я, высказывания и даже связанные с ними исторические анекдоты со временем стали важной частью моей жизни. Я охотно присутствовала, если была такая возможность, на встречах отца, во время интервью, которых у него было предостаточно. Научилась, сама того не подозревая, жить в контексте живой истории – я даже не читала, а слушала ее в исполнении самого лучшего для меня в мире рассказчика, в меру серьезного, в меру ироничного.
Разумеется, в силу возраста мне трудно было в полной мере оценить всю значимость рассказов отца. Думаю, что тогда главным для меня была подлинность, свидетельства реального присутствия героя в тех или иных исторических обстоятельствах, а не пересказ услышанного или прочитанного кем-то, как бы из «вторых» рук. Нить отцовского повествования о делах «давно минувших» вилась причудливо, оно не могло не быть в ряде случаев субъективным, но очарование пережитого всегда подкупало. Мнение отца по-прежнему остается для меня ориентиром: узнавая о новых фактах, документах и доказательствах, я все равно держу в памяти его оценки исторических событий и людей, эту историю творивших.
Сказанное относится и к оценкам такой личности в истории, как Иосиф Сталин. Рассказывая о нем, отец всегда напоминал о необходимости помнить и учитывать время происходивших событий, тот «бульон» истории, ее контекст…
До войны у отца была весьма примечательная личная встреча со Сталиным в 1937 году. В качестве командующего Особым 57-м корпусом Конев, по указанию вождя, был направлен в Монголию для выполнения важной миссии – была поставлена задача не допустить захвата Монгольской народной республики японскими войсками и выхода японцев к границам СССР в районе озера Байкал, сохранить независимость дружественного государства.
Чем запомнилась отцу эта встреча в Кремле? Он рассказывал, что глубокое впечатление на него произвели данные Сталиным аналитические оценки не только военного, но и политического аспекта, происходившего в МНР. Были четко поставлены задачи, которые предстояло решать. Докладывая летом 1938 года на Главном военном совете о результатах своей деятельности в МНР, Конев был удивлен, что Сталин не только услышал и воспринял его доклад о военно-политической ситуации в Монгольской республике, но пытался глубоко вникнуть даже в частные проблемы, скажем, быта комсостава. Он испытывал любопытство по поводу обычаев и нравов монголов, их национальных традиций. Видимо, рассказывал отец убедительно, живо, не скупясь на подробности, и это произвело на Сталина хорошее впечатление.
Нередко официальные встречи имели неофициальное продолжение – обед или ужин на даче Сталина. Отец подтвердил, что быт вождя был скромен и прост, во время трапез еду не разносили – она стояла на большом столе, каждый из присутствовавших подходил к нему и брал еду сам. Нередко во время обеда в более спокойной обстановке затрагивались и обсуждались очень важные проблемы, которые не были решены на официальном заседании. Отец отмечал, что Сталин умеет расположить к себе людей, вызвать их на откровенность. Отец даже употребил применительно к Сталину слово «обаяние».
Еще одна очень важная для отца встреча со Сталиным состоялась в сентябре 1941 года. Обстановка в тот момент была чрезвычайно напряженной, армия отступала, возникла угроза захвата немцами Москвы. Сталин принял решение назначить молодого генерала, который хорошо проявил себя в боях под Смоленском, командующим Западным фронтом. Конева вызвали в Кремль. Спустя годы отец сделал несколько набросков воспоминаний о деталях той встречи. Назначая его на фронт, Сталин не вдавался в детали чисто военного характера, не сказал и о том, какие силы и средства будут приданы фронту, каковы главные задачи Конева как командующего. Возникло ощущение, что в тот момент для Сталина был особенно важен психологический настрой нового комфронта – сможет ли тот выдержать натиск врага, сможет ли выстоять в предстоящем «тайфуне»? В заключении встречи Сталин поинтересовался, как Конев относится к учреждения полководческих орденов – Суворова, Кутузова. Отец ответил, что, разумеется, поддерживает это предложение. Подтекст был понятен: ты сражайся, Конев, воюй на совесть, потом наградим сполна…
События на Западном фронте, которым отец командовал с 12 сентября по 12 октября 1941 года, в тот период, когда «Тайфун» (таково было кодовое название немецкой операции), действительно обрушился на Москву, стали невероятным испытанием в его судьбе. Это был грандиозный и трагический опыт боев в обороне, в окружении, и грандиозная ответственность – удержать, не развалить фронт в условиях возникшего «котла» под Вязьмой.
