В итоге Джордж все-таки понял, что в моих словах есть доля истины, и обратился к Эбу:
– Неужели ты не можешь ехать хоть немного быстрее?
– Все дело в этой проклятой мельнице, – отвечал повар. – Тяжеленная, сотни три фунтов, вот оси и ломаются, хотя мы этой мельницей почти не пользуемся.
Уяснив, что источник нашего постоянного отставания кроется в Маленьком Великане, Джордж отправился к нашему командиру, однако Неду Билу эта мельничка, как оказалось, почему-то очень дорога, он даже по имени к ней обращался. Все это, разумеется, затрудняло воплощение в жизнь намерения Джорджа непременно от мельницы избавиться. С другой стороны, был получен приказ к началу октября добраться до Форта Техон, и Бил, измученный пророчествами Джорджа насчет того, что «очень скоро» на нас обрушатся крайне неприятные зимние дожди, внезапно потребовал прибавить ходу и даже выразил желание оставить мельницу на одной из стоянок, спрятав среди застывших потеков лавы – пусть она впоследствии вызывает удивление у индейцев или у проходящих по этой пустынной местности караванов переселенцев.
– А знаете, я однажды вот в такой же пустыне на печатный станок наткнулся, – с мечтательным видом сообщил нам Бил.
– И вы ему тоже какое-то имя дали? – тут же спросил Джордж.
Однако Эб, несмотря на несколько невнятный приказ лейтенанта, все никак не мог себя заставить расстаться с «проклятой мельницей».
– Первосортная сталь, которая, по крайней мере, две сотни долларов стоит! И что, просто взять и оставить это в пустыне? А все потому что какой-то дурак-квартирмейстер решил, будто молоть зерно в пути – это отличный способ убить время!
В общем, несмотря на все провокации Джорджа, мы до самой Рохиты продолжали тащить за собой эту мельницу, точно сломанную ногу. Столовая гора в Рохите служила неким верстовым столбом еще в юности Била, и уже в сумерках мы все собрались вокруг него, пока он искал у основания горы имена ребят из его отряда, нацарапанные на скалах среди древних индейских рисунков, выбитых там бог знает сколько сотен лет назад. Однако найти нам ничего не удалось, кроме узкой извилистой тропки, ведущей куда-то вверх, которой Нед Бил совершенно не помнил. Тропка была довольно крутой, на вершине горы мы заметили полуразрушенную церковь со стенами цвета крови, прятавшуюся среди черных кедров.
– Как ты думаешь, сколько мертвых там лежит? – шепотом спросил у меня Мико.
– Должно быть, немало.
Да, их оказалось несколько дюжин. Я видел, как мелькают их полупрозрачные силуэты, становясь видимыми по мере того, как гасли последние солнечные лучи: совсем еще мальчишки, они выглядывали из-за края крутого обрыва, и глаза их светились, как падающие звезды.
Мы только-только расселись вокруг костра, когда вдруг зазвонили церковные колокола – первая музыка для нас за столь долгое время. Этот звон медленно стекал с вершины горы, проникая в наши души, струясь по позвоночнику, заставляя нас замереть и не двигаться. Клянусь, даже вы, верблюды, сбились в кучу, словно испытывая непонятное беспокойство и пытаясь понять, кто это там, наверху, перебирает веревки колоколов?
Я никогда ни с кем не говорил о том, что вижу мертвых – только с тобой, Берк. И все же тем вечером во время ужина я, повернувшись к Джорджу, тихо спросил:
– Тебе не кажется, что они предупреждают нас, чтоб мы держались от этой горы подальше? Ну, те духи на вершине?
– Может, и так, – сказал он. – А если это не духи? Как ты думаешь, не пригодилась бы им в таком случае наша мельница?
Подобное решение показалось приемлемым для всех, и мы решили оставить там Маленького Великана в качестве жертвы тем богам или душам тех добрых людей, что построили в пустыне дом Божий.
И, когда наутро караван снова двинулся в путь, Нед Бил приказал нам, несчастным стражам камбуза, оттащить полевую кухню Эба со всеми ее бряцающими и дребезжащими причиндалами на вершину горы к церкви.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что место это было исполнено определенного величия. Арку ворот обвивали побеги дикого винограда с сухими, как бумага, пурпурными листьями, а кладбище было обнесено аккуратной оградой. На церковном дворе гоняли обруч индейские ребятишки в белых рубашонках, но твое, Берк, появление заставило их буквально остолбенеть. Обруч покатился в заросли колючего кустарника. Мы остановились прямо под аркой, и ребятишки немедленно облепили твои ноги. И мертвых я там тоже заметил: они как бы плавали в воздухе по краю толпы, держа во рту большой палец, и туманный их взор был устремлен вдаль.
Из-за колонны на крыльце церкви вдруг появился лысый улыбающийся падре в коричневой сутане. Он пожал нам руки, а потом угостил только что сваренным кофе, пока ребятишки, осмелев, лазили по тебе, Берк, как по дереву.
Джордж времени не терял:
– Наш лейтенант, Нед Бил, интересуется: не нужна ли вам мельница для кукурузного зерна?
Мне никогда раньше не доводилось видеть, чтобы человек так долго раздумывал, стоит ли ему принять неожиданный подарок.
– Ну, – промолвил в конце концов падре, – это зависит от того, насколько тонко она мелет?
