Кузнецов подошел к «глазку» 77-й камеры, заглянул внутрь. На нарах играли в шашки могучий старик с коротко подстриженными гвардейскими усами и тот, кто в ЧК назвал себя Куницыным.
— Куницын молодой, — шепотом сообщил надзиратель.
Чекист кивнул, отошел от двери.
— Значит, Ямщиков его Плюсниным назвал? Не путаешь?
— Точно, Плюсниным.
— Давай, друг, условимся: о нашем разговоре — ни душе.
— Не сомневайтесь, товарищ Кузнецов! — восторженно сказал надзиратель, ощутив волнующий холодок приобщения к тайне. — Чего, чего, а помалкивать — умеем!
— Рисковый малый этот Плюснин, — вслух рассуждал Камчатов, расхаживая по своему кабинету, тоже с «буржуйкой», как у Кузнецова. — Каратель с бронепоезда «Цесаревич Алексей», до этого — контрразведка в Белецке, личное участие в расстрелах. И вдруг — самолично полезть в тюрьму… Н-да…
— А если Плюснина послал Мещеряков? — сказал Кузнецов. — Не зря он здесь вертится, за кордон не уходит. Что-то его держит.
— Есаул ищет связь с тюрьмой?.. — продолжая размышлять о своем, проговорил Камчатов. — Гм… А что с Ямщиковым?
— Что Ямщиков, — пожал плечами Кузнецов. — С тринадцати лет на железной дороге вкалывал, потом с белыми дрался, именную саблю заработал. Ранен тяжело. Здесь по службе — одни благодарности.
Маслаков неодобрительно слушал Кузнецова.
— И такой парень застрелился, от революции дезертировал, — задумчиво произнес Камчатов. — Неужели его так напугало появление Плюснина? Возможно, их в самом деле что-то связывало в прошлом… — Он прошелся по комнате, решительно заключил: — Значит, так: надо выяснить, где и когда пересеклись пути Плюснина и Ямщикова. — Камчатов подошел к Кузнецову — Поедешь в Белецк. Узнаешь о Плюснине все. А ты, Маслаков, дуй на родину Ямщикова. Парень, похоже, с секретом…
— А по-моему, напрасно это, товарищ Камчатов, — покачал головой Маслаков. — Плюснину все равно «вышка». А с Ямщиковым и так ясно — работал раньше на Плюснина, потом замаскировался «под красного». Теперь испугался разоблачения.
Лицо Камчатова потемнело. Он хмуро спросил:
— У тебя есть доказательства?
— Застрелился — значит, виноват, — твердо сказал Маслаков.
— Тебе сколько лет?
— Вы же знаете, восемнадцать. А что?
— А то, что смолоду запомни, для революции не только жизнь, но и честь человека свята, — сурово сказал Камчатов. — Нам не все равно, почему застрелился Ямщиков. Надо будет — ногтями землю 195 рыть станем, чтоб до правды докопаться. А если ты человека без всяких доказательств, за здорово живешь во враги записываешь — беги из ЧК со всех ног! Сам беги, пока не погнали!
Речь начальника ЧК не произвела на Маслакова никакого впечатления. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Для меня, товарищ Камчатов, самоубийство — лучшее доказательство, — упрямо повторил он. — Пошептался Ямщиков с палачом и пустил пулю в лоб. Видно, так перед Советской властью виноват, что верной «вышки» ждал. Вот и решил — сам. Ясно здесь все, товарищ Камчатов. И не к лицу чекистам врага выгораживать, хоть и мертвого.
Теперь Камчатов смотрел на Маслакова с холодным интересом.
— Вот ты, оказывается, какой… — тихо начал он, но его прервал стук в дверь.
В кабинет вошел рыжий Распутин, молча протянул Камчатову неровно исписанный лист бумаги. Тот прочел вслух, поглядывая на Распутина:
— «Поскольку я, красный боец» не желаю носить опозоренную царским холуем фамилию Распутин и намерен участвовать в мировой революции…»
Распутин слушал внимательно, с видимым удовольствием.
— «…прошу заменить ее на Робеспьер», — закончил Камчатов.
Озадаченный начальник ЧК поднял глаза.
— Нет больше мочи никакой, — скорбно пожаловался Распутин. — Ребята проходу не дают: ты им с царицей сын или внук?
— Робеспьер… Это кто же такой?.. Я что-то подзабыл…
— Главный французский революционер, нам товарищ Маслаков объяснял, — кивнул Распутин в сторону Маслакова.
Маслаков твердо посмотрел на Камчатова.
— Ответ какой будет? — спросил Распутин.
— Согласен. — Камчатов подошел к Распутину. — Если научишься по-французски разговаривать. Иначе какой же ты Робеспьер?
Распутин постоял, что-то соображая, почесал в затылке и решительно вышел из кабинета.
— Этот научится, — без улыбки сказал Камчатов.
Кузнецов усмехнулся. Потом серьезно сказал:
— На Белецк неделя уйдет, товарищ Камчатов, путь-то дальний.
— Значит, так: в Белецк я сам поеду, — решительно сказал Камчатов. — А ты — на родину Ямщикова.
Маслаков поднялся, молодцевато поправил ремень.
— Маслаков останется здесь, — в упор глядя на молодого чекиста, сказал Камчатов.
— Вы не правы, товарищ Камчатов, — упрямо сказал Маслаков.
— Кончен разговор, — отрезал Камчатов. — Был бы ты постарше — я бы с тобой по-иному обошелся… А Плюснина пока тревожить не будем.
На путях, у шлагбаума, Кузнецов разговаривал со старым стрелочником.
