— Сегодня я разговаривала с Эми…
— Ну и как все прошло?
— Не так уж плохо. Правда, сначала бабушка обвинила ее в воровстве, а она послала ее. Но потом нам с дочерью удалось серьезно поговорить. Разговор, в общем, получился.
Ноа нежно сжал мне плечи.
— Я хочу у тебя остаться. Со мной ты будешь в полной безопасности.
Я очень хотела, чтобы он остался. Впервые в жизни я испытывала страх при мысли, что мне предстоит провести ночь в доме, где я родилась. Сказала я, однако, другое:
— Все у меня будет хорошо, не волнуйся.
Ноа промолчал и лишь крепче обнял меня. Мне было с ним очень хорошо. Почему, интересно знать, мы начинаем вдруг доверять людям? Где истоки такого доверия? Трудно было понять, отчего это происходит, но Ноа был прав: в его объятиях я и вправду чувствовала себя в полной безопасности.
— Ноа, ты слишком хорош для простого смертного. Таких, как ты, не бывает, — промурлыкала я, тычась носом ему в шею.
— Тебе только кажется, — рассмеялся Ноа.
— Правда? Тогда скажи: какой твой худший недостаток? — спросила я.
Он усмехнулся, а потом коснулся моей щеки поцелуем.
— Если ты думаешь, что я тебе об этом скажу, то сильно ошибаешься.
Я шутливо оттолкнула его.
— Вот как? Но почему? Что ты скрываешь?
— Ничего, — негромко произнес он и снова попытался меня обнять.
— Нет, ты мне скажи…
Он вздохнул.
— Хорошо, скажу: я упрям как мул.
— Упрям? И это все?
— Тебе этого мало? Поверь, я могу быть просто несносным. Иногда для того, чтобы я изменил свое мнение, требуется взорвать у меня перед носом динамитную шашку. Да будет тебе известно, мое упрямство доводило до белого каления множество людей.
— А какое твое лучшее качество?
— Очень может быть, все то же упрямство. Уж если я подружусь с человеком, то буду стараться сохранить его дружбу любой ценой и вопреки всему. Какие бы ни были у него недостатки. В этом смысле я непоколебим, как скала.
— Ты был когда-нибудь женат?
— Нет, — ответил он, и в его глазах проступили печаль и горечь утраты.
— Кто она была? — тихо спросила я.
Он молчал очень долго. Но я все ждала, и при мысли о том, что его ответ может мне не понравиться или даже причинит боль, у меня сжималось сердце.
— Ее звали Софья, — произнес наконец Ноа.
— Красивое имя, — сказала я, ожидая продолжения.
— Она была испанка. Красивая. Длинные волосы, длинные ноги, глаза как два озера. Мы встречались три года, после того как я вернулся домой из колледжа. Софья была девушка упертая: вбила себе в голову, что станет писательницей, — и баста. Работала она не разгибаясь и к восемнадцати годам опубликовала в национальной антологии четыре стихотворения. Короче, она была умная и талантливая.
— Почему же ты на ней не женился? — спросила я.
Ноа откинулся на спинку дивана и начал свой рассказ:
— Я родился на ранчо, в полмили от ее. При всем том члены ее семьи всегда считали меня чужаком, гринго — так принято называть в тех краях пришлых американцев со светлой кожей и глазами. Ничего удивительного. Ее семейство проживало в нашей долине по меньшей мере четыреста лет. Все члены ее семьи, разумеется, были католиками. А я — нет. Ее братья не желали, чтобы она гуляла с гринго. Когда Софья сказала, что мы хотим пожениться, они решили подкараулить нас в городе на автомобильной стоянке. Думаю, им хотелось меня попугать, чтобы отвадить от сестры. Младшенький, однако, вошел в такой раж, что выхватил револьвер. Софья бросилась вперед и закрыла меня собой. Пуля угодила ей прямо в лоб, и она умерла на месте, даже не вскрикнула.
Мы повезли ее тело в госпиталь. Когда меня спросили, что случилось, я сказал о несчастном случае. И в полиции сказал то же самое, когда началось расследование. Мне не хотелось, чтобы парнишку засадили в тюрьму до конца его дней. Какой смысл был его подставлять? Эта семья и так пережила страшную трагедию.
— Что же случилось с этим парнем дальше? — спросила я, втайне надеясь, что этот не в меру горячий испанец получил воздаяние за свой ужасный поступок и попал-таки в тюрьму — не за это, так за другое.
— Он стал священником, — сказал Ноа. — Теперь у него приход в двадцати милях от ранчо. В городишке под названием Квеста.
— Интересно, была ли его семья благодарна тебе за то, что ты спас его от тюрьмы?
— Нет. В смерти Софьи члены семьи обвинили не его, а меня. Хотя я был на похоронах, на поминки меня не пригласили. Я продолжал оставаться для них чужаком.
Я наклонилась к Ноа и поцеловала его. Прикосновения его губ разожгли во мне страсть. Пламя страсти и вожделения, подобно жидкому огню, стало растекаться по моему телу. Миг — и я почувствовала, что у меня ослабли колени, а ноги сделались ватными. «А ведь я могла бы его полюбить», — неожиданно подумала я.
— Потом я встречался с другими женщинами, — сказал Ноа. — Но никогда не испытывал того, что чувствую сейчас, находясь рядом с тобой.
— И что же ты чувствуешь? — Мне хотелось, чтобы он попытался облечь свои чувства в слова.
