Мы поплелись на выход из казармы и тут же наткнулись на заместителя командира, пышущего злобой.
— Так, выдреныши, вся группа в сборе, а вас нет! Вы где?..
Договорить он не успел, его бесцеремонно перебил баталер, высунувшийся из-за двери:
— Это по задаче ротного. Караси до утра ящик-макет на тактико-специальную подготовку должны родить.
Марков хмыкнул и отстал от нас.
Пошли мы со старшиной второй статьи Федосовым, ветром гонимые, искать какой-нибудь ящик или доски, из которых можно было бы его сколотить, и забрели на территорию столярной мастерской.
— Смотри, доски хорошие в куче валяются! — с радостью проговорил Федос. — Сейчас заберем и пойдем колотить. Только надо будет где-то пилу и молоток с гвоздями достать. Может, у кого из земляков спросить?
— Александр Палыч, а ну его на хрен! Сейчас возьмем эти досточки, а нам по башне настучат. Слышишь, в помещении циркулярка воет? Там наверняка кто-то есть. Наваляют нам!..
— Так все равно надо что-то делать. Ты предлагаешь попросить?
— А почему бы и нет? Ну пошлют нас подальше, так что с того? Идем?
Федосов помялся с ноги на ногу.
— Может, сам сходишь? А я тут потихоньку попытаюсь доски хапнуть.
Я подошел к двери, толкнул ее. За ней на циркулярной пиле распускал доски тот самый старший мичман, который подпольно крутил кинокартины.
Увидев меня, он остановил пилу.
— Тебе чего, матрос? Кто прислал?
— Товарищ старший мичман, я к вам по делу пришел.
— Ох, ни хрена себе! Матрос, какое же у тебя ко мне дело может быть? — Мичман грозно насупился.
Я, сбиваясь, начал ему рассказывать про ящик. Мол, не найдется ли у вас несколько старых ненужных досок вроде тех, которые валяются снаружи мастерской?
— Ящик для песка, полтора на полтора, высота двадцать, с крышкой, кармашками и ручкой. Такой, что ли?
— Так точно!
— Да я же сколотил его, даже покрасил! Уже месяца два никто не забирает. Ты из какой группы?
— Капитан-лейтенанта Поповских.
— Ну да, точно. Он же мне беленькой уже поставил. Видно, по пьяному делу позабыл, — пробормотал мичман, опомнился и погрозил мне пальцем. — Ты сейчас доски вот эти в стопку сложишь, потом ящик заберешь, а то ваш командир группы скажет еще, что я слова не держу.
— Есть, товарищ мичман! — радостно гаркнул я. — Разрешите, я напарника отпущу. Он снаружи.
— Две секунды, — буркнул мичман, включая циркулярную пилу.
— Саня! Федос! — заорал я, выскочив на улицу. — Вали за песком, я сейчас ящик буду делать! И давай рубль.
— На хрена тебе рубль? — начал возмущаться Федосов, осторожно разворачивая носовой платок и доставая желто-коричневую бумажку.
Это же надо! Он тоже свои сбережения в платок заворачивает! Не один я такой умный.
— Мичману! Он за просто так спину себе не почешет и досок не даст. Я ему вообще полтора рубля отстегиваю. Давай, не жмись.
Федос отдал мне рубль и, бурча что-то себе под нос, ушел в сторону площадки для рукопашного боя. Песка там было предостаточно.
Я сложил доски в штабель и получил из рук мичмана аккуратно сколоченный деревянный плоский ящик с ручкой и откидывающейся фанерной крышкой, на которой было приколочено несколько кармашков. Он, как и все на флоте, был выкрашен серой шаровой краской и имел очень приличный вид.
Получив ящик на руки, порадовавшись везению и забывчивости нашего командира, я все-таки решился и задал мичману вопрос, особо волновавший меня:
— Товарищ старший мичман, разрешите сегодня в вашей ленинской кино посмотреть?
— Матрос, ты чего несешь? Какое кино? Охренел совсем?
— Товарищ мичман, я уже смотрел, цену знаю. Я же не за так, еще матроса приведу, напарника с боевой пары, выручка больше будет.
— Вы, караси, охренели совсем. Служите без году неделя, а уже во все щели заныриваете. Иди, давай! После обеда подгребайте. Только смотри, молчок! Узнает кто, прекратятся просмотры!..
— Да я Зуру знаю, и Мотыль меня предупреждал, — блеснул я знакомствами с грузином и коком.
— Ну, все! Отчаливай, разболтался тут!..
После просмотра «Разведчиков» мы с Федосом завалились в кубрик, стирали носки и обсуждали фильм.
Группа прибыла только к отбою, голодная и уставшая. Нашего довольного настроения никто не разделял. Матросы опять целый день горбатились на огороде, и покормить их никто не удосужился.
На душе у меня стало как-то тягостно. Я немного подумал, вспомнил, кто сегодня дежурный кок, осмелился, прошел на камбуз и позвонил в дверь, как говорят радисты, семерочкой — «дай-дай-закурить». Теперь я знал, что это такое.
Из-за двери выглянул матрос из наряда.
— Чего хотел, кто такой?
— Балет из первой роты, к Мотылю по делу.
— Заходи, стой возле входа, сейчас доложу.
Через несколько минут из глубины камбуза мне кто-то свистнул и помахал рукой.
Мотыль как обычно находился в варочном цеху и дирижировал нарядом.
