Бухгалтер пожал плечами. Влезая в седло, сказал:
– Спеши не спеши, сутки уже прошли. За сутки, Степан Ильич, можно, знаешь, куда удрать? Где их теперь найдёшь? Да ведь…
– Поезжай, поезжай давай, – оборвал Раменков. – Найдут. Все дороги отсюда в одну сторону. Из тайги.
Бухгалтер тронул коня в рысь, но, скрывшись за поворотом, перевел на шаг.
– Спеши не спеши, – оборачиваясь, повторил он, словно начальник мог видеть или слышать его.
Новиков терпеть не мог ездить верхом, особенно рысью: и душу вытрясет, и неделю потом по-человечески ходить невозможно. Да ещё тот же Раменков будет смеяться. И он сказал в ту сторону, где остался Степан Ильич:
– Начудил, а другие – расхлёбывай. Ну, дела!..
Он не проехал еще и трети дороги, когда стал накрапывать дождь, – к счастью, лишь на подъезде к прииску ставший по-осеннему холодным ливнем.
Утром прибывший на вертолёте оперативник с собакой разочарованно почесал выскобленный до синевы подбородок и сказал следователю в штатском:
– Бесполезно, товарищ старший лейтенант! Не возьмёт Бурун след. Смыло. Куда к чёрту!
Начальник прииска Раменков на вопрос следователя, согласен ли он с общим мнением, что задумал кражу Подклёнов, ответил:
– Сомневаюсь.
– А какую версию можете предложить вы?
– Никакой.
– Странно, – удивился следователь. – Очень странно. У вас должны сложиться определенные суждения о ваших людях.
– Вот именно.
Бухгалтер Новиков объяснил раменковское поведение так:
– Трудно сознаваться в своих ошибках, знаете. Особенно, когда ошибки зависят от характера. Степан Ильич, по сути, безусловно хороший человек. Но как раз это и плохо, товарищ следователь. Хорошим следует быть осмотрительно. Ну, скажем, подобрал этого уголовника, можно сказать, из рук выкормил – и верно, парень три года держался. А почему срыв? Да потому, товарищ следователь, что соблазн. На тебе пистолет, на тебе кассира сопровождай! Вроде как нарочно подсовывают: бери! Ну, человек и не удержался – ведь уголовник же! Вот что следовало помнить начальнику. Конечно, и наша вина есть, что не напомнили ему. Так опять же – характер…
– А что вы можете сказать о Лезиной?
– Что я могу рассказать? В душу же не залезешь, товарищ лейтенант. Но, в общем, легкомысленна. Может, со склонностями даже. Так ведь не я сам выбираю сотрудников, присылает отдел кадров. Мое дело – бухгалтерия, учёт.
Протокол допроса он подписал охотно.
Сказал только:
– Подписать – это естественно.
Розыскная собака Бурун, как и предполагали, работать по следу отказалась. Впрочем, что могла сделать собака, если преступники располагали почти двумя сутками? Стоило ли искать их здесь, в окрестностях Площадки? Стоило ли задаваться вопросом, как они скрылись: лодкой, заранее припрятанной на берегу, попутным катером, которых немало проходит по реке, или старой охотничьей тропой? Надлежало искать там, где они находились теперь. Где, – было понятно: только не в тайге. Кого искать, – тоже никто не сомневался.
Возможно, впрочем, что сомневался всё-таки Степан Ильич Раменков.
Но, по заключению экспертов, извлеченная из черепа убитого коня пуля, при сличении с пулями, найденными в стойке навеса на берегу, где упражнялся в стрельбе Подклёнов, должна была положить конец даже сомнениям начальника.
Гнедка застрелили из раменковского «зауэра».
Часть 4. Без выстрела
Глава первая
В изложении Ивана Александровича Пряхина все эти события выглядели проще и яснее. Он пересказывал то, что услышал в милиции, а там в излишние подробности вдаваться не любят. Но факты, изложенные даже самым скупым языком, есть факты.
То ли закончив, то ли прервав рассказ, Иван Александрович остановился. Этим воспользовался Костя, чтобы сказать:
– Да, хорош мальчик. Ловок, скотина!..
– Знаешь, и она хороша. Кассирша, – брезгливо прибавил Семён, словно вступаясь за кого-то…
Люда Раменкова расцепила сомкнутые пальцы.
– Не мог, – вырвалось у неё. – Не мог он с ней…
Костя снисходительно усмехнулся, а Иван Александрович как-то безучастно согласился с Людой:
– Не мог. Лезину нашли позавчера. Случайно.
– И где же? Далеко? – оживился Костя.
– Нет, рядом. Труп был обернут подклёновским плащом и забросан валежником. Зверский удар в висок чем-то металлическим. Рукояткой пистолета, возможно. Эксперты обнаружили в ране следы оружейного масла.
Наступило долгое растерянное молчание.
– Ну, гад-дина… – выдавил, наконец, Семён, скрипнув зубами.
– Хоть бы уж из пистолета убил, зверюга, – начал Костя и сразу умолк, взглянув на девушку.
Люда сидела, уронив голову в чашечку узеньких ладоней, жалкая, словно надломившаяся. Но вот она с явным усилием выпрямилась, попыталась встретиться с ускользающими взглядами остальных, и сказала:
– Всё-таки… я не верю…
Костя пожал плечами и отвернулся. Семён сделал вид, будто разглядывает заусеницу. Только Иван Александрович выдержал её взгляд.
