Мы сидим в офисе, который расположен в грязном двухэтажном здании, кое-как впихнутом между складов; из окон открывается вид на бетонные джунгли и доносятся звуки проезжающих машин. Похоже, последний раз ремонт здесь делали сразу после Второй мировой. Краска на стенах такая старая, что выцвела в желтизну. К одной стене прикреплен рисунок, на котором Элмо целует Немо. На другой висит плакат с надписью:
Что делать, чтобы тридцатилетний мужчина перестал бить жену?
Поговорить с ним, пока ему еще двенадцать.
Донте собирает стирающиеся маркеры и влажные салфетки. Участники встречи стекаются медленно, как будто это доставляет им мучения, и, вероятнее всего, так и есть. «Кто сегодня секретарь?» – спрашивает Донте. Один из мужчин в солнечных очках и с накладками на зубах отвечает «я» и расписывает на белой доске шаблон для упражнений по циклу отделения: отрицание, принижение, обвинение, сговор. Некоторые из мужчин приходят сразу с работы, другие – оттуда, где торчали весь день. Они кивают друг другу, перекидываются шутками. Один что-то шепчет секретарю. Тот смеется, говорит: «Бляаа, чуваак!» Потом поворачивается ко мне: «Вы уж извините, что сматерился, мэм». Как будто актер в пьесе внезапно ломает четвертую стену. Я не хочу, чтобы на меня обращали внимание; но я белая женщина с записной книжкой, женщина средних лет и достатка, сидящая среди дредов, бритых голов, эспаньолок, джинсов с заниженной талией, футболок со спортивными лого и дорогущих кроссовок. Я как будто сошла со съемочной площадки. Или ступила на нее. Здесь не Сан-Бруно, и меня не просят участвовать в беседе.
Другой парень смеется и говорит: «Зацените. Прям клуб “Роковой аффект”». Под роковым аффектом они подразумевают тот самый момент, когда ожидания мужчины по отношению к себе и миру трещат по швам. Чего ждать от мира, и чего требует собственное эго? Мужчина воспринимает что-то как вызов, к примеру, слова или действия сожительницы, и резко реагирует. Оскорбление, походя брошенное в баре. Коллега, за глаза назвавший косорезом. Доля секунды, которая меняет всё. Он щурит глаза, грудь тяжело вздымается, мышцы напрягаются, кровь кипит. Практически универсальный язык тела: вне расы, класса и культуры, а иногда даже вида. Мужчина, лев, медведь. Тело реагирует одинаково. Роковой аффект. Позыв, которому, как Джимми и Донте надеются показать всем этим мужчинам, на самом деле можно не поддаться. Жестокость – это навык. Не все знают, но роковой аффект – то же, что и «срыв». Трагедии в новостях, скорбящий сосед, рыдающий коллега: он просто сорвался. Но срыв – дымовая завеса, клише, выдумка. Срывов не существует.
Двенадцатая неделя программы. Сегодня участники обсуждают ситуацию только одного мужчины по имени Дуг: он рассказывает о главном событии, после которого у него начались неприятности. Сначала Синклер называл это упражнение «Цикл разрушения», но потом переименовал в «Цикл отделения», потому что считал своей педагогической задачей показать, как в момент опасности человек отделяется от того, что Синклер называл «подлинным Я», и как из-за этого отделения наружу выплескивается жестокость.
Дуг сидит во главе круга. «Блин, я волнуюсь», – признается парень. «Представь, что ты на Шестнадцать и Джулиан с корешами», – подбадривает его Джимми. До того, как Джимми устроился в RSVP, он успел много где поработать, в том числе в такси. Он часто полагается на метафорическую ценность этого опыта: понимание того, то значит попасть в пробку, знание маршрутов, которые помогут этих пробок избежать. Каждый раз, когда я ухожу из офиса, он спрашивает, куда я потом поеду, а затем проверяет время – еще ведь не час пик? А потом предлагает несколько таких сложных маршрутов, что я уже не пытаюсь ничего запомнить после первых четырех или пяти поворотов. Меня умиляет, что он делает так всегда. Джимми не хочет, чтобы кто-то страдал из-за пробок. А ведь пробки похожи на насилие: всегда есть другой путь, который поможет их избежать.
Джимми обращается к остальным членам группы: «Я хочу, чтобы сейчас вы слушали очень внимательно. Не надо друг друга подначивать, если он скажет что-то, что покажется вам смешным. К примеру, Дуг начнет описывать, как оскорблял свою подружку, и если вас это рассмешит, то он может замкнуться в себе. То, что мы делали со своими женщинами – не смешно. Так что давайте будем помягче. Начнем разговор по-взрослому. Это серьезная работа. Это не смешно».
Среди многих татуировок Джимми одна на лбу гласит: святой. На затылке: грешник. Джинсы болтаются на нем как на вешалке. А еще на Джимми футболка оверсайз и черный ремень, который свисает до середины бедра. Эспиноза говорит, что никак не может поправиться. Никто не знает почему. Коллеги над ним посмеиваются. Худой ублюдок. Но у Джимми есть секрет. Почему торчат ребра, почему джинсы всегда велики.
Дуг говорит: «Дайте десять секунд». Я вижу, как его руки, зажатые между колен, чуть-чуть дрожат.
«Чувак, просто дыши, – говорит Джимми, – почувствуй, что ты жив». Один из кураторов сказал Донте, чтобы он побольше разговаривал, вмешивался, если чувствует такую потребность. Если он закончит годовую стажировку, то гарантированно получит постоянную работу в Community Works в должности педагога-организатора, как Джимми. Донте стажируется уже полгода. Многие возлагают на него большие надежды, да и он сам тоже. Но ему еще предстоит многое перелопатить.