В тот период Конев чутко уловил явную утрату привычного волевого начала, которое прежде исходило от Сталина. Верховный не согласился принять предложение командования фронта своевременно отвести войска на Можайский рубеж, а когда обстановка стала крайне тяжелой и даже катастрофической, позвонил в штаб фронта и в весьма эмоциональном тоне заговорил с отцом от третьего лица. «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин честный человек, он слишком доверился кавалеристам, но сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение», – произнес он и положил трубку. Размышления о Сталине отец готовил для включения в текст своих мемуаров «Сорок пятый год»:
«Есть основание вспомнить здесь о встречах со Сталиным в военные годы и попробовать подытожить некоторые мои впечатления о Сталине как Верховном Главнокомандующем.
За четыре года войны мы, командующие, которым не раз приходилось докладывать Сталину положение на фронтах, планы фронтов, привыкли к тому, что Сталин и в момент доклада, и выслушивая те или иные наши соображения по ходу обсуждения, и высказывая свои соображения, и принимая соответствующие решения, делал все это, не присаживаясь к столу. Обычно он в это время ходил по своему большому кабинету, останавливался перед теми, к кому был намерен обратиться, и так, стоя, обсуждал тот или иной вопрос. Мы все тоже, естественно, стояли. Члены Государственного Комитета Обороны, если они присутствовали на докладе, сидели за столом для заседаний, обменивались мнениями, но, как правило, вопросов нам, командующим фронтами, не задавали. Сталин иногда обращался к ним с тем или иным вопросом, они высказывали свои суждения, но непосредственных указаний нам, командующим, помимо Сталина, никто из них не давал.
Должен сказать, что во время докладов и последующего обсуждения мы чувствовали себя свободно. Обстановка ни в какой степени не давила на нас. Та скованность, то стояние перед Сталиным навытяжку, показанные в фильме «Падение Берлина», не имеют ничего общего с действительностью. Сталин расхаживал по кабинету, дымя трубкой; он много курил, и другим не возбранялось курить в его присутствии, испрашивать на то специального разрешения не требовалось. На столе всегда лежали коробки с папиросами.
Говоря об этих мелочах, я хочу подчеркнуть, что атмосферы формальной субординации во время докладов в кабинете Верховного Главнокомандующего не было.
Когда мы докладывали по карте, то карту развертывали все на том же большом столе для заседаний. Сталин заходил с той же стороны, с которой стояли мы, и, следя за нашими пояснениями, рассматривал карту.
Должен заметить, что на карте Сталина главным образом интересовали основные, крупные, решающие географические пункты. Что же касается топографического рассмотрения карты – рельефа, условий местности и так далее, – в это Сталин не входил. Рассмотрение этих вопросов было целиком прерогативой командующих фронтами, и тут мы знали заранее, что никаких вопросов в этом отношении у Сталина не возникнет.
Во время вызовов к Сталину командующих фронтами в последние годы войны при всех обстоятельствах присутствовали представители Генерального штаба – начальник Генерального штаба или исполняющий его обязанности и начальник оперативного управления. В те времена, о которых я говорю, – Антонов и Штеменко. Именно они записывали в ходе разговора все необходимое; никаких стенографисток и вообще никакого иного фиксирования происходивших разговоров, как правило, не было.
Словом, должен сказать, что во второй половине войны Сталин не игнорировал Генеральный штаб. Если в первый период войны он допускал большие просчеты в своем подходе к Генеральному штабу, я бы даже сказал, просто неправильно относился к нему, не понимая до конца характера организации управления войсками, и тем более роли и значения в войне Генерального штаба, то ко второй половине войны он уже убедился в том, что Генеральный штаб – это основной его орган управления, на который он может положиться как главнокомандующий и через который он должен осуществлять все свои распоряжения.
В нашем присутствии он ставил задачи своим ближайшим сотрудникам по Ставке, выслушивал их, давал им поручения. Когда мы имели дело с нашими товарищами, работавшими в Ставке, то мы видели, что это коллектив, давно и хорошо сработавшийся. Все они понимали Сталина буквально с полуслова. И он их понимал. Длительных разговоров, объяснений, разъяснений, пережевывания одного и того же не требовалось. Разговоры были очень краткими, Сталин вообще говорил очень лаконично, умел коротко излагать свои мысли. В его отношениях с работниками Генерального штаба в этот период не чувствовалось, что он их недооценивает.
Но дело не только в ощущениях, дело в фактах. Сталин, как правило, не отдавал распоряжений в отсутствие этих руководящих работников Генерального штаба. Видимо, он уже отлично понял, что без Генерального штаба ему как главнокомандующему обходиться невозможно.
Но к этому следует добавить, что при планировании операций он очень серьезно считался с предложениями командующих фронтами.
Такой была обстановка во время вызовов в Ставку командующих фронтами во второй половине войны.
Она в этом смысле очень существенно отличается от обстановки первого периода войны, когда по воле Сталина планирование некоторых операций проходило в обстановке сверхсекретности. С планами заранее знакомился настолько узкий круг людей, что это впоследствии мешало нормальному проведению операции.