– Факты, Люда…
Девушка снова уронила голову: фактов было больше чем достаточно.
– У него же был плащ. В поезде, – напомнил Костя.
– Раменкова, – сказал Пряхин.
– И компас – тоже отцов, наверное. Очень похож на тот, что он привёз с фронта.
Пряхин отмахнулся.
– Не имеет значения.
Но Люда не пожелала согласиться с этим:
– Я очень виновата, Иван Александрович…
Закончить ей не позволил Семён Гостинцев. Он вдруг испугался, что Люда, начав с компаса, вспомнит что-нибудь более значительное, такое, что ляжет на неё тенью. Испугался не только за девушку, но и за себя: не хотел знать о ней ничего теневого.
– Не нужно, Люда! – сказал он. – В чём вы можете быть виноваты? Сами подумайте, какая это чепуха. Обмануться в человеке и считать себя поэтому виноватой.
– Достоевщина какая-то, – присоединился к нему Пряхин.
– Нет, виновата. В том, что не могу заставить себя поверить. Всё ещё не могу. Не могу!..
– А что же в этом плохого? – искренне удивился Семён. – Это даже хорошо – не верить в плохих людей. Ведь таких, как этот Подклёнов, знаете сколько? Один на миллион, наверное. Исключение.
Девушка убежденно, хотя и печально покачала головой:
– Пусть. Но этот один – не он.
Тут уж не выдержал горный инспектор.
– Ну, знаешь… Обоих вас с батькой твоим… одним ремнем выпороть. Никак понять не хотите, что другой так ловко милым да хорошим умеет прикинуться – дальше некуда. Некоторые живут этим. Вроде профессии у них – прикидываться-то!
– Не прикидывался Василий… хорошим…
– Плохим, что ли, прикидывался?
– Никаким, – не обиделась на иронию девушка. – Вообще не прикидывался.
Пряхин скорбно махнул рукой.
– Верно говорят: переубеждать бабу – всё равно что воду решетом черпать. Давайте-ка лучше подумаем, как дальше. К Москве двигаться надо, а не на тары-бары время терять.
– Самолётом бы, – мечтательно сказал Костя. – Можно не только наверстать потерянное, а и выгадать ещё дня три – четыре.
– А ведь идея! Ведь идея, скубенты? – веселея, вспомнил свое словечко Иван Александрович. – Может, и правда, полетим? А?
Приятели смущённо запереглядывались, а Пряхин уже решил за себя и за девушку:
– Мы с Людой полетим, пожалуй. Советую и вам тоже.
– Заманчиво, но… ресурсов не хватит, – признался Семён.
Иван Александрович небрежно махнул рукой.
– Полбеды. У меня в долг перехватить можете. Когда-нибудь возвратите… Все мы теперь вроде как бы одной ниткой связаны.
Костя вопросительно посмотрел на Семёна.
– Что же, – наконец сказал он. – Если вы сделаете нам такое одолжение…
– Значит, решено. Надо узнать, где тут касса аэрофлота, и – за билетами.
– На «ТУ»? – спросил Костя.
– «ИЛ-14», наверное. До Иркутска. Предлагаю уполномочить вашего друга и Люду. Мы с вами должны всё-таки поесть как следует.
Помня о колких репликах девушки в свой адрес, Костя не стал возражав: пусть их идут с Сенькой. Не такое сейчас настроение у Люды, чтобы добиваться её общества. Вот в самолете он попытается сесть рядом с нею, и тогда…
Что будет тогда, Моргунов не знал. Неизвестно, что будет. Но, во всяком случае, он приложит все силы, чтобы девушка переменила мнение о нём.
Иван Александрович вручил Семену деньги, рассчитав их на всякий случай с запасом.
– Без билетов не возвращайтесь, смотрите! А мы перекусим и придём сюда же.
Люда охотно присоединилась к Гостинцеву. Успев присмотреться, не боялась, что спутник окажется не по времени говорлив. Пожалуй, в его присутствии даже легче было – никто не мешает думать о своём и в то же время рядом идёт человек, товарищ. В том, что Семён Гостинцев именно таков, Люда не сомневалась.
Проводив уходящих долгим внимательным взглядом, Иван Александрович изрек:
– Переживает девчонка.
И скорбно поджал губы.
– Вероятно, у неё есть особые основания… – голосом обиженного человека произнёс Костя.
Пряхин подарил его осуждающим взором и, демонстрируя нежелание развивать тему, сказал:
– Ладно, идёмте искать столовую или закусочную. Я, пожалуй, не откажусь от пивка.
– Берите курс на вокзальный ресторан, Иван Александрович. Ближе всего.
– Можно и туда. Только, пожалуйста, без лишних разговоров за столом. Ясно?
В ресторане наскоро расправились с борщом по-флотски; зразы Иван Александрович только поковырял вилкой. Раскурив трубку, он сунул спичку не в пепельницу, а на свою, не убранную ещё, тарелку и отхлебнул пива.
– Бывает же так, – сказал он назидательно, – живёт среди нас человек. Годы живёт. Можно сказать – под одной крышей. А мы не догадываемся, кто он. Чем дышит.
– У меня, Иван Александрович, какое-то особое чутьё на таких. Вроде шестого чувства. Помните – в поезде – с первого взгляда почти…
– Бросьте, – устало махнул трубкой Пряхин. – Раменков, Степан Раменков, раскусить не мог! Вот что удивительно!