Сейчас Синклеру восемьдесят пять. У него копна седых кудрей, и разговаривает он так, как будто бы сошел со сцены в районе Хейт-Эшбери, а на дворе 1968. Он носит Crocs и напоминает мне обаятельно-неопрятного эксцентричного дядю кого-то из моих друзей. За эти годы я так и не разобралась, что у него за акцент. Канадский? Ирландский? Миннесотский? А может быть, шотландский.
История Синклера после окончания Брайанстона длинная, запутанная и увлекательная, и, возможно, когда-нибудь другой автор посвятит ей целую книгу. В этой истории фигурирует мини-отель на побережье Ирландии и вполне реальная темная дождливая ночь, когда Синклер поселил американского режиссера в спальне хозяина отеля, а потом режиссер взял его – оператора и активиста – с собой в Нью-Йорк, где во время протестов против войны во Вьетнаме он случайно ударил офицера ФБР, и ему пришлось бежать в Лондон, но затем Синклер вернулся в Америку и стал центральной фигурой профсоюзного движения, сначала среди угольщиков в Кентукки, а затем среди работников автопредприятий Мичигана. «Я попал в волну социальных беспорядков, и стоял на самом ее гребне», – говорит Синклер о своем приезде в Америку, о ранних годах активизма и гражданского неповиновения. Пока он наблюдал за возникновением Движения за гражданские права чернокожих (Black Power) в Детройте, за развитием феминизма в 1970-х, и путешествовал по стране, организуя американцев и учась у них, у Синклера назрел вопрос: Почему многие из знакомых ему мужчин бьют друг друга? Конечно, не все мужчины. Но те, с кем он работал, кого организовывал, с кем дружил – так часто! Трудящиеся мужчины из Нью-Йорка, Кентукки, Мичигана. И даже англичане. Тогда Синклер еще не задумывался о домашнем насилии. Его интересовали радикальные действия. Классовые политические права и права трудящихся. Он думал о том, что общего у детройтского движения Black Power с движением кентуккских шахтеров. Синклер был социальным активистом, и он пытался организовать их, объединить в одно движение, но постоянно сталкивался с патриархальным, мачистским отношением к тому, кого, почему и куда ему следует вести. После чикагских протестов 1968-го он направился в Детройт, чтобы организовать протест рабочих автоиндустрии. Его, по крайней мере, отчасти, интересовали расовые отношения, он хотел, чтобы больше белых мужчин работали со своими черными братьями. О гендерных отношениях Синклер даже не задумывался.
Он уже несколько лет проработал в Детройте, когда к нему пришла группа женщин, которые тоже хотели создать профсоюз. Некоторые из них были женами мужчин, деятельность которых Синклер организовывал раньше. Синклер был готов помочь любому просящему помощи. Если ты хочешь бороться с системными предрассудками и несправедливыми условиями труда, если ты – воин правосудия, Синклера не интересует твой пол и цвет кожи. Чем больше в профсоюзе членов, тем сильнее их натиск. Чем сильнее натиск, тем выше шансы на перемены. Но оказалось, что мужчины, с которыми работал Синклер, не были столь же эгалитарны в своих гендерных взглядах. Они были категорически против того, чтобы женщины вступали в профсоюз. На дворе 1975 год; движение за права женщин всё еще на этапе становления. Как только на встречи Синклера по созданию местных общественных организаций стало приходить больше женщин, некоторые мужчины, которым он уже помог сорганизоваться, начали жаловаться на женщин, говорить, что женщин нельзя организовать. Организации – для мужчин. «Я пять лет занимался организацией рабочих в общегородском масштабе, – рассказывает Синклер о своей деятельности в Детройте, – и всё разлетелось на куски, когда эти мужчины заявили, что девушек нельзя организовать». Это шокировало Синклера.
Вместе с мужчинами он провел серию встреч, и каждая только усиливала эмоциональное напряжение и патриархальные настроения, пока как-то раз, после третьей встречи, один из мужчин, который занимал ключевую роль в организации остальных, не пришел домой и не избил свою жену так сильно, что несколько женщин – «не женщины, кремень», как их охарактеризовал Синклер, – пришли к нему на следующий день и попросили все отменить. Эти мужчины были настроены серьезно. Многие мужья не хотели, чтобы их жены участвовали в профсоюзе. Это нужно остановить. В то время, по словам Синклера, он не рассматривал избиение жен как нечто достойное порицания с точки зрения морали, но был против потому, что это ломало сообщество.
«Я попал между молотом и наковальней, и за мной началась охота», – рассказывает Синклер. На шесть месяцев он ушел «в подполье», и практически не покидал дом, а если выходил, то обязательно в сопровождении охранников.
Через полгода они объявили перемирие. Мужчины пришли к нему и сказали, что снова хотят организоваться. Синклер ответил, что он только за, а затем спросил, готовы ли они привлечь к делу женщин. Это ошеломило мужчин. Разве этот вопрос не в прошлом? А Синклер сказал: «Ну что ж, я не буду работать с людьми, которые хотят разделить сообщество надвое по гендерному признаку».
Партнер Синклера убедил его, что из Детройта пора уезжать. Мужчины и женщины оказались в безвыходном положении, и если бы он не уехал, его бы просто убили.
И Синклер отправился в Беркли, где его представили Клоду Штайнеру.
