— Кто? — спросил Морелло. У него было отвратительное настроение. Он только что узнал, что опять не попал в число кандидатов, которые будут признаны новыми полноправными заправилами местного наркобизнеса. И это после всего, что он сделал. Морелло казалось, что его предали. А теперь Тони, вставший на сторону какого-то чернокожего вместо родной плоти и крови — в конце концов, они были родственниками, пусть дальними, — теперь этот сукин сын обращается к нему за помощью.
— Мы не знаем этого. Ни его контакты, ни мои ничего не дали.
— Да уж, как-то все слишком хреново! — И Эдди тут же перешёл на собственную тему:
— Тони, ведь он пришёл ко мне, помнишь? Через Анджело, может быть Анджело пытался предать нас, но мы прикончили его, верно? Ты не смог бы войти в это дело без меня — и что теперь? Меня отказались признать свои же, а он становится для тебя все важнее — и что будет дальше, Тони, а? Ты собираешься рекомендовать его — негра! — в нашу семью?
— Перестань, Эдди.
— Тогда почему ты не выступил и не поддержал меня?
— Я не могу заставить остальных танцевать под твою дудку, Эдди. Извини, но не могу. — Пиаджи не ожидал, что разговор будет лёгким, но никак не рассчитывал, что все обернётся так плохо и так быстро. Понятно, что Эдди был разочарован. Понятно, он надеялся стать членом семьи. Но этот глупый кретин и без того здорово зарабатывает, так что ещё ему нужно? Что ему больше нравится — стать членом семьи или получать кучу денег? Генри понимал это. Почему же этого не понимал Эдди? И тут Эдди сделал ещё один шаг к своему концу.
— Это я, я организовал все для тебя. Теперь у тебя возникла маленькая проблема, и к кому ты обращаешься? Снова ко мне! Ты в долгу у меня. Тони. — Смысл его слов был ясен для Пиаджи. С точки зрения Эдди, все выглядело так просто. Положение Тони внутри семьи все более укреплялось. Поскольку Генри превращался из потенциального в очень крупного поставщика наркотиков. Тони быстро укреплял свои позиции. Скоро он будет оказывать решающее влияние на дела семьи. Ему все равно придётся выказывать знаки уважения и повиновения тем, кто стоял на самом верху, но командная структура внутри семьи была исключительно гибкой, и то, что Генри скрыл способ транспортировки наркотиков в Америку, означало, что человек, являющийся связующим звеном между ним и семьёй, становился неприкасаемым. Такое положение в организации было редким и исключительно ценным. Ошибка Пиаджи заключалась в том, что он не сумел сделать ещё шаг вперёд. Вместо того чтобы смотреть по сторонам, он смотрел внутрь. Он видел лишь одно — Эдди мог вполне заменить его, сам превратиться в связующее звено и затем стать полноправным членом семьи, прибавив к огромному доходу от торговли наркотиками ещё и престиж. Для этого требовалось одно — чтобы Пиаджи умер в нужный момент, оказав таким образом услугу Морелло. Генри был бизнесменом. Он пойдёт на компромисс. Пиаджи, да и Эдди знали это.
— Неужели ты не видишь, что он делает? Он использует тебя в своих интересах. — Самое странное заключалось в том, что, тогда как Морелло начинал понимать, что Таккер манипулирует как им, так и Тони, сам Пиаджи, главный объект этих манипуляций, не замечал этого. В результате совершенно справедливое замечание Эдди было высказано в крайне неудачный момент.
— Я уже думал об этом, — солгал Пиаджи. — Но для чего? Неужели он намеревается установить прямую связь с Филадельфией и Нью-Йорком?
— Может быть. Вдруг ему кажется, что такое возможно? Эти черномазые начинают слишком много воображать.
— Этим мы займёмся позднее, хотя я и не считаю, что Генри способен на такое. Пока нам нужно выяснить, кто убивает его людей. Тебе ничего не известно о людях, появившихся у нас из других городов? — Надо поставить его на место, подумал Пиаджи. Вынудить его высказать свою точку зрения. Взгляд Тони устремился через стол на человека, который был настолько рассержен, что не замечал, о чем думает его собеседник, или даже не интересовался этим.
— Ни черта мне не известно.
— Тогда попытайся выяснить, — распорядился Тони. Это был приказ. Морелло придётся подчиниться и начать проверку.
— А что если он сам устраняет некоторых людей, тех, на которых не может положиться? Ты считаешь, что он так уж всем доверяет?
— Нет, не считаю. Но в то же самое время не думаю, что он ликвидирует собственных людей. — Тони встал. — Принимайся за дело. — Это был окончательный приказ.
— Ладно, — фыркнул Эдди, оставаясь сидеть за столом.
