзья Сары говорили, что в жизни не видели, чтобы кто-то так расставался. И консультации помогли. Гордон начал разговаривать с Сарой о случившемся. Совсем немного, но, с учетом присущей ему молчаливой стойкости, для него это было усилием, которое Сара оценила, увидев, как он старается, и как ему тяжело. И Сара вернулась домой. Вместе они посадили маленький сад в дальней части заднего двора, украсив его причудливыми штучками, которые понравились бы детям: разноцветная черепаха из жести, кормушка для птиц из старого номерного знака, металлический козел, покрашенный белой краской. Для Мишель они посадили русский шалфей и сердцецвет. А посередине положили небольшой валун, который я увидела издалека. Навсегда в наших сердцах. Гордон Эдвард «Роки» Мозур. У него нет могилы. Его кремировали, и родители не знали, что делать дальше. Теперь Роки лежит вдалеке от всех, и я думаю о Поле Монсоне, о том, как он описывал белый цвет. Цвет в себе. Лучший выбор на случай, когда не знаешь, что делаешь. Практически никто кроме родителей не видит Роки, лежащего в «саду памяти», навсегда разбитом у их дома.
И так все они искали способы жить дальше, способы остаться среди живых. Сара стала волонтером в местном убежище для жертв домашнего насилия. Она совсем не религиозна, но говорит, что иногда глядя на радугу верит, что это ее внуки. «Чушь, конечно, но уж лучше так, чем никак», – объясняет Сара.
А Салли прочитала в городской газете что-то, что немного привело ее в чувство после бессмысленной смерти Мишель, Кристи и Кайла. Что-то, что делает их смерти значимыми не только для членов семьи, но и для многих других людей. И Салли села в машину и отправилась в Бозмен, чтобы найти человека по имени Мэтью Дэйл.
Системы, ошибки, случайности
Много лет назад Нилу Вебсдейлу, криминологу и профессору Университета Северной Аризоны – и англичанину – была необходима офтальмологическая операция. Утром в день операции Вебсдейл приехал в офис своего хирурга-офтальмолога, где его встретила медсестра, которая без всяких разъяснений поставила огромный крест на больном глазу профессора. Вебсдейл, как ученый и от природы любознательный человек, спросил, с какой это стати на нем рисуют маркером. Медсестра ответила: «Вы же хотите, чтобы вам прооперировали нужный глаз». Конечно, он хотел именно этого. Но его волнует, что для этого глаз нужно пометить. Доктора, что, обычно ошибаются в таких вещах?
Медсестра сказала, что Вебсдейлу стоит прочитать исследование о врачебных ошибках. По ее словам, в то время ежегодное количество неверно прооперированных пациентов в США, как это ни удивительно, исчислялось десятками тысяч. В особенности женщина порекомендовала профессору почитать статьи о авиакатастрофах в The Atlantic и литературу о врачебных ошибках. Позже Вебсдейл действительно последовал ее рекомендациям, но в тот день, зайдя в предоперационную палату, он увидел множество людей на каталках и с нарисованными на одном из глаз крестами. «Это простое средство, – через много лет рассказывал профессор во время видеоконференции, в комнате, полной зрителей, – для предотвращения ошибочных операций… Изучая ошибки, совершенные во врачебной, авиационной и ядерной сферах, мы пришли к выводу, что проблемы можно устранить достаточно легко, если быть заинтересованными в тщательном, детальном анализе трагедий и несчастных случаев».
Вебсдейл – энергичный мужчина за шестьдесят, который живет во Флагстаффе, и почти каждое утро начинает с короткой пробежки. У профессора коротко остриженные серебристо-белые волосы и фиолетово-голубые глаза. Он сыплет статистикой, фактами и теориями, как разговорчивый персонаж Аарона Соркина; Вебсдейл с его британским акцентом, смягчившимся за многие годы жизни в Америке, – прирожденный рассказчик. Профессор признает, что его взгляды противоречивы. К примеру, он убежден, что абьюзеры находятся в столь же безвыходном положении, что и жертвы. «Все спрашивают, почему жертва не уходит, – говорит Вебс дейл, – но никто не задается вопросом, почему абьюзер остается». А еще есть то, что профессор называет парадоксом домашнего насилия: и книги о насилии над интимными партнерами, и правозащитники говорят о том, что насилие связано с силой и контролем, но, по мнению Вебсдейла, абьюзеры одновременно и сильны, и бессильны. Они контролируют, и они бесконтрольны.
Вебсдейл – в некотором роде специалист по связям и системам, он всегда в поиске значений и метафор. Метка перед операцией. Гениально. Такое простое решение. Интересно, какие еще решения лежат на поверхности, только и ждут, чтобы их заметили? Решения наших грубейших ошибок. И Вебсдейл не просто прочитал книги, которые ему посоветовала медсестра. Он обратился и к опыту других отраслей – не только Федеральной авиационной администрации, но и к ядерной и медицинской промышленности. Как они преодолевали свои ошибки? Как строили системы, в которых вероятность ошибки сводится к минимуму? Вебсдейл узнал о существовании Национального совета по безопасности на транспорте (НСБТ) и о том, как их исследования помогают предотвращать авиакатастрофы. НСБТ выстроили график катастрофы, исследуя каждый этап этого процесса, начиная от авиакассира до пилота, стюардов, механиков, авиадиспетчеров и погодных условий. Они искали пробелы в системе, что-то, что упустил экипаж, еще не введенные механизмы обеспечения безопасности. Они работали не как отдельные эксперты, но как команда: делились знаниями вне зависимости от занимаемых должностей. Вебсдейл читал о врачебных ошибках, о ядерном топливе, о том, чему мы научились после Чернобыля и Фукусимы. Общался с коллегой по имени Майкл Дюрфе, который был медицинским координатором в Департаменте округа Лос-Анжелес по управлению вопросами здравоохранения, команде по предупреждению жестокого обращения с детьми; он занимался рассмотрением случаев детской смертности и насилия над детьми для предотвращения подобных ситуаций в дальнейшем. И словно тлеющий уголек, в голове у Вебсдейла начала разгораться идея. Способ собрать всю информацию из всех этих профессий и применить к ситуации с убийствами, связанными с насилием в семье. Будь системы эффективнее, а люди – не такими разобщенными и погрязшими в своих собственных рабочих вопросах, возможно, мы могли бы снизить количество убийств интимных партнеров так же, как НСБТ удалось сделать авиацию более безопасной.
В тот момент Вебсдейл направлялся во Флориду по вопросам исследования, которое станет его третьей книгой: «Понять домашнее насилие». Работая над книгой, профессор рассматривал дела об убийствах и старые полицейские отчеты и беседовал с работниками правоохранительных органов, и наконец увидел точку пересечения опыта других отраслей, о котором столько читал, с делами об убийствах, которые изучал.