– Она и убить может?
– Запросто. А теперь, молодой человек, садись здесь и продолжай смотреть.
Теперь Нора сумела разглядеть этот камешек; черный, как пиявка, он застрял в мощной мышце чуть ниже колена. Ухватив камешек пинцетом, она попыталась его извлечь, и нога Харлана непроизвольно дернулась. Он охнул, затаил дыхание, а потом засопел, точно поднимающийся в гору паровоз. Нора слышала, как у нее за спиной Крейс гремел сковородками, бросая на их раскаленное дно все новые и новые куски мяса.
А Тоби все никак не мог выбросить из головы мысли о цинге.
– Почему же матросы этой цингой заболевают?
– Потому что живут в тесных кубриках и порой месяцами питаются только сухарями да вяленым мясом.
– А вы что, моряк?
Нет, честно признался Крейс, он моряком никогда не был.
– А все-таки в вас что-то такое есть, – решил Тоби. – И потом, вы так смешно говорите.
– У всех людей сохраняются следы полученного в детстве воспитания. У тебя, например, навсегда останется в душе след той травмы, которую ты получил, поранив глаз. Этой, можно сказать, неизбежной, как на войне, травмы, которую получает почти любой мальчик, с детства объезжающий строптивых лошадей. А у меня в душе навсегда осталось отвращение к мрачной сырой погоде и к очаровательно закругленному, словно исчезающему в горле звуку «эр».
– Как у Койла Уильямса! – сказал Тоби.
– Еще один англичанин.
– Или у Джона Джонсона, – вставила Нора. – Он тоже англичанин.
– Причем англичанин, деяния которого осуждены общественностью.
Камешек ей удалось извлечь целиком. Правда, потом он выскользнул из пинцета и со стуком укатился куда-то под стол. Харлан вытащил изо рта ремень – оказывается, во время этой болезненной операции он стиснул его зубами, – и начал потихоньку вправлять кость и выпрямлять ногу, приложив ее к черенку большой поварешки, предложенной Норой в качестве шины. Выглядел он уже значительно лучше. Нора налила ему еще немного виски, затем плеснула виски на рану и сверху присыпала ее мукой. Под белой мучной корочкой кровь тут же свернулась. Отряхивая руки, Нора заметила, что Крейс пристально на нее смотрит, вращая ножом на сковородке непристойно большой кусок масла.
– Ей-богу, миссис Ларк! Что это вы меня вместе с Джоном Джонсоном в одном предложении упоминаете?
– Мне казалось, мы просто известных нам англичан перечисляем. Я вряд ли способна говорить о том, заканчивается ли сходство между вами и Джоном «округлым звуком «эр».
– Безусловно, заканчивается.
– Насколько я знаю, Джонсону свойственна и такая чисто английская забава, как стрелять из гаубиц по женщинам и детям.
– Но это, разумеется, связано скорее с его страстной любвью к коллекционированию скальпов, чем с тем, что он англичанин.
Нора, наклонив бутыль с виски, налила немного себе на ладонь, растерла жидкость второй ладонью и старательно поскребла ладони ногтями, а затем еще и под ногтями протерла кухонным полотенцем. Но это помогло мало: ладони так и остались цвета некрепкого чая.
– Не рискну предполагать, – сказала она.
– Вот как? – У Крейса были большие, окаймленные длинными ресницами, черные глаза волкодава; он стоял перед Норой и скорбно на нее смотрел, а голос его звучал так мягко и тихо, что она его едва расслышала. Он никогда прежде не находился так близко к ней, и сейчас она как-то особенно остро чувствовала и его крупное, «бычье», тело, и его сосредоточенный взгляд, и то, как далеко от нее сейчас Харлан – и не потому, что от плиты до стола и от стола до самого Харлана было больше двух метров, а из-за его ранения и четырех щедрых порций виски, почти лишивших его дара речи.
– Если вам так уж хочется опровергнуть мое мнение о вас, – сказала она, – то самое лучшее, что вы сейчас могли бы сделать, это поехать за доктором.
Крейс озадаченно на нее посмотрел.
– Но ведь это выглядело бы как проявление недоверия к мисс Кинкейд! – сказал он. – Она же не более часа назад за доктором поехала.
У Норы похолодело внутри. Вот ее ложь и схватила сама себя за хвост. Пытаясь оправдаться, она пробормотала что-то насчет темноты и отсутствия у Джози чувства направления, а также необходимости второй поездки на тот случай, если доктор оказался занят и они с Джози разминулись. И тут Тоби опять заговорил о чудовище – господи, думала Нора, чудовище! Какой жестокий поворот судьбы! Она еще что-то невнятно пискнула насчет того, что лучше всем оставаться на своих местах, и Крейс, подтолкнув ее к столу, сказал:
– Вы так умело очистили шерифу рану, что там для Дока и работы никакой не осталось – разве что лауданум ему выписать да перевязку сделать. Так что вам теперь нужно отдохнуть и поужинать с нами. А там и мисс Кинкейд с Доком пожалуют. Мне кажется, шерифу еще кое-что требуется, чтобы окончательно душу успокоить.