24. Встречи
— Парни, учения прошли хорошо, — объявил капитан Элби, закончив разбор действий штурмовой группы и указав на некоторые недостатки, проявившиеся главным образом на этапе сближения с целью, но все они были небольшими, ничего серьёзного, и даже его острый взгляд не заметил ни малейших промахов во время штурма лагеря. Особенно точной оказалась стрельба, прямо-таки невероятно точной. Его подчинённые были теперь настолько уверены друг в друге, что бежали буквально в нескольких футах от автоматных очередей, стремясь выполнить порученные каждому задачи. Экипажи вертолётов «Кобра» сидели в конце комнаты, обсуждая собственные действия. Солдаты штурмовой группы относились с огромным уважением к пилотам и пулемётчикам, поддерживавшим их атаку, так же как и к экипажам спасательных вертолётов военно-морского флота. Обычная антипатия типа «мы — они», существующая между различными родами войск, уступила место дружеским шуткам — настолько тесно проходила подготовка людей, рискующих жизнью ради достижения поставленной цели. Впрочем, даже остаткам антипатии вскоре предстояло исчезнуть.
— Джентльмены, — произнёс в заключение Элби, — сейчас вам сообщат подробности предстоящего нам маленького пикника.
— Встать! — скомандовал Ирвин.
Вице-адмирал Уинслоу Холланд Максуэлл вошёл в комнату в сопровождении генерал-майора Мартина Янга. Оба высших чина были одеты в лучшие повседневные мундиры. Белые брюки и китель адмирала прямо сверкали под искусственным освещением, а мундир цвета хаки на командире корпуса морской пехоты был накрахмален до такой степени, что казался сделанным из картона. Лейтенант морской пехоты нёс планшет с планом, он был таким длинным, что едва не волочился по полу. Лейтенант разместил его на подставке, а Максуэлл встал рядом. Старший сержант Ирвин, находившийся в дальнем углу сцены, наблюдал за молодыми лицами в аудитории, напомнив себе, что нужно будет выразить притворное удивление, когда объявят о цели операции.
— Садитесь, морские пехотинцы, — спокойно начал адмирал и подождал, пока солдаты займут места. — Прежде всего, я хочу сообщить вам, что испытываю чувство гордости, участвуя в этой операции вместе с вами. Мы внимательно следили за ходом вашей подготовки. Вы прибыли сюда, ещё не зная о задаче, которая будет поставлена перед вами, и я ещё никогда не видел, чтобы солдаты готовились настолько целеустремлённо. Вот что вам предстоит.
Лейтенант перебросил первую страницу на планшете, и все увидели аэрофотоснимок.
— Джентльмены, название операции — «Зелёный самшит», — продолжил адмирал. Вам предстоит освободить двадцать человек, двадцать своих соотечественников, американских офицеров, находящихся сейчас в руках противника.
Джон Келли стоял рядом с Ирвином и тоже следил за лицами солдат, вместо того чтобы смотреть на адмирала. Большинство были моложе его, хотя и не намного. Их взгляды были устремлены на аэрофотоснимки — самая прелестная танцовщица не привлекла бы такого внимания, как увеличенные фотографии снимков, сделанных камерами с «Буффало хантер». Сначала лица солдат были бесстрастными, лишёнными всяких эмоций. Морские пехотинцы походили на юные мускулистые скульптуры. Они едва заметно шевелились, вдыхая и выдыхая воздух, прислушиваясь к словам адмирала.
— Человек на этой фотографии — полковник ВВС США Робин Закариас, — говорил Максуэлл, поднимая деревянную указку в ярд длиной. — Здесь вы видите, что делают с ним вьетнамцы лишь за то, что он поднял голову и посмотрел на пролетающий беспилотный самолёт, ведущий аэрофотосъёмку. — Указка уткнулась в фигуру охранника, готовящегося ударить американца сзади. — Только за то, что он поднял голову.
Келли увидел, как сузились глаза солдат. Это была сдержанная, холодная ярость, находящаяся под строгим контролем, но именно такая ярость самая беспощадная, подумал Келли, подавляя улыбку, которую понимал он один. То же самое относилось к морским пехотинцам, сидящим в зале. Сейчас не время для улыбок. Каждый солдат отдавал себе отчёт в том, какая опасность ему угрожает. Каждый пережил, по крайней мере, тринадцать месяцев боевых операций. Каждый видел смерть своих друзей, умиравших так страшно, что ни один самый ужасный кошмар не способен воссоздать это. Но жизнь — это нечто большее, чем один страх. Может быть, её смысл заключается в постоянном поиске, в чувстве долга, который немногие из них могли выразить, но ощущали все. Представление о мире, разделяемое всеми солдатами, пусть не способными его видеть. Каждый из находящихся в зале уже ощущал дыхание смерти, видел её во всем пугающем величии, знал, что когда-нибудь жизнь придёт к своему концу. Но все они понимали, что жизнь — это не только усилия избежать смерти. У жизни должна быть цель, и одной из таких целей являлась служба другим людям. Хотя ни один из присутствующих здесь не собирался по собственной воле расставаться с жизнью, каждый готов был рискнуть ею, полагаясь на Бога, на везение или на судьбу, надеясь, что и все остальные поступят точно так же. На фотографиях были неизвестные морским пехотинцам люди, но они были американцами, их соратниками, и потому солдаты чувствовали себя в долгу перед ними. Раз так, они готовы рискнуть ради них жизнью.
— Не буду говорить, насколько опасной будет эта операция, — закончил адмирал. — Вы лучше меня понимаете угрожающую вам опасность, но эти люди — американцы, и они надеются, что мы придём им на помощь.
— Отлично сказано, сэр! — прогремел чей-то голос из зала, удивив остальных морских пехотинцев.