Примерно в полночь Донте нужно было, чтобы кто-то подбросил его домой. Он съехал из социального жилья и жил с матерью и бабушкой в Восточном Оклэнде. За Донте заехал «отец ребенка» его сестры. Водитель был пьян, но Донте всё равно решил поехать с ним. В последнее время новая девушка Донте была недовольна тем, что им приходится жить с его матерью, но что он мог сделать? Зарплаты было недостаточно, чтобы выжить в Сан-Франциско. Но он пытался не сорваться, остаться на программе, держаться на плаву и не сбиваться с курса. Босс говорил Донте не связываться ни с кем, кто может втянуть его в неприятности. В ответ парень заверял, что с ним всё в порядке. У него всё под контролем.
Донте думал, что улучшит свое финансовое положение, если пару раз поднимет наличных на продаже крэка. Ничего серьезного. Ничего такого, из-за чего можно слететь с программы. В ту ночь у него в кармане был небольшой мешочек. С точки зрения Донте, другого способа съехать от матери в ближайшее время просто не было. Ему уже двадцать восемь. В таком возрасте с родителями не живут.
У водителя с собой была травка. Вскоре после того, как Донте сел в машину, сзади раздался звук сирен, но вместо того, чтобы остановиться, водитель резко повернул, проехал два квартала и врезался в стену. Донте утверждает, что после этого ничего не помнит. Он очнулся в больнице с разбитым лицом. По-видимому, подушка безопасности не сработала. В отделении для подушки безопасности полицейские обнаружили спрятанный Глок. Пистолет принадлежал не Донте. Он утверждал, что даже и не знал о наличии этого оружия. После аварии в салоне обнаружили магазин и несколько перекатывающихся гильз. У Донте брызнула кровь. Он не знал, куда попали брызги, но предполагал, что по всей машине, потому что, как он увидел позже, вся его рубашка спереди была запачкана кровью.
Авария ничего не значила. Наркотики – проблема чуть поважнее. Но всё это меркло на фоне пистолета. Находясь в непосредственной близости к оружию, Донте нарушил условия досрочного освобождения, а за такое автоматически попадают в тюрьму на два года. Более того, если на пистолете, магазине или гильзах обнаружили бы его ДНК – допустим, от разбрызгавшейся крови – Донте грозило в лучшем случае четыре года, а в худшем – гораздо больше, в зависимости от решения присяжных. Начальник Донте из Community Works написал ему характеристику. Он хотел обратиться за характеристиками и к другим членам организации. Но адвокат сказал, что это только разозлит судью.
Тем вечером по телефону Донте сказал мне: «Дело в том, что они меня уже знают. Они все меня уже знают». Судья, инспектора по УДО, и, возможно, даже полицейские. И даже если они его не знали, то судили по криминальному прошлому. «Они знают меня прошлого, того, кем я был раньше. И они ни за что не изменят свое мнение».
Дело Донте так и не дошло до суда. Он, как и многие в его положении, признал вину. Молодой. Чернокожий. На мели. С уголовным прошлым. Донте приговорили к шести годам, и в этот раз он отправился не в маленькую уютную окружную тюрьму с колледжем, восстановительным правосудием и арт-терапией. Нет, это была федеральная тюрьма. Сначала Этуотер, а потом, когда Донте отсидел половину срока, его перевезли через всю страну в федеральную тюрьму на границе Пенсильвании и Нью-Йорка, за тысячи и тысячи километров от людей, которых он знал, и мест, в которых бывал.
Потом я попыталась связаться с Джимми, но и он куда-то пропал.
Хорошо маскируются
Примерно в то же время, когда Хэмиш Синклер искал ответ на фундаментальный вопрос о том, почему мужчины друг друга избивают, бостонский общественник по имени Дэвид Адамс проводил ежемесячную встречу, которую сам называет «70-е в кубе»: на таких встречах участники собирались в бостонском общественном центре и вместе работали над осознанностью, держались за руки и пели духовные песни. Как-то раз к Адамсу подошли женщины, его друзья по сообществу, которые основали группу поддержки женщин, подвергающихся насилию в семье. Они попросили Адамса о помощи. Одно дело, говорили они, помогать жертвам побоев, оказывать им поддержку всем сообществом; но как быть с мужчинами, которые совершают насилие? Почему их нельзя остановить? Женщины полагали, что помощь абьюзерам – не в их компетенции, и просили Адамса включиться в работу. Тогда еще не было ManAlive Синклера. Не было исследований о том, каким образом решать проблему рукоприкладства. Те женщины и Адамс оказались первопроходцами своего дела; до принятия Закона об искоренении насилия в отношении женщин оставалось еще несколько десятилетий.
Первое собрание провели в квартире Адамса. Пригласили пострадавших женщин, чтобы обсудить, как насилие повлияло на них и их детей. В то время Адамс еще не знал, что такие встречи подпадают под категорию программ по профилактике рукоприкладства, и на самом деле он занимается чем-то вроде восстановительного правосудия. У них не было ни плана, ни протокола, ни списка рекомендованных методов. Адамс и коллеги учились в процессе. «Мы были такими наивными, – говорит Адамс, – думали: скажем им, что это неправильно, [и они остановятся]».
