– А что в этом плохого? – спрашивала Десма в ответ на возмущенные рассказы Норы.
– Но разве это не очевидно? – кипятилась Нора. А что, если однажды – предположим, из-за некого недопонимания или старческого маразма, – старуха просто откажется вернуть ребенка? Ведь нечто подобное уже случалось. И Десма может сколько угодно отмахиваться, а Эммет – смеяться, но ведь нечто подобное действительно уже случалось, хотя и в других домах, с другими женщинами. Нора сама об этом читала. И была уверена, что ее страх за дочь настолько очевиден, что старуха не просто замечает его, но нарочно дразнит Нору.
Ей не понадобилось много времени, чтобы прийти к нужному решению: отвлекать гостью от возни с ребенком она придумала с помощью своеобразного «бартера». Старуха питала большую любовь к сахару, но взамен мало что могла предложить – разве что всякие безделушки, которые Нора так и оставляла на крыльце, но, когда старая женщина появлялась вновь, поспешно расставляла их по дому.
– Надеюсь, вы все-таки нашли общий язык, – пробормотал Эммет, расплатившись в торговом центре по совершенно немыслимому счету. – По-моему, за этот месяц мы скупили весь сахар в округе. – Что ж, такова цена дружбы, хотела ответить Нора, но промолчала, проклиная себя за то, что только что создала новый прецедент: вместе с сахаром подарила старухе еще и кофе в зернах. Так что, когда старая женщина снова объявилась у нее в доме, она попробовала отступить от привычки делать столь щедрые подарки. Это, однако, привело к чему-то вроде ссоры: старуха страшно разволновалась и принялась показывать в сторону кухни. А в следующий ее визит и вовсе произошло великое событие: она подарила Норе замечательное, тонкой работы одеяло. Но когда она попыталась завернуть в это одеяло Ивлин, Нора вместо девочки поспешно сунула ей в руки пакет сахара.
И сразу же почувствовала, что, скорее всего, оскорбила этим старуху – хотя даже полоумный догадался бы, что подобный обмен носит примирительный характер. Но старая индианка, видно, поняла, что если возьмет этот пакет, то ей так и не разрешат взять девочку. Вид у нее был в высшей степени удивленный и растерянный, и Нора, заметив, что старуха обиделась, была вынуждена сунуть ей второй пакет сахара. Но когда стало очевидно, что требуется и третий пакет, она не выдержала, и гнев тут же взял над ней верх. «Двух вполне достаточно», – сухо заметила она, разумеется, по-английски, хотя смысл и без слов уловить было нетрудно. Старуха начала протестовать, и тогда Нора, не выпуская из рук Ивлин, стала теснить индианку в сторону двери.
Когда Нора в последний раз взглянула ей вслед, старуха уже бодро двигалась в каком-то неожиданном направлении, противоположном обычному. Не налево, по дороге, ведущей в город, а направо, по дороге, ведущей в какие-то неведомые пределы, в глубь надвигавшихся сумерек.
За этим последовало несколько часов всепоглощающего страха и бесконечного ожидания у окна в надежде, что старая женщина все-таки вернется.
Когда Эммет, приехав домой, обнаружил холодную плиту и отсутствие обеда, Нора в общих чертах описала неприятный инцидент, но так и не сумела признаться, до какой степени это растревожило ее. Она была совершенно уверена, что мстительная старуха теперь непременно пришлет к ним в дом каких-нибудь бандитов из своей индейской деревни, чтобы те выкрали девочку. Да, именно так и будет! Нора сама о таких случаях читала – они даже слишком часто, пожалуй, описывались в статьях того сорта, которые Эммет, не сдерживаясь, высмеивал вместе с их авторами и Норой заодно, – и не сомневалась в правильности собственных предположений, хотя даже думать о чем-то подобном было невыносимо.
– У меня с этой старухой вышла одна неприятность, – не выдержала она.
– Зря ты так беспокоишься, – сказал Эммет и с нежностью привлек ее к себе. – Старухи часто бывают ужасно вредными, прямо-таки сущими дьяволицами. Через недельку она наверняка снова вернется – хотя бы для того, чтобы показать тебе, какой невоспитанной скрягой ты оказалась.
Но старуха так и не вернулась.
От этого Норе, разумеется, стало совсем не по себе. Истории, созданные воображением ее отца, Гуса Фолька, которыми он потчевал дочку в детстве, изобиловали мстительными ведьмами, которые совали добрых хороших деток на лопате в растопленный очаг или огораживали свои хижины в лесной чаще костями тех людей, которые осмелились чем-то их оскорбить. Норе, которую чуть ли не с грудного возраста пичкали подобными историями, следовало хорошенько подумать, прежде чем оскорблять достойную старую женщину. Со все возраставшим отчаянием она думала о том, что не знает даже, действительно ли эта старуха была из племени навахо; она вполне могла оказаться и из племени апачей. И тогда ради чего, Господи, спаси и помилуй, Нора так рисковала? Почему пожалела для нее еще один пакет сахара?
И что плохого, если б она подержала девочку на руках? Она ведь такая старая и наверняка вырастила немало собственных детей. А может, кое-кого из них и потеряла во время скитаний, или в результате болезни, или из-за охотников за скальпами, которые держали в страхе всю местность к югу от Амарго. И потом, старуха ведь ничего особенного не хотела – всего лишь вдохнуть теплый запах новорожденного ребенка.
