штурмовать этот холм, заставляет их рисковать жизнью за место, политое кровью американцев. Говоря по правде, Ирвин не согласился бы добровольно отправиться во Вьетнам на третий срок, провести там ещё несколько месяцев, постоянно подвергаясь опасности. И дело было не в недостатке мужества, преданности или патриотизма. Просто он понимал, что жизнь слишком ценная штука, чтобы отдавать её задаром. Ирвин дал клятву защищать свою страну, но взамен ему хотелось знать, насколько важна предстоящая операция, что это не война вообще, а нечто настолько необходимое, ради чего стоит рисковать жизнью, которая у него только одна. И все-таки старший сержант испытывал чувство вины, полагал, что нарушил лозунг корпуса морской пехоты: Semper fidelis — всегда верный. И это чувство вины заставило его, несмотря на все сомнения и вопросы, вызваться для участия в ещё одной, последней операции. Подобно мужчине, которому изменила любимая жена, Ирвин не мог разлюбить, не мог перестать беспокоиться и потому готов был принять вину, не принятую теми, кто это заслужил.
— Сардж, я не имею права говорить вам об этом, но все-таки скажу. Место, которое нам предстоит штурмовать, — это лагерь для военнопленных, как вы и думали, понимаете?
Ирвин кивнул.
— Но в этом должно быть что-то ещё. Обязательно должно быть.
— Это не обычный лагерь. Военнопленные, заключённые там, мертвы — все до единого, сардж. — Келли сжал в руке пустую банку. — Я видел аэрофотоснимки. Одного из них мы опознали. Это полковник ВВС, северовьетнамцы заявили, что он погиб, и мы считаем, что никто из этих парней не вернётся домой, если мы не спасем их. Я ведь тоже не стремлюсь вернуться туда, приятель. Я тоже боюсь, понимаешь? Да, конечно, я прекрасно подготовлен, может быть, у меня талант к этой профессии... — Келли пожал плечами, не желая продолжать.
— Верно, но всему когда-то приходит конец. — Ирвин передал ему ещё одну банку пива.
— Мне казалось, три банки — предел.
— Я принадлежу к методистской церкви и не должен пить совсем. — Ирвин усмехнулся. — Нас уважают, мистер Кларк.
— А мы — сукины дети, правда? В лагере находятся русские, по-видимому, допрашивают наших офицеров. Все американцы принадлежат к высшему командному составу и все официально считаются погибшими. Не иначе, их допрашивают с пристрастием, поскольку им известно многое. Мы знаем, что они в лагере, и, если ничего не предпримем, чтобы спасти их... во что мы тогда превратимся? — Келли заставил себя замолчать, внезапно почувствовав, что ему хочется продолжать, рассказать о том, чем занимается он сам, потому что встретил человека, который действительно может понять его, и, несмотря на своё стремление отомстить за смерть Пэм, он ощущал бремя вины, давящее его всей своей тяжестью.
— Спасибо, мистер Кларк. Да, нам предстоит нелёгкая операция, — произнёс старший сержант Пол Ирвин, обращаясь к темным соснам и летучим мышам. — Таким образом, вы будете первым на месте и последним покинете его, верно?
— Мне приходилось работать в одиночку и раньше.
23. Альтруизм
— Где я? — едва слышно спросила Дорис Браун.
— Ты у меня дома, — ответила Сэнди, сидевшая в углу гостевой спальни. Она выключила лампу и отложила книгу, которую читала вот уже не один час.
— Как я попала сюда?
— Тебя привёз друг. Я — медсестра. Врач находится на первом этаже. Она готовит завтрак. Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно. — Девушка закрыла глаза. — Голова...
— Это нормально, хотя я знаю, у тебя дикая головная боль. — Сэнди встала, подошла к девушке и положила ладонь на её лоб. Высокая температура исчезла, это хороший признак. Затем она проверила пульс — сильный и равномерный, хотя все ещё излишне частый. По зажмуренным глазам девушки Сэнди поняла, что продолжающийся процесс отвыкания от барбитуратов кажется ей страшным, но и это было нормальным. От неё исходил запах пота и рвоты. Они пытались мыть её, но все попытки не увенчались успехом, да и это было не так уж важно по сравнению со всем остальным. По крайней мере, до настоящего времени. Кожа Дорис казалась бледной и вялой, словно существо внутри этой оболочки как-то съёжилось. После появления в доме у Сэнди она похудела, наверно, фунтов на десять или пятнадцать, и хотя вообще-то это не представляло особой опасности, девушка была настолько слаба, что даже не заметила ремней на руках, ногах и пояснице, удерживавших её на кровати.
— Сколько времени?
— Почти неделя. — Сэнди взяла губку и вытерла ей лицо. — Ты изрядно нас напугала. — Это было преуменьшением, мягко говоря. Дорис перенесла не меньше семи приступов конвульсий, причём второй приступ оказался настолько сильным, что панически перепугал и врача и медсестру. Зато седьмой приступ — совсем слабый — случился уже восемнадцать часов назад, это значило, что жизненные функции пациентки стабилизировались. Если повезёт, то худшее осталось позади, и она на пути к выздоровлению. Сэнди дала Дорис попить.
— Спасибо, — тихо произнесла девушка. — А где Билли и Рик?