Работа тех лет вдохновила Адамса на написание диссертации. В своем исследовании он стремился конкретизировать контекст насилия, и для этого сравнивал семьи, в которых происходило насилие с теми, где всё было в порядке. Адамс вырос в семье с жестоким отцом и на личном опыте знал, как насилие разрушает семью. В своей докторской диссертации он проанализировал распределение обязанностей по дому и присмотру за детьми в семьях, в которых присутствовало домашнее насилие, и тех, где его не было. В результате исследования Адамс ожидал подтвердить гипотезу о том, что абьюзеры гораздо меньше занимаются вышеперечисленными делами. Дэвид был несказанно удивлен, когда оказалось, что в обоих случаях мужчины выполняли одинаковое количеств работы по дому – 21 %[85]. Различие между группами состояло в том, что нормальные мужчины знали, что их ценят, а сами отдавали должное двойной работе своих жен, в то время как агрессоры говорили что-то вроде «Я делаю больше, чем другие мужчины, но разве она это ценит?» Согласно исследованиям Адамса, абьюзеры полагали, что их «не ценят за то, что они делают, в отличие от жен». В то время как нормальные мужчины «говорили примерно следующее: “Мне повезло. Моя жена так много делает”. И это признание много значило для их жен». Абьюзеры также гораздо критичнее относились к тому, как их жены вели хозяйство.
И тогда Адамс понял, что нарциссическое расстройство личности агрессоров не позволяло им видеть, как их поведение влияет на жертв. По словам Адамса: «Они смотрят на все сквозь призму собственного нарциссизма».
Дэвид Адамс, как и Хэмиш Синклер, кажется физическим воплощением географии и культуры родных ему мест. Он держится более строго, выбирает слова. Он серьезный, неразговорчивый и не такой задорно-дерзкий в общении с мужчинами, которые приходят на его семинары. У него седоватые кудрявые волосы, усы и, как у многих социальных работников, – своя детская травма. Жестокий, эмоционально незрелый отец. Мать, которая смотрела на это сквозь пальцы. Самое первое воспоминание Адамса восходит к тому времени, когда ему было четыре, и бабушка со стороны матери привела его к гранитному карьеру, где работал отец. По словам Адамса, бабушка ненавидела отца, а он отвечал ей взаимностью. В тот день маленький Адамс стоял на краю карьера вместе с бабушкой, и она указала на одну из крохотных точек – мужчин, работающих глубоко внизу – и сказала: «Вон он, твой папа». Адамс не согласился, сказав, что папа гораздо больше. Просто невозможно, чтобы он был этой крохотной песчинкой размером с муравья, если смотреть с такого ракурса. Но со временем Адамс понял, каким маленьким был его отец. А еще он понял, что не должен быть на него похожим. Это был самый долгий и важный урок в его жизни. Урок, который сегодня Адамс называет подарком своей бабушки. Вырастая, мальчик избрал для себя миссию – отличаться от отца как можно больше. Отец не воспринимал образование всерьез и считал, что мальчики должны быть грубыми. Адамс двадцать лет корпел над книгами, пока образование, которое так презирал отец, не позволило ему вырваться. «Дети понимают всё буквально, – говорит Адамс, – и то, что я не обязан быть как он, стало для меня открытием».
По прошествии времени Адамс создал программу, широко известную как первая программа профилактики насилия – Emerge – программа контроля над агрессивным поведением. Дулут и Emerge – две программы, которые особенно часто копируют по стране. Программа длится сорок недель и охватывает широкий спектр тем: от последствий насилия для членов семьи до ревности и здорового общения. Кроме того, несколько лет назад Emerge начала проводить тренинги для родителей. Адам говорит, что никто не хочет, чтобы его называли «агрессором», и поэтому Emerge перефразировали некоторые формулировки, описывающие программу. Сейчас около 30 % участников приходят по собственному желанию, а остальных обязывает суд (по стране в подобных программах добровольно участвуют всего пять процентов мужчин).
Программы Хэмиша и Адамса объединяет важный фактор: они обе зародились благодаря тому, что женщины, феминистки, побудили общественников к действию, рассказали им, что нуждаются в мужской поддержке. Они хотели, чтобы эта борьба стала общей.
Как-то раз Адамс рассказал мне историю женщины, которая принесла на встречу группы записи разговоров со своим мужем-агрессором. На записи мужчина говорил примерно такие вещи: «Я безумно тебя люблю, поэтому мне рвет крышу, и я слетаю с катушек». Впервые Адамс услышал и понял, какими хорошими манипуляторами могут быть абьюзеры. Как они романтизируют свою жестокость и ревность. Любимое оправдание: «Я так тебя люблю, что становлюсь таким из-за тебя». Рационализация: «Я бы не сделал X, если бы не твое Y». Обвинение и отрицание. Адамс и другие исследователи описали сценарий подобных высказываний. Абьюзеры преуменьшают жестокость, рационализируют свое агрессивное поведение и обвиняют жертву. И это работает. Триада одного цикла: преуменьшение, рационализация, обвинения. А потом наступает раскаяние. Проникновенные слезные извинения, обещания вести себя лучше, обожание и признания в любви. Поразительно, но все агрессоры следуют этому сценарию.