— Помните жандармского ротмистра с бронепоезда «Цесаревич Алексей»? — спросил Кузнецов. — В восемнадцатом он месяц здесь свирепствовал.
— Это Плюснина-то? — заволновался стрелочник. — Как не помнить!.. Согнали тогда казаки народ к церкви, коммунистов связанных — пятнадцать человек — выстроили и всех разом порешили… Плюснин саблей добивал…
Кузнецов достал из старенького портфеля стопку тюремных фотографий.
— Посмотрите, пожалуйста, нет ли его здесь.
Стрелочник вытер о ватник руки, осторожно взял снимки, долго и внимательно разглядывал каждый. На фотографии Куницына остановился:
— Вот он, сволочь. Только раньше усы были! Еще у него лицо дергалось, вот так — старик неловко подергал правой щекой
— Ямщиков знал этого человека?
— Плюснина? Так ведь Плюснин у Ямщикова на фатере стоял.
— Вот как, — тихо сказал Кузнецов.
— Дом справный, места много, — обстоятельно объяснял стрелочник. — А народу— Володька с матерью, других на войне поубивали. Жандарм и облюбовал под жилье.
— Ямщиков выполнял поручения Плюснина?
— Кто его знает?.. Володька — не из болтливых, а Плюснин и подавно… Может, и исполнял… Вы, товарищ Кузнецов, еще с народом потолкуйте…
Закопченный паровозик с высокой трубой, астматически хрипя, подтащил ободранный состав к станции с вывеской «Белецкъ». Толпа пассажиров с мешками и баулами хлынула на перрон.
Камчатов сошел с поезда, поправил картуз, двинулся в город.
…На руины старой крепости спускались сумерки. У подножья полуразвалившейся башни стояли Камчатов и Осокин — молодой вихрастый чекист в кожаной куртке и в пенсне.
— Жестокости этот Плюснин был необычайной, животы бритвой вспарывал, — волнуясь, рассказывал Осокин. — Во всем подражал своему предшественнику Овчинникову…
— Простите, вы сказали — Овчинников? — насторожился Камчатов. — Он капитан?
— А вы откуда знаете? — удивился Осокин.
— Получили ориентировку из Иркутска о его розыске.
— Любопытный экземпляр. Голубая кровь, пажеский корпус окончил, на фортепьянах умел… Офицеры на допросах рассказывали: в подвале рояль стоял, Овчинников во время расстрелов Моцарта играл, «Турецкий марш»… Так Плюснин, представляете, даже музыке учился у своей жены… Прямо влюблен был в Овчинникова, хоть не видел никогда…
— Почему не видел? — заинтересовался Камчатов. — Кумира — и не видел?
— Овчинникова перевели в Иркутск прежде, чем приехал с назначением Плюснин, — объяснил Осокин. — Но слух остался.
— Связи Плюснина известны? Знакомые, друзья?
— Одних мы расстреляли, другие сгинули куда-то.
— А родня? Вы сказали — жена?…
— Он ее с юга привез. Подобрал под Новороссийском во время деникинского отступления. Дама, что называется, с прошлым… А уж венчались здесь, в Белецке.
— Где она сейчас?
— Понятия не имею, — пожал плечами Осокин.
Церковь была прохладна и погружена в полутьму. Таинственно мерцали на иконостасе лица угодников.
Костлявый седобородый священник в ветхой подпоясанной веревкой рясе равнодушно наблюдал, как Камчатов, устроившись на подоконнике — единственном относительно светлом месте, терпеливо водил прокуренным ногтем по страницам пухлого рукописного фолианта. Вдруг лицо его озарилось радостной улыбкой. Захлопнув книгу, он передал ее священнику:
— Дай вам бог здоровья, святой отец.
Священник перекрестился и серьезно произнес:
— Все было, а чтобы чекист здоровья желал — не доводилось.
Камчатов и Осокин прогуливались по пустынному берегу мутной бурливой реки. Вечерело. Порывистый ветер нагонял тучи.
— Ну, с Плюсниным я вроде разобрался, — сказал Камчатов. — А вот насчет его кумира… Есть у вас фотография Овчинникова? Из Иркутска почему-то не прислали.
Осокин отрицательно покачал головой:
— Как-то на молебне в честь тезоименитства императора фотограф щелкнул его со всем начальством. Так он, знаете, повесил бедолагу как шпиона, а негативы сжег. Ненавидел сниматься.
— В ориентировке есть примета: сабельный шрам на груди, — сказал Камчатов. — Откуда он у него?
— Говорят, в корпусе Овчинников дрался на дуэли из-за женщины. Вот и остался след.
— Не густо, — закончил, вздохнув, Камчатов.
В канцелярии сидели рядом начальник тюрьмы Важин и стройный, с тонким полевым лицом блондин в форме командира Красной Армии.
— С жильем устроились? — заботливо спросил Важин.
— Поживу пока в гостинице, — сказал блондин.
В дверях показался Камчатов.
— Разговор есть. — Камчатов настороженно посмотрел иа блондина.
— Знакомьтесь, — представил его Важин. — Новый командир взвода охраны Дроздов. Из Читы. Прямиком из госпиталя. А эго начальник Воскресенской ЧК Камчатов.
Дроздов сдержанно поклонился, показав ровный пробор.
— Рад знакомству, — Камчатов крепко пожал руку Дроздову. — Слыхал о вас. Геройски воевали. Сидите, от вас секретов нет. — Камчатов повернулся к Важину: — Кузнецов на родину Ямщикова ездил. Оказывается, не так там все просто. Может, п прав Маслаков.