Стоило Норе сесть, и на нее тут же накинулся Тоби с вопросами о том, как бедная Джози справится одна в темноте. Она прогнала сына, и он тут же вновь занялся стереоскопом, переменил пластинку и сунул ей: «Вот, посмотри-ка!» Нора посмотрела, и Тоби тут же застрекотал: это вот зоологический сад в Париже, а это ботанический, а этот огромный железнодорожный вокзал находится в Филадельфии. Перед глазами Норы мелькали то какие-то серые колонны, то паутина металлических конструкций, то неведомые далекие сады. А потом Тоби показал ей картинку с незнакомым и довольно уродливым высоким животным, шкура которого была покрыта странными квадратными пятнами, и в ее памяти вдруг стали всплывать некие воспоминания – господи, да как же это животное называется! Ведь Эммет еще сто лет назад показывал ей точно такое же в справочнике натуралиста! И название наконец вспомнилось, и ей показалось, что именно так и называется та тварь, с которой они столкнулись в ущелье. Она внятно произнесла вслух: «Верблюд! Это же верблюд!» – но Харлан ее не услышал, а Тоби, заглянув в стереоскоп, засмеялся: «Ну что ты, мама, это жираф!» – и вставил в рамку другую пластинку. На этот раз там было какое-то каменное чудовище; на голове у него была странная квадратная шляпа, и оно возлежало посреди пустыни, по плечи утонув в мягком, как бархат, песке. На следующей пластинке была огромная отрубленная голова, смотревшая на Нору блестящими пустыми глазами. Рядом с ней, прислонившись к ее носу, сидел какой-то мрачный темнолицый человек, с головы до ног завернутый в покрывало. Нора все повторяла: «Да-да, Тоби, я вижу, вижу», а сама думала: верблюд, верблюд, верблюд. Разве могло такое прийти кому-то в голову?
Крейс тем временем вовсю хозяйничал у нее на кухне. Открывал дверцы буфета, доставал тарелки, с подозрением присматривался к давно нечищенным ножам и вилкам. Заметив это, Тоби поспешил ей на помощь:
– Это я посуду мою!
– Охотно верю.
Он стряхнул бифштексы и оставшийся на сковородках жир на тарелки, оставив про запас еще три куска мяса.
– Может, ваших молодых людей подождем?
Нора сперва даже не поняла, кого он имеет в виду.
Потом-то – это будет значительно позже – она вспомнит, как нервно дернулся Харлан и даже приподняться попробовал, но сказал лишь:
– Нет, не стоит.
Ели молча. Тоби уплетал мясо с такой жадностью, словно сорок дней бродил по пустыне и наконец дорвался до этого огромного куска огузка, плавающего в жире. Харлан, бледный как привидение, неловко склонился над своей тарелкой, покрытой красноватыми лужицами мясного сока. Крейс ел с достоинством – казалось, он сидит в ресторане «Голден Хайнд»[63] на главной улице Шайенна, а вокруг слышится благоговейный шепот, и все глаза устремлены только на него. Он съел свою порцию, разрезав ее на шесть аккуратных, симметричных кусочков, откинулся на спинку стула и с улыбкой спросил у Тоби:
– Скажите, молодой человек, какую счастливую судьбу предсказала вам таинственная Джози?
Тоби с набитым ртом с трудом вымолвил:
– Она судьбу не предсказывает.
– Я думал, она спиритуалистка.
– Нет, она только с мертвыми разговаривает. Она их называет «другие люди».
– Ах, вот как! – И Крейс погрузился в длительное молчание.
Какая ужасная ошибка, думала Нора, оставить Джози одну в темном амбаре. А что, если у нее голова повреждена? А что, если она очнулась, села, стала их звать? Что, если кто-нибудь ее услышал? Разве тогда не потребуются какие-то объяснения? Нет, просто необходимо немедленно найти какой-нибудь предлог и сходить туда. Мясо у нее на тарелке уже успело остыть и стало упругим, сопротивляясь попыткам его разрезать. Вокруг стояла такая напряженная тишина, что Нора даже глаз поднять не решалась. Ей казалось, что вот сейчас Крейс возьмет и объявит Тоби: Джози, можно сказать, пополам сломалась, а все благодаря твоей маме. Только ведь он никак не может этого знать. Там, в ущелье, кроме них, никого больше не было, разве что тот верблюд их видел; и потом на крыльце тоже никто не стоял, когда она поднялась на холм с Джози на плечах. Никто ничего о случившемся не знал, кроме самой Норы, Харлана и еще тех существ, что живут на берегах старого русла реки, но им совершенно безразлична любая человеческая жизнь, обретенная или утраченная.
И еще тот всадник все видел, сказала Ивлин.
Тот всадник. Нора украдкой глянула на Крейса. Неужели это и явится завершающей порцией того дерьма, которое свалилось на нее всего лишь за один день – Меррион Крейс, творец всех ее бед и несчастий, нападающий на людей в темноте верхом на верблюде, словно некий фантом-убийца?
Ну что ты, мама, это просто твоя неутоленная жажда в тебе говорит.
– Ты молоко пил, Тоби?
– А у нас его нет.
– Тебе надо чего-нибудь попить.
– Мам, мне не хочется.
– А я, пожалуй, томатного сока выпью, – сказала Нора. Встала, достала банку с соком и сделала сразу два больших глотка красноватой жижицы, от которой у нее сразу защипало в горле. Потом стало еще хуже, и сок попытался вернуться обратно, но она все-таки пересилила себя и проглотила его.
– Тоби, – с трудом выговорила она, – выпей и ты хоть немного.