Штайнер был гигантом гендерных исследований, отцом движения «радикальной психиатрии» в Беркли в 1970-х; он писал о «внутреннем подавлении» мужчин и женщин и выступал за лечение, основанное на социальной справедливости; он помог популяризировать идею эмоциональной грамотности. Радикальная психиатрия ставила под сомнение стандартные способы клинического лечения, нередко игнорирующие социальную обстановку, в которой жили пациенты – мир повсеместной войны, бедности и расизма. Радикальная психиатрия призывала к систематическим и глубоким социальным и политическим изменениям. Она была антиавторитарным движением, рожденным из контркультуры, открыто критикующей стандартное медицинское вмешательство – медикаменты, насильственную госпитализацию и электролечение. Радикальная психиатрия стремилась разработать такой метод лечения, который позволил бы помочь пациенту с психиатрическим заболеванием, используя не медицину, а социальную теорию и личностные изменения.
Синклер был преданным последователем и другом Штайнера до самой смерти ученого в 2017 году.
В течение пяти лет под руководством Штайнера Синклер работал с шизофреническими пациентами в психиа три ческой клинике недалеко от Сан-Франциско, изучая работы Штайнера и его современников. Он начал понимать, что жестокость – это результат насаждения общей для всех мужчин системы ценностей, которая убеждала их в том, что они – хозяева жизни, их должны уважать, и им должны подчиняться. Они – вершина человеческой иерархии. Такая система ценностей не только обосабливала, но и ограничивала их узким кругом идей о том, кем они могут быть и как могут себя вести.
Но почему? Почему мужчины в это верили? Конечно, Синклер знаком с аргументами об эволюции человека, о том, что мы должны убивать, чтобы выжить (то есть, чтобы есть). Он готов поверить, что может быть когда-то давным-давно в истории человечества у мужчин проявилась некая предрасположенность к жестокости, необходимая для того, чтобы кормить свои семьи. Но это уже много сотен лет как перестало быть важным, и тем более в наши дни. Так что, минуя эту историю, Синклер отрицает представление о том, что жестокость присуща самцам, и что все мужчины рождены сражаться. Начнем с того, что для выживания нам больше не требуется жестокость; напротив, по словам Синклера, нам нужно научиться «доверительно общаться». Но в этой сфере у мужчин не выработалось системы убеждений, потому что их учат жестокости, а не доверительному общению. «Вырастая, мы все должны были научиться жестокости, просто чтобы не отбиваться от стаи, – говорит Синклер, – проблема в том, что с доверительным общением так не работает. Это совсем другой набор навыков»[68]. Читая любую новость об убийстве, связанным с бытовым насилием, вы, скорее всего, столкнетесь с очередной версией вопроса «почему она не ушла?» Зато в 99 % случаев никто не спросит: «Почему он проявил жестокость?» Или даже вот так: «Почему он не подавил свою жестокость?» По мнению Синклера, женщин и мужчин воспитывают по-разному. В тезисах, которые он несколько лет назад прислал мне с одной из конференций, Синклер перефразировал слова помощника шерифа из Сан-Франциско, который сказал: «Мужчины учатся быть мужчинами через превосходство друг над другом и женщинами, и львиная доля жестокости в наших сообществах существует потому, что мужчины постоянно навязывают это выученное убеждение, проявление превосходства через жестокое отношение к супругам, войны банд за территорию, нападения на улицах, вооруженные ограбления и прочие преступления, за которые их отправляют в тюрьму. Мужчин… научили тому, что использование силы и жестокости во всех вышеперечисленных проявлениях для того, чтобы утвердить свое социальное превосходство, – это нормально».
В этом вопросе Синклер ни капли не сомневается по поводу гендерных особенностей. Жестоки именно мужчины. Большая часть насилия в мире исходит от мужчин, будь то домашнее насилие или войны. И даже немногие женщины, которых можно назвать жестокими, по мнению Синклера, чаще всего проявляют жестокость в ответ на жестокость мужчин. Пожалуй, это лучший из известных мне аргументов против того, чтобы вооружить женщин для их защиты от вооруженных мужчин: вооружая женщину, мы указываем ей на то, что она должна вести себя как мужчина, должна перенять его физический, психологический и культурный опыт, подавив в себе то, чему учили всех женщин. Так мы дадим женщинам понять, что если они хотят защититься от жестокости мужчин, им самим нужно стать жестокими. По мнению Синклера, это абсолютно неверное решение. Нам не нужно учить женщин жестокости; мы должны научить мужчин принципу ненасилия.
Мужчин учат не плакать, а женщин уверяют, что плакать – нормально. Мужчин учат, что гнев – единственная допустимая эмоция, женщин учат никогда не злиться. Если мужчина орет – это по-мужски; ну а орущая женщина – стерва, королева драмы и истеричка. Синклер называет это «слоном в комнате». Мы не можем просто взять и сказать, что мужчины агрессивны. Что они выплескивают свою агрессию на других людей. Что именно молодые парни расстреливают своих одноклассников в школах. Массовые убийства. Бандитские разборки, самоубийства, убийства семей, матереубийства и даже геноцид: за всем этим стоят мужчины. Всегда. «Согласно всей доступной статистике домашнего насилия, официальной общей статистике насилия, и любому неофициальному рассказу о домашнем или каком-либо другом насилии на территории Соединенных Штатов и по всему миру, четко прослеживается, что мужчины практически монополизировали все сферы применения насилия, – пишет Синклер. – Обобщенные, сглаженные описания насилия представляются попыткой старательно закрывать глаза на эти важнейшие доказательства… способом осторожно обойти гендерный источник жестокости. Эта ошибка в анализе будет дезориентировать нас в нашем стремлении найти решение этой проблемы».