— Сама знаешь что…
Я-то знала, но хотела, чтобы он сказал об этом сам. Если он испытывает то же, что и я, стало быть, я в своем чувстве не одинока.
— Думаю, я мог бы тебя полюбить, — сказал он.
Когда он привлек меня к себе, меня, как огнем, опалило снова.
— Я тоже, — произнесла я.
Поцелуй затянулся, и мы отпрянули друг от друга только для того, чтобы перевести дух. У меня кружилась голова, тряслись руки и ноги — как у девицы подросткового возраста, впервые поцеловавшейся с парнем на заднем сиденье машины. При этом я улыбалась — широко, что называется, до ушей.
— Почему вы с шерифом расстались? — спросил Ноа.
Этот вопрос мигом вернул меня к реальности.
— Кое-кто прислал мне довольно откровенное письмо.
— Это была женщина?
— Да, официантка местного ресторанчика.
— И что же она тебе написала?
Я никогда не забуду содержания этого письма, написанного размашистым почерком на дешевенькой голубоватой бумаге. Помнится, когда официантка упоминала о себе, то обводила местоимение «я» кружочком.
Я посмотрела в алый зев камина и стала вспоминать то утро, когда получила проклятое письмо.
— Эта женщина сообщила мне, где бывал мой муж по четвергам в течение последнего года. Послание заканчивалось следующими словами: «Покорно прошу вас отказаться от своего мужа. Позвольте нам без помех любить друг друга, к чему нас побуждает душевная склонность и Божий промысел. Заранее благодарю вас, и да благословит вас Господь. Я буду вечно за вас молиться. Искренне ваша Саманта К.».
Ноа сочувственно пожал мне руку.
— Я показала письмо Дэну, и он на глазах у меня порвал его…
Я помнила, как дрожали у него руки, когда он разрывал письмо на мелкие кусочки.
— Дэн все отрицал. Это было ошибкой. Когда я поняла, что больше верю этой женщине, чем Дэну, в тот же самый миг мысленно с ним распрощалась. Для меня наш брак перестал существовать.
— Ты подозревала мужа в неверности до того, как получила это письмо?
— Скажем так: меня мучили дурные предчувствия, — проговорила я. — Но я старалась не обращать на них внимания.
Рука Ноа скользнула под мой свитер и коснулась груди. Мой порыв навстречу его ласке был таким неудержимым и страстным, что можно было подумать, будто я скинула с плеч лет двенадцать и вновь стала ученицей школы высшей ступени, где приобрела свой первый сексуальный опыт.
Меня не оставляло ощущение, что ко мне вернулись те самые чувства, которые я испытывала по отношению к Дэну много лет назад, когда отдавалась ему со всем пылом семнадцатилетней девушки, подсознательно желая забеременеть и выйти за него замуж.
Теперь я была значительно старше и знала, куда может завести столь страстный порыв, но губы Ноа и его руки перевели мое сознание в другое измерение — в мир чувственного, где время и рациональное мышление не имели уже никакого значения. То, что я испытывала, было во сто крат лучше и слаще музыки, лучше книг, к которым я в последнее время пристрастилась, даже лучше, чем охота. Мне хотелось пребывать в объятиях Ноа вечно. Когда он потянул меня вниз, я залилась беззаботным счастливым смехом и приникла к нему. Теперь мне казалось, что более безопасного места, чем наш старый дом, на свете не существует.
Когда Ноа от меня ушел, часы показывали начало двенадцатого. Я взяла свое ружье, отнесла в комнату и спрятала под кровать — хотела, чтобы оно находилось от меня на расстоянии вытянутой руки. Простыни на постели были ледяными, и лезть под одеяло показалось мне сущим наказанием. Через некоторое время я согрелась и уснула, но спала плохо, поскольку меня мучили кошмары.
Где-то среди ночи мне приснилась змея, которая, свернувшись кольцом на стуле рядом с моей кроватью, пыталась со мной заговорить и громко шипела прямо в ухо:
— Ш-ш!
Я вздрогнула и проснулась. В следующую секунду чья-то сильная рука запечатала мне рот, а потом я услышала шепот:
— Поднимайтесь. Только не шумите.
Я мигом стряхнула с себя остатки сна и устремила взгляд на склонившегося надо мной человека. Тусклый свет луны, проникавший в комнату через окно, позволил мне рассмотреть лицо незваного гостя. Это был Винсент.
Потом я почувствовала, как мне в голову за ухом уперся какой-то металлический предмет. Я похолодела от ужаса — пистолет! Ноа говорил мне, что у Винсента есть «кольт», и вот теперь он тыкал меня им в затылок.
— Вставайте!
Хотя у меня под кроватью лежало ружье, взять его я не осмелилась. Поднимаясь с постели, я видела черный силуэт Винсента, проступавший на фоне окна. На нем было пальто, а пистолет в его руке был направлен в мою сторону.
— Одевайтесь, — скомандовал Винсент шепотом.
Я послушно направилась к шкафу.
— Зачем вы все это делаете? — спросила я, стараясь не повышать голоса.
Винсент размахнулся и ударил меня пистолетом по лицу. Удар был хлестким и сильным — куда сильнее того, что нанесла мне Эми. У меня все помутилось перед глазами и я, наверное, упала бы, если бы он меня не поддержал. Запечатав ладонью мне рот, он, как змея, прошипел: