Несбитт задает Грейс вопросы из анкеты по оценке рисков. Он вас душил? Бил, когда вы были в положении? У него есть доступ к оружию? Он злоупотребляет веществами? Он безработный или на частичной занятости? Есть ли в доме дети от предыдущих отношений? Угрожал ли он вас убить? Совершить самоубийство? Убить детей? Он избегал ареста за домашнее насилие? Вы уже уходили от него? Контролирует ли он вашу повседневную жизнь? Он вас постоянно ревнует? Считаете ли вы, что он может вас убить?
Да, да, да, да, да. На каждый вопрос. На все вопросы. Да. Грейс отвечает всё эмоциональнее; она морщится, постоянно вытирает слезы. Я понимаю: сейчас она прокручивает в голове все те разы, когда возвращалась, все те решения, за которые корит себя, каждый раз, когда не позвонила в полицию. В ее голове мелькают лица детей, озлобленное лицо Байрона, мысли о том, как она до такого докатилась. Ни одна жертва домашнего насилия – мужчина или женщина, взрослый или ребенок – не считает, что относится к типу людей, которые оказываются в таких ситуациях. Кого бы мы не представили в образе жертвы, всегда срабатывает одна универсальная истина: никто и никогда не воображает жертвой себя.
Мы можем представить разве что один удар. Ты с кем-то встречаешься, один удар, и всё, конец отношениям. Но всё происходит иначе. Ситуация меняется со временем. Сначала ему не нравится твой макияж. Или слишком откровенный наряд. Он говорит, что это для твоей же безопасности. А через несколько месяцев он кричит на тебя чуть громче обычного. Может быть, что-то бросает – вилку, стул, тарелку (стоит отметить, что если тарелка отскочит от стены и разлетится на осколки, один из которых порежет тебе лицо, Верховный суд признает это намеренным нанесением вреда здоровью)[134]. Потом будут хорошие дни и месяцы, а будут и плохие, и тогда ты, возможно, услышишь от него, что он знает, как другие мужчины смотрят на тебя, видит, как они смотрят. Тебе даже может это польстить. А чуть позже он попросит тебя оставаться с ним дома чуть почаще. Может быть, тоже для твоей «защиты». И та твоя подруга, такая болтушка? Она явно его недолюбливает. И ты даже не замечаешь, как эта подруга исчезает из твоей жизни. А потом, через пару лет, он вылетает с работы, возвращается злой, отталкивает тебя, ты ударяешься об стену. И ты знаешь, что ведь это не он, совсем не он. Вы уже давно вместе. Кто угодно разозлится, потеряв работу. Ведь он же извинился! Кажется, правда раскаивается. А в следующем месяце он дает тебе пощечину, бьет тыльной стороной руки, разбивает еще одну тарелку. Ни контроль, ни абьюз не приходят по щелчку, не вспыхивают искрой. Они просачиваются со временем, как радон.
В разы сложнее мужчинам, которые терпят побои – по статистике это от 15 % до 40 % всех жертв насилия в Америке (в зависимости от того, на какие исследования опираться)[135]. Они редко просят убежища. Редко звонят в полицию. Та же культура, которая убеждает женщин сохранить семью, найти любовь и быть любимой любой ценой, кастрирует и стыдит мужчин в ситуациях, когда они подвергаются насилию, говорит, что настоящие мужчины жертвами быть не могут. Та же культура транслирует идею о том, что жестокость – допустимый ответ на любую внешнюю угрозу или внутреннюю боль. Жестокость. Но не слезы. Эта культура ограничивает и жертву, и преступника, – и оскорбленного, и оскорбителя.
У однополых партнеров дела не лучше. Они тоже редко сообщают о подобных инцидентах в полицию или правозащитные центры, несмотря на то что по статистике в парах ЛГБТИК уровень домашнего насилия выше, чем у гетеросексуалов, а самый высокий уровень насилия наблюдается у трансгендеров и бисексуалов[136].
В результате анкетирования Грейс показывает почти такой же высокий результат, какой бывает в подобных парах. Некоторым жертвам нужно объяснять их результаты, рассказывать, в какой они опасности. Но не Грейс. По ее слезам, по тому, как она качает головой, я вижу, что она отлично понимает значение каждого «да». «Что со мной не так?» – Грейс еле шепчет. «Почему я ему сочувствую? Почему мне не по себе от того, что я говорю о Байроне?»
«Всё еще любить его – нормально», – говорит Несбитт, кладя руку на колено Грейс в знак поддержки. «Но сейчас мы с вами, и мы сделаем так, чтобы вы и ваши дети получили помощь, в которой нуждаетесь». Несбитт рассказывает историю. Может быть, это правда, а может – байка. У одного из детективов в ее отделе была непереносимость лактозы. Как ни странно, его любимой едой было мороженое. Детектив его просто обожал. Но каждый раз, когда он ел мороженое, ему становилось плохо. Не повезло. И что было делать? Ведь он по-прежнему хотел мороженого. Но знал, что если съест хоть немного, ему станет плохо. Грейс понимает.
«Это станет самым сложным поступком в вашей жизни, – говорит Мартина, – и самым отважным». Я ожидаю услышать мотивационную речь, тираду о жестокости любви, которая нужна, чтобы убедиться, что Грейс действительно уйдет от Байрона, но Мартина говорит не об этом. Она упоминает детей, этих невольных свидетелей жестокости, и то, что Грейс несет за них ответственность. «Окружение имеет огромное воздействие на наших детей, на то, кем они станут, когда вырастут, – говорит Латесса, – и ваши мальчики могут начать издеваться над другими».
Грейс вытирает глаза. «Я знаю, знаю». Но Мартина не позволяет ей так быстро отмахнуться от этого аргумента. «Вы ведь объясните им, что так делать нельзя?»
Грейс кивает. Позже я спрашиваю Латессу, сможет ли Грейс уйти от Байрона, и детектив кивает. Ей кажется, что иногда она может определить, готовы ли жертвы уйти; чувствует тот момент, когда из жертв они превращаются в выживших. В литературе о домашнем насилии пишут, что в среднем жертве нужно семь попыток[137]. Но это не совсем верно, потому что сначала жертвы освобождаются эмоционально, и иногда это происходит за много лет до того, как они получают возможность уйти физически. И в случае Грейс было ясно, что как бы она ни боялась Байрона, и как бы ни грустила из-за разрыва с ним, теперь ее действиями руководила мысль о том, что ее дети могут остаться без матери. Чаша весов дрогнула.
Но когда речь заходит о подобных обещаниях, Мартина не строит иллюзий. Слишком много раз Латесса видела, как жертвы возвращаются. Так что когда разговор подходит к концу, и Мартина собирает все документы в папку, она усаживается на диване, смотрит на Грейс и говорит: «Я расскажу вам историю своей сестры. Правдивую историю. Можете загуглить».
Свободна по-настоящему
У Мартины есть старшая сестра по имени Бранди, которая живет в нескольких часах езды от Кливленда в городе Уоррен, Огайо. Они особо не общались, но как-то раз летом 2015-го года дочь Бранди Бреша появилась на пороге дома Мартины. Бреша засыпала тетю историями о том, что отец годами измывался над ними. Бесчеловечными, пугающими историями. Он полностью оборвал связи Бранди, Бреши и остальных детей с семьей; Мартина знала эту тактику изоляции. И знала о некоторых издевательствах. За много лет до этого Бранди попала в больницу с судорогами и инсультом после сильных побоев. Ей было так плохо, что священник пришел прочитать над ней последнюю молитву. Мартина навещала Бранди в больнице. «У сестры онемела вся левая сторона тела, – рассказывает Латесса, – и она даже не помнит, что я навещала ее».
После этого Бранди ушла от мужа на полгода и жила в доме матери вместе со своими детьми. Но после она вернулась, и снова практически перестала общаться с Мартиной, а потом Бреша пришла к тете и отказалась уходить. Бреша умоляла Латессу позволить ей остаться, говорила, что отец убьет их всех, если она вернется. Мартина позвонила в центр социальной помощи. Позвонила в полицию. Привлекла к делу всех, кого только могла.
Муж Бранди ломал ей ребра и пальцы, ставил фингалы[138]. Она думает, что однажды он сломал ей нос, и ей его никто не лечил. Джонатан контролировал финансы, социальную и профессиональную жизнь домочадцев (они с Бранди работали вместе). У женщины не было своей машины и даже своего счета в банке. Сестра Мартины была настолько забита, что не могла принимать самостоятельные решения, не знала, как обеспечить детям безопасность. Латесса говорит, что это – худший случай домашнего насилия из всех известных ей.
И через много лет Бреша снова сбежала из дома. «И вот она уже маленькая женщина, и она пришла ко мне домой, – Мартина обращается к Грейс, – и я вижу у нее на руках следы порезов. Бреше всего четырнадцать».
Мартина говорит, что у племянницы были суицидальные наклонности, и ей требовалась медицинская помощь. Девочка сказала, что лучше умрет, чем вернется домой к отцу. «28-го июля, – продолжает Латесса, – она застрелила спящего отца его же пистолетом».
В тот день Мартина рано проснулась, выпустила собак (Сэмми, Баркли и Боско) на задний двор и заметила, что на мобильном целая куча сообщений и не отвеченных вызовов. Было 5:36 утра. Деталь, которая обязательно отложится в памяти, если пишешь много полицейских отчетов. Мартина понимала: что-то случилось, но не хотела знать, что именно. Семья всё еще не оправилась от передозировки одного из племянников Мартины; он записывал тете голосовое сообщение, и внезапно оно оборвалось. Оказалось, что парень принял дозу тяжелых наркотиков, потерял сознание и умер, захлебнувшись в собственной рвоте. Мартина тяжело переживала утрату. Они с племянником были очень близки, и у него осталось трое маленьких детей. Кажется, абсолютно каждый из членов многочисленной семьи звонил Мартине с просьбами о помощи.
Мартина запустила собак обратно, и увидела, как машина сестры подъезжает к дому. Это был знак чего-то по-настоящему ужасающего, и Латессу резко скрутил неконтролируемый, непреодолимый страх. Сестра рассказала Мартине о случившемся. Бреша застрелила своего отца.