Нора совсем перестала спать по ночам, хотя в дневное время ей порой удавалось прихватить часок сна. Давно запланированное ею искупление вины обретало все более и более изощренные формы. Она была готова на любые, возможно бесполезные, уступки; готова преодолеть дьявольское упрямство, вызванное ее же собственной глупостью, и научиться наконец говорить по-испански, к чему давно уже призывал ее Эммет, только призывы эти до сих пор всегда кончались ее слезами; она была готова стать по-настоящему гостеприимной и умелой хозяйкой и навсегда избавиться от приступов своего неукротимого гнева, лишь бы Господь снова послал к ее порогу ту старую и хрупкую гостью, которой она не сумела выказать должного уважения.
Ей казалось, что тень старухи мелькает везде, но к ее дому больше не приближается. И чем больше времени проходило, тем более оправданным казался Норе поселившийся в ее душе страх.
Когда же она спросила совета у Десмы, неукротимая миссис Руис только отмахнулась:
– Ну да, ты, несомненно, ранила ее до глубины души. Только глупо так бояться. Кто бы ни была эта несчастная старуха, у нее хватает бед, тревог и оскорблений, которые сильно превосходят ту маленькую обиду, которую нанесла ей ты.
Эти слова не принесли Норе никакого облегчения, и она по-прежнему чувствовала себя не в своей тарелке. Наконец и у Десмы лопнуло терпение. Нора еще несколько дней приставала к ней со своими вопросами и причитаниями, и Десма не выдержала, заявив, что даже у женской глупости есть предел, и решительно отрезала:
– Хватит! Не будь дурой!
Нора, разумеется, никогда за эту резкость ее не винила. Ведь у Десмы не было детей. Десма не понимала, как может быть страшно, когда сгущаются сумерки. Не понимала, почему Норой овладевает такой страх, когда Эммет уезжает из дома, или когда в кустах раздаются какие-то непонятные шорохи, или когда через несколько недель после ссоры со старой индианкой на вершине холма появился всадник на пегом коне.
* * *
Смерть Ивлин тяжело сказалась на обоих – Нора и Эммет почти перестали есть, никого не принимали и целыми днями спали, позволяя урожаю гнить на корню, а овцам – бродить где попало. Крах казался неизбежным, но для них это не имело значения; ибо что теперь могло иметь значение, если ночная тьма – которую им лишь силой воли удавалось в течение дня удерживать на привязи, вспоминая какие-то случаи из своей жизни или нанося на карту окрестные достопримечательности, – подступила к их дому вплотную? Нора вообще жила одними воспоминаниями. Теперь, вспоминая тот ужасный период – это случалось нечасто, но все же случалось, ибо с мыслями своими она ничего не могла поделать, – она была способна восстановить в памяти только две картины: на дворе давно утро или полдень, а она так и сидит сиднем и смотрит, как Десма Руис пропалывает ее огород; а второе – то, что борода Эммета, к которой она во сне прижималась лицом, наконец-то отросла настолько, что перестала вызывать воспаление у него на подбородке.
Искреннее горе Эммета очень ее тронуло. Раньше ей казалось, что любая серьезная утрата либо вызовет отчуждение между ними, либо – как это часто бывает во время несчастий – просто обнажит то, до какой степени они все это время были друг другу чужими. Но Эммет ее просто поразил. Он заботился и о ней, и о доме; он готовил ужасное рагу; он мыл Нору и расчесывал ей волосы. Его любовь к ней словно необъяснимым образом стала глубже и крепче, и неделя за неделей они рука об руку бесцельно дрейфовали по волнам времени, словно единственное, что теперь имело для них смысл, это забота друг о друге. А примерно через год на свет появился Роб, который смотрел на них строго, как маленький совенок. И к Эммету вернулась вся его жизнерадостность, а вот Нору охватывало отчаяние, стоило ей посмотреть на малыша, увидеть эти крошечные розовые ноготки с лунками и легкий пушок волос. Снова и снова мысли ее возвращались к одному и тому же: ко всем тем способам, какими этот малыш мог быть убит – ко всем тем кошмарам, которым ее муж оказался совершенно неподвержен. Но разве ему неизвестно, сколь жестока жизнь? Та ночная тьма, правда, немного отодвинулась, однако она в любой момент могла вернуться, поглотить это дитя, а заодно и ее, Нору. Она даже стала обдумывать возможность побега из этих мест. Без конца писала матери, в каждом письме стараясь подготовить ее к своему возможному возвращению. Жаловалась, что плохо себя чувствует и очень скучает по Айове, что Запад оказался для нее совсем неподходящим. Но Эллен Франсис Фольк колебалась. Что скажут люди, Нора? Что? Да какой смысл об этом спрашивать. Разве это так уж страшно – стать одной из тех женщин, что так и не сумели приспособиться к жизни, ради которой они когда-то последовали за своими мужьями, хотя таких женщин в городе всегда потихоньку осуждали и высмеивали? Разве так уж позорно объяснить свой отъезд временной необходимостью поправить пошатнувшееся здоровье? Так поступила, например, жена Хема Афтергуда. Затем под тем же предлогом сбежала еще и жена Роберто Сильвы. С тех пор прошло много лет, но от обеих не было ни слуху ни духу. Впрочем, ни Хем, ни Роберто, похоже, особенно по этому поводу не убивались. Вот тут-то и таилась для Норы главная проблема: Эммет убиваться стал бы. В отличие от многих других, брачный союз Ларков был основан на взаимной любви. Разве Эммет не вернулся тогда к ней, представ перед ее отцом с дурацким букетиком засохших цветочков? Разве он ее не берег? Разве не заботился о ней нежнее, чем она была вправе ожидать? Было бы настоящим предательством покинуть его сейчас во имя этого крошечного хмурого малыша, который – Нора всем нутром это чуяла – не переживет и первого года своей жизни, сколько бы усилий она ни прилагала, чтобы его спасти. Этот ребенок умрет, это она чувствовала столь же отчетливо, как признаки приближающегося дождя.