Еврей снова улыбнулся и спросил: – Как обычно кофе?
– Кофе?… Да, пожалуй, – пробормотал он и внезапно спросил:
– А что там смотрят в Иерусалиме? В этом старом городе?
– Вы не знаете? – еврей был ошеломлен его невежеством. – Вы крещеный?
– Да,… конечно, – ответил он.
– И не знаете, где находится Голгофа или Храм гроба Господнего? Это ваши святыни!
Он уже пожалел, что задал этот вопрос, а еврей продолжал:
– В старом городе проходит Крестный Путь Иисуса. Начинается он с момента, как его осудили, потом дали деревянный тяжелый крест и отправили на Голгофу. Этот маршрут равняется целой жизни. Долгую жизнь он прожил на этих улицах, неся свой крест.
Он удивился и снова зачем-то спросил:
– Какова длина этого пути?
Еврей хитро прищурился: – Смотря чем измерять. Если метрами, всего три-четыре сотни шагов, если поступками… Он поднимал свой крест, ронял его, снова поднимал и нес. Говорил с людьми, за грехи которых шел отдавать жизнь, останавливался и шел дальше. Потом распятие на Голгофе, смерть и, наконец, чудесное воскрешение.
Старый еврей, подумал немного и добавил: – А так, всего-то несколько сотен метров.
– Жизнь длиною в несколько сотен метров, – повторил он и снова посмотрел на море, где волны, гонимые ветром, накатывали на берег. Долго так сидел, позабыв о хозяине маленького кафе, с которым только что беседовал. Тот неспешно удалился, не произнеся больше ни слова, потом принес чашечку ароматного кофе и скрылся в глубине кафе.
Ехать в какой-то старый город, чтобы смотреть на Святые места? Зачем? – удивился он. Все эти экскурсии, впечатления не имеют никакого смысла, когда не можешь без нее двинуться с места. Даже море, которое он так любил когда-то, теперь совсем не радовало его. Он чувствовал себя предателем. Пока она там, в клинике, он здесь нежится на солнце и получает удовольствие от жизни. Только удовольствия не было, лишь безвольное ожидание длиною в несколько дней, и вечером снова в клинику.
А время шло. Оно уходило, растворяясь в песке вместе с набегающими волнами. “Жизнь длиной в три сотни шагов”, – вспомнил он. – Что можно успеть за такое короткое время?
– Пока вас порадовать нечем, – услышал он знакомую фразу врача. Эти слова он слышал каждый день. Каждый день задавал один и тот же вопрос и получал этот ответ.
– Мы работаем, мы проводим анализ ситуации…
– Вы можете как-то повлиять на ситуацию? – перебил он врача.
Тот долго что-то объяснял своим мягким голосом, он, плохо понимал его, но теперь знал точно – это действительно болезнь, редкая, даже уникальная. Болезнь, которая каким-то дьявольским способом сокращала жизнь совершенно здорового человека. Излечиться от нее было нельзя, можно лишь приостановить, но прежде нужно знать, с какой скоростью человек живет…, то есть, проживает отпущенное ему время, сколько еще осталось и сколько исполнится через месяц, неделю и даже один день.
– Мы работаем, – продолжал врач, – нам необходимо еще немного времени, чтобы оценить скорость изменения процессов в организме, тогда и будем принимать решения…
Выйдя из кабинета, он направился в небольшой садик, где на скамейке как обычно сидела она и ждала его.
Он подошел, поцеловал. Поцеловал как ребенка маленького и несмышленого. Они долго сидели, о чем-то говорили, медленно выговаривая слова. Он с трудом их находил, но пытался делать это бодро и энергично, словно ничего не случилось. Она подыгрывала, понимая, что сказать нечего. Пытаясь поднять настроение, он рассказал о старом еврее, с которым познакомился, вспомнил пару местных анекдотов, которых тот ему подарил. Они смеялись, но оба чувствовали напряжение, и каждый хотел быстрее закончить тягостное свидание. Так было все эти несколько дней. Приходилось натужно улыбаться, говорить ничего не значащие слова и коротать время. Она не хотела, чтобы он думал об этом, утешал или помогал, потому что помочь было невозможно, а он не хотел говорить на эту тему, пытаясь отвлечь ее, хотя это с трудом удавалось самому. И оба с облегчением прощались, зная, что завтра увидятся вновь и продолжат эту игру. Неизвестность перед будущим – страшная вещь. Это игра без правил и не знаешь, как в нее играть с кем-то, особенно если этот кто-то близкий тебе человек…
Снова берег и мягкий диванчик в прибрежном кафе. Раннее утро, все пока закрыто, но он еще не перевел стрелки московских часов и по привычке проснулся рано. Не зная, куда себя деть, пришел сюда. Ветер шевелил на набережной кроны редких пальм и ветки кустарников, по-хозяйски разгуливал по пустынному пляжу, раскачивая из стороны в сторону навесы легких палаток с сувенирами и всякой ерундой. Солнце еще не осознавало, что уже давно наступила поздняя осень, и нещадно палило, а он все сидел и смотрел на беспокойное море. Наконец, внимание его привлекло суденышко, которое приближалось и, наконец, причалило неподалеку к небольшому пирсу. Из корабля начали выпрыгивать люди – взрослые и дети, загорелые, веселые, возбужденные морской прогулкой. Наконец, из глубины вышел знакомый старый еврей. Они несли поклажу – спиннинги, большой мангал и свой улов. В этой стране национальным видом спорта было устройство пикников, и в выходные каждая пядь земли была утыкана столиками и мангалами, шумными компаниями трезвых веселых людей, которые жарили мясо, шутили, смеялись, не смущаясь теснотой вокруг. Конечно, происходило все не на пляже, но все парки и газоны были усеяны отдыхающими. А у владельца кафе был свой корабль! Грех было не выйти в море и не провести пикник на воде.