— Что там у тебя?
— Женя, дело такое. Матросы из города пришли, у мичмана на огороде работали, ужин профукали. Тут ничего не осталось, а то пацаны голодные?
— Пацаны в седьмом классе учатся. У меня в котлах каша рисовая осталась. Сейчас на электропечке ее разогрею, пару банок тушняка кину, с луком пережарю, хлеб возьмешь, чаю полно, сахару и масла нет. Дам две банки сгущенки с завтрашнего кофе. Через десять минут приводи.
— Столы сами накрываете, посуду за собой убираете и моете, — вклинился старший наряда.
Я убежал в расположение и сказал Федосу, чтобы он через десять минут вел группу на ужин. Сам метнулся обратно, накрывать столы.
Поужинать и убраться за собой мы успели до вечерней поверки.
Дежурный по части заглянул в зал, поинтересовался причинами нашего столь позднего визита, погрозил карами за опоздание на поверку и скрылся.
Глава 10
Ночью нас разбудил крик вахтенного:
— Группа капитан-лейтенанта Поповских — подъем! Всем строится на центральной палубе.
— Что случилось? До подъема еще три часа! — пробурчал Федос.
— Ваш пришел, на центральной ждет, косой в зюзю! Шевелитесь, — полушепотом пробормотал вахтенный.
На центральной палубе, широко расставив ноги, торчал наш капитан-лейтенант, облаченный в шерстяной спортивный костюм, и каким-то безжизненным взглядом смотрел на матросов, бегом становящихся в строй.
Через пару секунд старшина второй статьи Федосов скомандовал:
— Группа, равняйсь, смирно! Равнение на середину! — Он приложил руку к пилотке и двинулся к командиру.
Поповских выслушал доклад Федосова, склонил голову и прошипел:
— Где мичман Марков?
— Не могу знать! — гаркнул Федос.
«Чего он орет?», — подумал я и понял, что криком мой напарник тщательно маскирует свой страх перед капитаном.
— Группа, за мной, бегом марш! — просипел Поповских, развернулся и, чуть покачиваясь, выскочил на улицу.
Бегали мы до подъема и во время утренней зарядки, то есть несколько часов. Наверное, Поповских таким вот образом изгонял из себя хмель, а в одиночку гонять ему было скучно. Вот и поднял он нас на три часа раньше. Сперва мы бежали, спотыкаясь и путаясь в ногах, потом приноровились, вошли в темп командира, поймали ритм.
Вскоре мое сознание отключилось. Мне казалось, что так было всегда. Не было гражданской жизни, школы, балета, учебки, ничего кроме бега и сереющего неба. Спина матроса, бегущего впереди меня, существовала всегда.
Усталости и одышки никто не чувствовал. Группа дышала как единый организм. Очнулись мы уже возле своего расположения. Вот тут у нас заныли ноги, все стали тяжело дышать.
Совершенно трезвый командир махнул нам рукой, отпуская на утренние мероприятия.
— Ноги отваливаются, носки до завтрака не высохнут, — пробормотал Федос, стянул через голову куртку вместе с тельником и поплелся в гальюн.
Процесс умывания матросов, живущих в береговых казармах — вещь весьма занимательная. Вот идет парень в одних трусах, полотенце через шею, в руках кусок земляничного мыла, бритвенный станок и помазок, в зубах щетка с пастой, выдавленной на нее. Еще в учебке я задавался вопросом: почему надо выдавливать зубную пасту на щетку в кубрике, и нельзя это сделать в умывальнике гальюна? Понимание пришло довольно быстро, после многочисленных просьб выдавить чуток, а то свою в тумбочке оставил.
До завтрака мы успели вымыться, в быстром темпе простирнуть носки и даже чуть подсушить их, вертя словно лопастями вентилятора. Ноги у всех безумно ныли, хотелось спать, однако завтрак прошел на ура. Мы опустошили бачок с рассыпчатой гречкой, сдобренной жареным салом, луком и морковкой, чуть ли не вылизали его. Кофе со сгущенкой не осталось ни капли.
На подъеме флага Поповских стоял уже в форме, аккуратно выбритый и пахнущий одеколоном. О ночном происшествии ничто не напоминало.
С утра все пошло своим ходом. Только Марков, выдававший нам снаряжение из баталерки, был хмур и цедил что-то сквозь зубы.
Сегодня на огневой подготовке мы должны были изучать иностранное стрелковое оружие. Поповских взял с собой двух матросов и убыл на оружейный склад. Марков на занятия по непонятным причинам не пошел, обязанности заместителя выполнял Саня Федосов. Я помогал ему по мере возможности. Мы приготовились, распределили по парам ящики с материальной базой и построились на площадке. Мимо строя, не оглядываясь, прошел Марков и двинул куда-то в сторону продовольственного склада.
— Слышь, Федос, а кто каплею настучал о том, что наши у Маркуши на фазенде батрачили за карамельки?
— Да никто не стучал. Помнишь, когда вчера ужинали, дежурный приходил, расспрашивал, что почем? Он ночью нашему каплею позвонил и взгрел его, а тот дома водку жрал. Вот мы и бегали, когда он трезвел. Мне на завтраке вахтенный со штаба на ухо прошептал.
— Зашибись, а я-то думаю, что мичман такой, словно с цепи спущенный, того гляди и гавкнет.
— Не гавкнет, он каплея жутко ссыт. Все, командир идет!