— Я не знаю, кто это, — ответила Сэнди. Формально это было правдой. Она читала статьи в местных газетах, но всегда пропускала имена. Медсестра О'Тул говорила себе, что вообще-то ей ничего не известно. Это была защитная реакция на столь запутанные чувства, что даже если бы она и нашла время, чтобы разобраться в них, то, ничуть не сомневалась Сэнди, запуталась бы ещё больше. Сейчас не то время, когда можно полагаться на голые факты. Сара убедила её в этом. Теперь время думать о смысле событий, об их причинах, а не о содержании. — Это те, кто причинил тебе столько боли?
Дорис была обнажённой, если не считать пластиковых трусов, надеваемых на больных, не способных управлять естественными отправлениями, и удерживающих её ремней. Так было легче лечить девушку. Ужасные ссадины на её груди и теле начали исчезать. Раньше они были синими, черными и пурпурными, а теперь, когда девушка начала выздоравливать, становились жёлто-коричневыми. Она молода, напомнила себе Сэнди, и, хотя ещё не обрела здоровья молодости, природа скоро возьмёт своё. Дорис снова станет здоровой как внешне, так и внутренне. Поразившая её инфекция отступала под массированным воздействием антибиотиков. Жар спал, и теперь молодость брала своё.
Дорис повернулась к Сэнди и открыла глаза.
— Почему вы делаете все это для меня?
Ответ на этот вопрос был простым:
— Я — медсестра, мисс Браун. Моя работа заключается в уходе за больными.
— Билли и Рик, — пробормотала девушка, снова вспоминая что-то. Память Дорис по-прежнему страдала от провалов, в ней сохранились главным образом воспоминания о причинённой ей боли.
— Их здесь нет, — заверила её Сэнди. Она сделала паузу, прежде чем продолжать и, к своему изумлению, с удовлетворением произнесла:
— Не думаю, что они снова будут вас беспокоить. — Ей показалось, что во взгляде девушки промелькнуло понимание. Почти понимание. И это ободряло.
— Мне нужно сходить. Пожалуйста... — Дорис начала подниматься и заметила удерживающие её ремни.
— Хорошо, подожди минуту. — Сэнди отстегнула ремни. — Как ты думаешь, сумеешь сегодня встать?
— …попытаюсь, — простонала девушка. Она сумела приподняться градусов на тридцать, и тут силы покинули её. Сэнди помогла ей сесть, но Дорис никак не могла удержать голову в вертикальном положении — она все время склонялась в сторону. Поднять девушку на ноги оказалось ещё труднее, но до туалета было недалеко, и гордость за такое значительное достижение пациентки стоила затраченных усилий и немалых страданий. Сэнди усадила её, держа за руку, затем смочила салфетку и вытерла ей лицо.
— Это уже большой прогресс, — заметила Сара Розен, стоящая в дверях. Сэнди обернулась. На её лице появилась довольная улыбка. Женщины накинули на Дорис халат и отвели обратно в спальню. Прежде чем уложить её, Сэнди сменила постельное белье, а Сара принесла девушке чашку чая.
— Сегодня ты выглядишь намного лучше, Дорис, — сказала Сэнди, наблюдая за тем, как пациентка пьёт чай.
— Я ужасно себя чувствую.
— Это значит, что все идёт хорошо, Дорис. Ты и должна чувствовать себя ужасно, прежде чем твоё самочувствие улучшится. Вчера ты вообще ничего не чувствовала. Может быть, попробуешь съесть кусочек тоста?
— Я так проголодалась!
— Ещё один хороший знак, — одобрительно отозвалась Сэнди. Глаза девушки выражали такое страдание, что обе женщины, врач и медсестра, чувствовали — именно чувствовали — боль, разрывающую голову Дорис. Только пузырь со льдом мог её облегчить. Они потратили целую неделю на то, чтобы вывести наркотики из организма девушки, и сейчас нельзя было добавлять новую порцию. — Откинь голову назад.
Дорис послушно откинула голову на спинку глубокого кресла, купленного Сэнди в магазине на распродаже. Глаза девушки были закрыты, ослабевшие руки бессильно лежали на подлокотниках кресла. Сара отламывала ей кусочки тоста, а медсестра, взяв щётку, принялась за волосы Дорис. Они были грязными и потому грубыми, их не расчесать было без мытья, но Сэнди решила их хотя бы пригладить. Пациенты уделяли поразительное внимание своему внешнему виду, каким бы странным и нелогичным это ни казалось, и потому Сэнди придавала этому такое значение. Она очень удивилась, когда Дорис вздрогнула, едва щётка коснулась её волос.
— Я не умерла? — Тревога в голосе девушки прозвучала пугающе.
— Конечно, нет. — Сара едва не улыбнулась. Она проверила у Дорис давление. — Верхнее — сто двадцать два, нижнее — семьдесят восемь.
— Прекрасно! — воскликнула Сэнди. Это были лучшие показатели за всю неделю.
— Пэм...
— Что ты хочешь сказать? — наклонилась к ней Сара.
Дорис потребовалось несколько секунд, чтобы продолжить, потому что она ещё не успела решить, жива ли она или нет, и если умерла, то в какую часть вечности попала.
— Волосы… когда она была мёртвой… я расчесала ей волосы.
Боже мой! — мысленно воскликнула Сара. Сэм рассказал ей об этой детали в отчёте о посмертном освидетельствовании тела. К этому он ничего не добавил, да этого и не требовалось. Фотография на первой странице газеты была достаточно красноречивой. Доктор Розен ласково коснулась лица девушки.