Корабль – смешно! – подумал он. – Небольшое суденышко, закрытое от солнца нелепым пластиковым тентом и маленькая открытая палуба. Старая галоша – кажется, так называются подобные суда.
И вспомнил картинки прекрасных кораблей, украшавших стену его офиса, огромных лайнеров и яхт малого и среднего размера, на которых можно было при желании совершить кругосветное плавание, а эта… Такую лодку он мог бы позволить себе купить десяток лет назад. Снова посмотрел на веселых людей, на семью, которая уже подбредала, весело гомоня, к своему дому. (Здесь они жили – в домике, неподалеку от кафе. Жили и работали – все находилось рядом). И на мгновение ему стало не по себе. У этих людей нет сказочного корабля, нет виллы на море, только маленькое кафе, лодочка, в которую непонятно как все поместились и больше ничего. А это удивительное семейство старого еврея! Как интересно – он ничего не ждал, просто жил, работал, рождались дети, потом внуки. Казалось, он был доволен всем, он имел в этой жизни все.
И он снова посмотрел на обшарпанное суденышко.
Еврей приветливо помахал рукой и скрылся в своем жилище. Через несколько минут сам появился в фартуке, неся дымящийся кофе.
– Скоро вам принесут завтрак, – сказал тот, – сегодня суббота, наш выходной, шабат, открываемся позже, но вас обязательно обслужим. Голодным не останетесь.
– Спасибо, – коротко ответил он, удивившись такому вниманию.
Пока он пил вкусный горячий кофе, принесли завтрак. Снова подошел глава семейства и уселся неподалеку, видимо, желая поговорить. Он был очень разговорчивым – этот старый еврей. Они долго беседовали. Собственно, говорил еврей, а он рассеянно слушал, не в силах избавиться от своих мыслей. Потом тот начал расспрашивать о Москве, о новых названиях улиц, новой жизни. Пришлось поддержать беседу. Молоденькая девушка, по-видимому, его внучка, принесла десерт. Она вежливо улыбнулась, на прекрасном русском языке пожелала приятного аппетита и удалилась.
Посмотрев на дом и на кафе еврея, почему-то спросил:
– Тяжело было уезжать и обживаться здесь?
Еврей задумался, улыбнулся, немного помолчал.
– Был 87 год, сами понимаете…
– Понимаю, продали в Москве квартиру, потом на эти деньги обустроились здесь. И все же – совсем другая страна, другие люди, обычаи…
А еврей, уже не слушая его, громко смеялся. Он заливался так, словно услышал свеженький анекдот, и слезы катились по его загорелым щекам. Но, пришел в себя и повторил: – Продал… Ха-ха-ха… Еще как продал!
И опять засмеялся.
– Ничего не разрешали забирать. По 75 долларов на человека, золота несколько граммов и барахло.
– Как? – опешил он.
– 75 баксов! А вы не знали?
– И сколько же вам было тогда, если не секрет?
– Мне было… ну, мне было… уже сороковник был.
– В сорок лет вы с 75 баксами в кармане приехали в незнакомую страну?
– Ну, почему же с 75… Триста баксов в кармане было. Мы с женой и двое детей – целых 300, – и снова засмеялся.
Он опешил и с восхищением смотрел на еврея. Тому было на пять лет больше тогда, чем ему сейчас. Способен он на такой поступок?
Еврей вдруг воскликнул: – Вру!!! 400 баксов. Когда мы летели в самолете, познакомились с туристами-американцами, тоже старыми евреями. Когда те узнали, сколько нам разрешили вывезти из страны, достали сотенную баксов и подарили нам. Вот так! Не смейтесь! Тогда 100 долларов были очень приличные деньги, не то, что сейчас.
Он снова спросил еврея:
– Что же вы, на четыре сотни купили это кафе?
– Нет, конечно же, нет, – вздохнул тот. – Но кредит получили сразу и остальное – разрешение, гражданство. Осталось всего год, и закроем этот должок, так сказать, эту тему. Больше никому и ничего…
– А, как вы сказали, барахло. Что еще разрешали увозить? – не унимался он.
– Тащили все, что могли. Пастельное белье, посуду, столовое серебро, даже мебель. Правда, грузчики в Одесском порту расстарались – пианино моих родителей превратилось в вязанку дров, опутанных струнами. Но это не важно… Вспомнил… Книги! – гордо заявил он. – Их можно было увозить сколько угодно! Вы знаете, какая у нас библиотека? Все довез, ни одной не оставил. Вы не представляете, как тяжело они нам доставались.
И, глядя на этого счастливого еврея, он вспомнил, сколько этих книг осталось в московских домах сегодня. Люди вселялись в новые квартиры, делали ремонт, брали самое необходимое, а книги за ненадобностью выселяли. Не подходили их серенькие обложки к современным интерьерам и модной мебели. Совсем не подходили. Да и не читали больше тех книг вовсе – так зачем же их держать? Иногда проходишь по подъезду и видишь подброшенные кем-то на подоконник стопочки знакомых стареньких книг – нести на помойку не решались, но избавляться приходилось. Таким вот образом – авось кто да подберет, и совесть чиста. А эти привезли сюда целую библиотеку и гордятся. А, может быть, эти люди и сохранят здесь в этой стране то, что уже давно не читается там, откуда они уехали, что давно забыто или выброшено… А эти гордятся… Странно…