Встреча на Эльбе
В нашем домашнем архиве хранятся два уникальных снимка о встрече на Эльбе союзников – советских и американских войск. Фотокамера запечатлела обмен подарками командующих войсками: маршал Конев подарил американскому генералу Брэдли красавца коня-дончака, а Брэдли Коневу – автомобиль «Виллис». В этой же папке хранятся и другие документы о событиях на Эльбе. Официальные – это прежде всего копия приказа Верховного о салюте в честь встретившихся на Эльбе войск 1-го Украинского фронта с американскими, а также вырезанные из газеты «Правда» тексты обращения по радио Иосифа Сталина, Уинстона Черчилля и Гарри Трумэна. Сталин и Черчилль высказались лаконично, а Трумэн был более многословен, и отвел теме сотрудничества довольно много места. Эти слова и сегодня выглядят актуально: «Народы, которые могут вместе разрабатывать планы и вместе сражаться плечом к плечу перед лицом таких препятствий – расстояния, языка и затруднений связи, какие преодолели мы, могут вместе жить и вместе работать в общем деле организации мира для мирного времени» – говорил, в частности, президент США Трумэн.
Эти архивные листочки привлекательны своей подлинностью – так было!
Однако с особым чувством я прикасаюсь к пачке пожелтевших и соединенных железной скрепкой листов, – личным воспоминаниям отца о памятном апреле сорок пятого.
Об исторической встрече на Эльбе написано много, в том числе, в мемуарах отца. Я хочу привести фрагмент письма Джозефа Половски, американского ветерана встречи на Эльбе, который приглашает отца поддержать «Организацию американцев чествующих День г. Сан-Франциско и Встречи на Эльбе» (Americans for San Francisco-Elbe river day).
«Будучи рядовым роты «Дж», 273 пехотного полка, 69 пехотной дивизии, 1-й Армии, 12-й группы армий под командованием Ходжеза, Хюбнера, Брэдли и Эйзенхауэра, я являлся членом первого американского патруля, который преодолел нейтральную полосу между американскими и русскими войсками, прошел по балкам разрушенного моста через Эльбу у немецкого города Торгау, и с радостью жал руки русских солдат, которые сбежали вниз к мосту, чтобы встретить нас. На берегу реки у места нашей встречи было разбросано около 200 убитых солдат. И мы, солдаты обеих сторон, поклялись делать все возможное, чтобы построить лучшую жизнь, основанную на доброй воле, уверении и мире между нашими двумя странами, мире, необходимом нашим детям и всему человечеству. Я помню клятву на Эльбе над телом убитой маленькой девочки, которая держала в одной руке куклу, а в другой – цветной карандаш. И обещание, данное 25 апреля 1945 года, должно быть сохранено».
В заключении Половски написал: «Уважаемый Маршал Конев: Примите пожалуйста это послание с самими теплыми и хорошими пожеланиями мира и процветания Вам, Советскому правительству и народу».
О знаменитой встрече советских и американских войск на Эльбе весной сорок пятого года я знала не понаслышке. На государственной даче, на которой после войны отец прожил большую часть своей жизни, в гараже стоял тот самый автомобиль «Виллис», подаренный ему Брэдли… На капоте «Виллиса» были отпечатаны белой краской слова на английском языке: «Commander in chief marshall Konev»[18].
Когда на военной кафедре университета мы учили специальную лексику английского языка, я эту фразу умела проговаривать особенно четко – на всю жизнь запомнила.
Порулить историческим автомобилем мне довелось лишь однажды. Я посещала курсы вождения и собиралась сдавать экзамен в ГАИ. Личной автомашины у нас в семье в то время не было, а тот самый подарочный «виллис» пылился в гараже как экспонат. Грех было этим не воспользоваться. Я уговорила отца на поездку, чтобы попрактиковаться. Вместе с папиным водителем мы машину завели, почистили, покрасили, поставили на учет и я выехала на ней на «трассу» – нашу проселочную дорожку. Прокатилась с восторгом. На память об этом пробеге осталась фотография.
Дрезденская галерея найдена!
Я с большим интересом читала главу воспоминаний отца о спасении картин Дрезденской галереи, одной из лучших галерей мира, которая обладала и обладает признанными шедеврами, в том числе старых мастеров – от античности до знаменитых полотен эпохи Возрождения, эпохи Просвещения, классицизма и т. д. Помню удивление, с которым я разглядела на рабочем столе отца книжку Герхарда Гауптмана, известного драматурга, творчество которого мы изучали в курсе истории немецкой литературы на филологическом факультете МГУ. Оказалось, отец специально просматривал книгу и нашел там воспоминания Гауптмана как живого свидетеля бомбардировки Дрездена авиацией союзников в 1945 году. Он процитировал Гауптмана в своих мемуарах: «Я лично пережил гибель Дрездена под грохот Содома и Гоморры английских и американских самолетов».