Предстоит закончить испытательный срок и после стажировки получить реальную работу с реальной зарплатой, а потом выпуститься из колледжа. Так много времени потрачено зря, нужно всё наверстать. Когда утром того же дня я разговаривала с Донте в парке, мне стало ясно, что даже возможность представить себе карьеру «психолога» для него – абсолютно новый опыт; что смотреть в будущее, а не просто выживать «здесь и сейчас» для Донте – удивительный, непривычный способ идти по жизни.
«Однажды моя девка пошла к другому сутенеру, – рассказывает Джимми, – и я ее изнасиловал. Это было ужасно. Это ужасно, бро. У тебя есть чувства. Это не ты. Но ты был таким в тот день».
«Это и я тоже», – отзывается другой мужчина. Третий говорит: «Я сорок две недели участвовал в программе, а потом – бах – и рецидив. Меня отправили в тюрьму». И он заново пошел на программу.
«Я нарушил запрет на приближение, и вот я снова здесь», – говорит другой парень. Они напоминают футбольную команду, собравшуюся в раздевалке на перерыве после первой половины игры, когда развязка уже так близка, и ее не предсказать.
Они подбадривают друг друга, дают Дугу понять, что все пережили то же, что и он, все они не без греха.
«Я зарабатывал на женщинах, у которых не было отцов, на женщинах, которых насиловали, – Джимми на секунду откидывается назад, а затем с грохотом возвращает стул на место. – А потом я украл их души».
И наконец Дуг начинает свой рассказ. Он и его бывшая девушка – Эшли – вместе сидели в ее спальне. Просто зависали. Они разошлись за неделю до этого и пытались общаться по-дружески. Эшли строчила смс, пила Wild Turkey и подтрунивала над Дугом. Она сказала, что всё время думает о другом парне. Дуг говорит: «Когда я об этом вспоминаю, я ощущаю этот самый роковой аффект».
«Не надо программных слов», – перебивает Джимми. Программные слова важны в контексте понимания собственных действий, но в упражнении «Цикл отделения», когда деконструируется определенный момент, они также могут использоваться как эвфемизмы, как способ избежать ответственности за собственные действия. Это разница между «я ощутил роковой аффект» и «я дал ей в глаз». Так что сначала рассказывается история, и только потом группа совместно контекстуализирует ее в рамках методики программы, выделяя определенные элементы, изученные на курсе. Например: этот момент стал угрозой твоей системе взглядов на мужскую модель поведения. И в эту секунду ты почувствовал роковой аффект. И в эту секунду ты отделился от своего подлинного Я.
Дуг извиняется. Делает глубокий вдох, не сводя глаз с собственных ботинок. И снова начинает рассказывать. У них с Эшли были «проблемы» уже неделю, а это оказалось последней каплей, и ситуация «обострилась». Джимми снова прерывает Дуга, говорит, что это программное слово. Дуг начинает заново. «Всё становилось только хуже… Я помню, что Эшли улыбалась, и играла песня “Friday, I'm in love”. Не помню, кто ее поет, но теперь каждый раз, когда я ее слышу, вспоминаю тот день, и очень злюсь…»
«Не переключайся», – говорит один из парней. Это подбадривание, особый язык, ненавязчивые напоминания не отвлекаться от истории – тоже часть программы. Все это демонстрирует значимость языка, показывает, как много мы лжем сами себе, сбиваем себя с пути, чтобы избежать ответственности, используем слова, чтобы выразить свою вину или невиновность, как просто бывает манипулировать и как часто манипуляция начинается в наших собственных головах, как мы минимизируем наше влияние на других. Позже члены группы станут к Дугу строже, но сейчас они позволяют ему высказаться.
«Она всё время улыбалась и тыкала меня носом в то, что у нее теперь какой-то еще парень» – продолжает Дуг. К тому времени Эшли уже напилась, и Дуг схватил бутылку и сделал шесть или семь глубоких глотков. «Чувак, она как будто мной вертела… И я спровоцировал ее на насилие, сказал ей меня ударить, и она ударила. Я помню, как ударил ее рукой по лицу и, кажется, у нее на носу остался след… Потом она снова на меня налетела, и потом я уже и не помню, что случилось. Помню, что минут пять был сильно пьян, а потом до меня дошло, что я веду себя агрессивно, так что я вышел из комнаты, и ее бабушка влезла между нами… К тому времени я еле на ногах стоял». Дуг на секунду замолкает, а потом говорит: «И еще. Я толкнул дверь, протиснулся мимо бабки, врезал по стене, и оставил нефиговый след…»
«Протиснулся или пробился?» – спрашивает Джимми. «Пробился. Я раскидал их в дверном проеме и пробил дыру или трещину в гипроке». Потом Дуг угрожал «разукрасить рожу» тому парню, а потом вышел из квартиры Эшли. История складывается из кусочков, она линейна только отчасти. Дуг что-то вспоминает и возвращается к моменту. Бабушка Эшли была там. Дуг удержал девушку ногой перед тем, как ударить. Выйдя из квартиры, он услышал сирены в отдалении, он знал, что это за ним, и, сгорбившись, присел на край тротуара. Он «хотел выглядеть как можно более безобидным, чтобы при аресте полицейские не применили насилие». Дуг говорит, что когда полицейские приехали, они смеялись над ним, спрашивали, не гей ли он, не нужна ли ему помощь, и не расист ли он.