Однако мы были настроены весьма решительно и, желая ни в коем случае не позволить этому невоспитанному служителю церкви помешать нам довести до конца свое благотворительное действо, наперебой принялись доказывать, что проклятая мельница – самая лучшая по эту сторону от Миссисипи. Впрочем, пробная молотьба произвела на падре совсем иное впечатление. Он пропустил сквозь пальцы полученную муку – весьма, надо сказать, грубого помола – и только хмыкнул. Второй помол оказался ненамного лучше. Джордж изрыгал проклятия, заставляя мельничное колесо крутиться быстрее и быстрее. Эб вертелся рядом, не веря в успех и став совершенно бесполезным. Сколько-нибудь благоприятное будущее для нашего Маленького Великана казалось ему невозможным. День уже клонился к вечеру, стало значительно прохладней. Между тем ребятишки украсили твою узду дикими цветами, и ты стоял с весьма самодовольным выражением на морде и с некоторым презрением наблюдал, как мы, сменяя друг друга, вращаем ручку мельницы до тех пор, пока не начнет жечь руки.
Я так увлекся, что не заметил исчезновения Джолли; заметил лишь, что он откуда-то вернулся, страшно расстроенный. Но он ничего мне не сказал, и лишь когда после меня пришла его очередь, опустившись на колени, крутить ручку мельницы, быстро шепнул:
– Я бродил по их кладбищу, Мисафир. Скажи, чьи это дети?
– Не знаю. Сироты, наверное.
– А тебе не приходит в голову, что их украли?
К тому времени, как мы заканчивали уже четвертый помол, Джолли успел и снова куда-то сходить, и вернуться, и поработать в свою очередь.
– Мне все-таки кажется, их украли, – сказал он мне.
И тут падре, который, должно быть, подслушал его слова или просто угадал их смысл, подошел к нам, ласково обнял Джолли за плечи и медленно повел его куда-то по саду. Я видел, что Джолли все пытается задать ему какой-то вопрос, а падре все продолжает говорить ровным голосом, взмахивая в воздухе своей мягкой рукой, время от времени вороша кусты и нагибая ветки деревьев чуть ли не к носу Джолли. Вскоре они принялись вслух говорить названия разных растений.
– Лимон, – говорил падре и тут же переспрашивал: – Лимон?
И Джолли неохотно отвечал по-арабски:
– Лаймун.
– Азахар?[41]
– Захр.
После этой прогулки Джолли вернулся к нам, прижимая к груди грубую сумку из джута, полную странных пахучих трав и листьев, и какое-то время стоял в оцепенении с совершенно безутешным видом.
– Ну что? – спросил я. – Украли этих детей или нет?
– Он говорит, что никто их не крал. Что их привели, дабы они научились понимать Бога в здешней христианской школе.
– Вот и хорошо. – Я вздохнул с облегчением.
Должно быть, хитрый падре заставил нас перемолоть в муку добрую сотню фунтов кукурузных зерен, а потом сказал, что такая мельница ему не нужна, и мы поволокли это замечательно хитроумное приспособление обратно. Уже спускалась ночь. Падре стоял у ворот церкви, окруженный детьми в белых рубашонках, и выкрикивал нам вслед благословения. И пока мы спускались вниз по той же тропе, Джолли все время оборачивался и спрашивал, не обращаясь вроде бы ни к кому:
– Но ведь если бы они были украдены, они бы знали об этом, верно?
Мертвые, похороненные на вершине этой горы, но в тысяче миль от родных мест, конечно, знали.
Были эти дети украдены или не были, только Джолли больше уж не расставался с тем джутовым мешком. И с тех пор нас постоянно преследовали запахи: запахи толокнянки и шалфея, невероятно яркий запах какой-то приправы из листьев, который Джолли помнил с детства, запах растения, древнее арабское название которого последовало за ним сперва в Испанию, а из Испании – в эти пустынные места, на пропеченную солнцем столовую гору, в другое полушарие, где это растение таинственным образом ухитрилось прижиться, зацвести и позвать душу Джолли домой.
На обратном пути мы попросту спустили проклятую полевую кухню вместе с мельницей в сухое русло какой-то реки и оставили там лежать в красной глине и креозоте, пока ее не найдет какой-нибудь случайный путник, нуждающийся в кукурузной муке грубого помола.
* * *
Все попытки Джорджа заставить нас обогнать передовой отряд, оказались тщетны. Когда мы подошли к небольшому городку Бахадо, Нед Бил со своей группой, вырвавшись вперед, уже успел и лагерь разбить, и усесться отдыхать в тени мескитового дерева. Мы нагнали их ближе к вечеру, издалека услышав звук караульного рожка. Сперва мы рассредоточились, чтобы не мешать людям, расположившимся на отдых, а потом в прежнем походном порядке прошли чуть дальше по обширной llano[42], пока не достигли реки Оро, вода в которой на вкус оказалась ощутимо солоноватой.
После этого мы уж больше от передового отряда не отставали и вместе с ним прокладывали путь на запад по каменистой сухой земле, покрытой красными скалами, поднимаясь все выше в горы с поросшими густым лесом вершинами. Через неделю, миновав развилку Девилс-Форк и горную гряду Сан-Франциско, мы вышли на бескрайние пустоши, покрытые желтой травой и окаменевшими деревьями, которые затем сменились пустыней, заросшей кактусами, словно танцующими под ветром. Все ручьи и речки, мимо которых мы проходили, совершенно пересохли, и нам не уда