Прибыв в Дрезден после его освобождения войсками 1-го Украинского фронта, Конев увидел ужаснувшие его разрушения, ощутил жуткий трупный запах – множество жителей города тогда погибли под бомбами, сброшенными союзниками без всякой стратегической необходимости. Особенно пострадал исторический центр, где были расположены здания знаменитой галереи. Отцу к тому времени уже доложили, что ее сокровища были куда-то вывезены и спрятаны.
«Не буду приписывать себе какую-то особую инициативу в розысках Дрезденской галереи, но внимание, которое я смог уделить этому делу в то горячее время, я уделил. Поинтересовался, занимаются ли розысками, кто занимается, и выяснил, что в трофейной бригаде 5-й гвардейской армии есть художник Рабинович, проявляющий большой энтузиазм в розысках картин; он натолкнулся на множество трудностей; необходимо было оказать ему помощь: дать для розысков специальную команду, а также выделить из органов разведки опытных людей, которые могли быть ему полезны.
Надо сказать, что Л. Н. Рабинович – офицер трофейной бригады по должности и художник по образованию – действительно приложил много энергии и сообразительности, разматывая запутанный клубок и все время расширяя сферу своих поисков. Я разрешил ему докладывать о ходе дел непосредственно мне. И он докладывал регулярно, каждый день.
И вот однажды ко мне на командный пункт явился сияющий и до крайности взволнованный Рабинович и доложил, что сокровища Дрезденской галереи найдены. Найдены за Эльбой, в штольнях каменоломен, и добавил, что еще не может сейчас сказать о степени сохранности полотен, но картины там, он видел их собственными глазами.
Я тотчас же сел в машину и поехал к каменоломням.
Как сейчас, помню открывшееся тогда перед нами зрелище. Уходившая вглубь каменоломни железнодорожная ветка, по которой вывозили камень, сохранилась, но выглядела так, будто здесь все давно уже заброшено. У входа в штольню, наполовину прикрывая его, стояли два сломанных вагона. Кругом – запустение, словно стоишь на худом, давно покинутом деревенском дворе. Все заросло травой, крапивой.
Никому и в голову не могло прийти, что здесь спрятано что-то ценное, а тем более знаменитые полотна. Скажу, как военный человек, маскировка была на высоте. Буквально никаких признаков, которые вызывали бы хоть малейшее подозрение. А там, внутри, за всем этим камуфляжем, за всем этим видимым запустением, оказалась одна дверь, потом вторая, потом обнаружился электрический свет и даже специальные установки, предназначенные для поддержания внутри штольни определенной температуры.
Штольня представляла собой нечто вроде большой пещеры. Наверно, те, кто прятали здесь картины, предполагали, что в этой каменной выемке будет сухо. Но увы, местами здесь сочились по трещинам грунтовые воды, температура воздуха, видимо, претерпевала большие колебания, и регулирующие установки к тому времени, когда были разысканы картины, уже не работали.
Картины (а их в этой пещере оказалось около семисот) были размещены довольно беспорядочно. Некоторые обернуты пергаментной бумагой, другие упакованы в ящики, иные же просто-напросто прислонены к стенам. Я прошел всю эту пещеру и впервые увидел многие из тех шедевров живописи, которые теперь можно видеть в залах восстановленной Дрезденской галереи. Там была и “Сикстинская мадонна”. Несколько минут стоял я перед ней, все еще не до конца веря собственным глазам, что мы действительно нашли ее».
Взятие Берлина: кто первый?
Я осознаю, как важно сохранить для истории ценные свидетельства военного времени, сделав публичным достоянием то, что хранилось в шкафах отцовского кабинета: например, катушки с диктофонными записями его бесед с К. М. Симоновым. Распечатки этих записей – это, по существу, стенограммы, они звучат своими особенными интонациями, спецификой выбора слов, оборотов речи…
При подготовке этих воспоминаний к печати были исправлены ошибки и оговорки, неверно понятые при перепечатке с диктофона на бумагу. Вполне очевидно, что диалог ведут люди большого масштаба, зрелого интеллекта, неравнодушные к истории.
Впервые Симонов записал рассказ Конева о Берлине на встрече в Центральном доме литераторов в феврале 1964 года, где по случаю празднования Дня советской армии маршала пригласили выступить.
Литераторы и журналисты любили с ним встречаться, отец был хорошим рассказчиком. Присутствующий в зале Константин Михайлович занес важные фрагменты выступления отца в записную книжку, и вскоре прислал Коневу в подарок этот текст с сопроводительной запиской:
«Дорогой Иван Степанович! Посылаю Вам ту запись, которую я сделал по памяти после Вашего выступления. Может быть, Вам пригодится – буду рад. Ваш К. Симонов».
На полях сохранился и комментарий отца:
«В общем все правильно. Нужны кое-какие поправки в отношении окружения Берлина и Силезской операции.
Конев».
Материал о Берлине – живой и откровенный. Заметно, что маршал самоцензурой не занимался и вел открытый и заинтересованный разговор с интеллигентной аудиторией ЦДЛ. На встрече присутствовали писатели-ветераны, некоторые из них прошли войну в составе 1-го Украинского фронта, например, историк и литератор Лев Безыменский, чью реплику Симонов вставил в текст.